Громкоголосый разлив людей тихнет. Общее собрание рудника. Саша на эстраде. Глаза блестят тревожно и сухо. Роберт с величавой медленностью прикрепляет чертеж к стене кнопками. Лицо его, украшенное блестящим корректным пробором, необычайно спокойно. Но под шерстью пестрого джемпера взволнованно мечется сердце. Никогда, нигде он еще так не волновался. Сашка говорит вначале с нервной трещиной в голосе. Слушают напряженно, внимательно. И вот он кончает твердым, тяжело спокойным голосом:
- Товарищи, мы показали простыми и ясными цифрами, что норму добычи мы можем легко увеличить в четыре раза, но у нас еще есть высшая социалистическая математика, соревнование и ударничество, и ей мы докажем, что угольная пятилетка будет выполнена в три года.
Снова разлив голосов…
1931 г.
МОКРИНСКИЙ МЕНЯЕТСЯ
Над Мокринским переулком даже было мало болотистого серого неба. Только грязь мостовой тучнела и бухла, назревая едкой вонью, стекавшей сквозь щели стоявших на отлете уборных. Мостовая была погребена под грязью. В некоторых местах виднелись вывороченные булыжники. Однажды здесь захлебнулся отравившийся денатуратом нищий. Так вот, когда он лежал лицом вниз, то так же торчал его затылок, как эти вывороченные булыжники, только по бокам мерзли два белых уха. Нищего звали Никитой, у него была жена, работавшая где–то кухаркой.
Грязь втягивала ноги прохожих, туго брала в засос, звонко чавкала, как за едой Иван Васильевич, домовладелец и почетный гражданин, носивший новые галоши на красной подкладке.
Дома были мусорные с нахлобученными, жестяными, изъеденными желчью ржи крышами, облепленные пристройками и сараями.
Темные тусклые заводы вязли в тесном кольце таких переулков, и жили здесь люди босой голодной жизнью, задавленные гнилой рухлядью империи российской.
Колька Гусев, распузыренный в буро–зеленые галифе, с волосами, бурлящими на крутом затылке, носился, задыхаясь, по Заводскому переулку, бывшему когда–то Мокринским. Ему приходилось молниеносно взбираться с этажа на этаж, приклеивая в коридорах на лоснящихся свежей краской стенах весело орущие лозунги:
"Посадим СССР на автомобиль".
"Интересы народного хозяйства и обороны страны требуют решительной и неослабленной борьбы с бездорожьем".
"Без организованной общественности немыслимо разрешить огромную проблему дорожного строительства".
Колька как член миллионной организации Автодора решил активизировать методы работы Гордорстроя.
Когда он обращался в комхоз, ему отвечали там с неуязвимой любезностью, что Заводский включен в план и будет иметь свою асфальто–бетонную мостовую. Но сейчас нет лишних рабочих, чтобы разобрать мостовую и приготовить место для заливки бетона.
Колька великолепно знал, что за пятилетку решено одеть в асфальто–бетонные одежды скорченные, задушенные пылью дороги на протяжении 3000 километров, не считая десятка миллионов квадратных метров уличных покрытий, и что по пятилетнему плану предположено израсходовать пять миллиардов на дорожное строительство. Девятьсот тысяч автомобилей к концу пятилетки потребуют дороги.
Но все же, как с Заводским? Колька стучал в двери домов, совал в руки жильцам бумажку и бежал дальше. На бумажке было написано:
"Дорогой товарищ, 1‑го октября 1931 года реконструированный автогигант АМО, прошедший крепкую боевую подготовку, завод втуз, давший стране тысячи высококвалифицированных рабочих, входит в строй индустриальных гигантов. В 1932 году завод должен дать стране двадцать пять тысяч грузовиков, не считая автобусов. Машины требуют дорог. Лучший подарок заводу - это километры новых дорог. И потому, товарищ, не откажи прийти 10/Х на субботник, устраиваемый молодежью Заводского переулка в подарок заводу".
Колька ежеминутно с беспокойством, словно прислушиваясь к пульсу, взглядывал на ручные часы. До 6 часов он должен был обегать весь переулок. Потом в клуб за оркестром.
Вот он очутился перед рыхлым одноэтажным домишком, со стен которого краска слезала желтыми отсыхающими струпьями. Толкнул дверь и, пробравшись сквозь темный вонючий коридор, постучал в другую дверь. Дверь открылась, и он очутился в комнате с грузными грязными стенами, наполненной бесформенным скопищем выродившихся, никому нс нужных вещей. Его встретила гражданка Антипова, ходившая с вечно раскрытым ртом, задыхаясь под тяжестью накопленного жира, свирепо ругавшаяся в очередях и плакавшая дома басом. Муж ее занимался на Сухаревке "немножко" торговлей. Через секунду Колька оказался на улице, скомканная бумажка приглашения на субботник вылетела ему вслед вместе с рзволнованными воплями гражданки Антиповой.
Колька обошел все дома. Задание выполнено, и, за исключением нескольких лишенцев, все дали подписку - явиться на субботник.
Голубые прозрачные столбы света от прожекторов растворили переулок в белом сиянии. В высоком просторном небе плавала белая, словно подернутая салом луна, как будто трепетавшая частой судорожной дрожью от дробного звонкого грохота булыжника, выламываемого под задорный грохот оркестра из мостовой. Колька носился среди работающих потный и грязный с записной книжкой в руках, кричал осипшим голосом, кому–то отдавал распоряжения, суетился, но работа шла споро и дружно, и никто в поощрениях не нуждался. Весь налившись багровыми жилами, печник АМО Морозов выламывал, повиснув на ломе, сразу штук по 10 булыжников. Он рассерженно сопел носом, когда камень не поддавался, но если крутым рывком он сразу выворачивал целую кучу, то его лицо расплывалось широкой улыбкой, и он, оглядываясь на ребят, подмигивая, говорил:
- Вот как мы.
- Молодец, дядя Семен, жми, а мы догоним, - кричали ему в ответ ребята.
Мостовая мякла землистым покровом, серые горки булыжника складывались аккуратными горками по бокам. Еще оставалось несколько взмахов лома и конец - работа сделана.
Уже бледнела синь, потоки света прожектора таяли в предутренней серости. Но оркестр весело отгонял усталость, и, когда все кончили, долго еще не хотелось расходиться по домам.
Утром в переулок вползла, оглушительно грохоча, тучнея голубым барабаном, бетономешалка на гусеничном ходу. Ее быстро развернули, в распростертый на земле широкий ковш подоспевший "фиатик" всыпал порцию трескучего щебня, приправленного песком и цементом. Ковш, взметнувшись на хоботе стрелы, отправил весь состав в заурчавший барабан. Бетономешалка пошла полным ходом.
Улица переулка была бережно закутана рогожами. Рогожи еще сверху были прикрыты досками, чтобы не скучивал ветер. Прохожие осторожно обходили укутанную дорогу, цемент стыл медленно, чтобы потом образовать покров бронебойной крепости.
Колька каждый день заглядывал под рогожи, пробуя, долго ли осталось ждать до заливки асфальтом.
- Ну, как, - спрашивали ребята на заводе, - скоро?
- Скоро, - отвечал Колька, - уже укулупнуть нельзя.
Опять в переулке пылали голубые огни прожекторов, степенные, грузные автокары, теплясь влажным дыханием сот радиатора, сбрасывали на дорогу черные горячие горы асфальтной массы. И снова мчались за новой порцией. Два восьмитонных моторных катка с упоением уминали ее, и она выползала из–под них чернокожей глянцевой лентой.
К утру все было окончено. Машины отгрохотали на новый участок, дорога осталась одна, излучая слабые остатки тепла. Поверхность ее сейчас имела голубоватоматовый оттенок от осыпи минерального порошка.
Первого октября на торжественном открытии заново рожденного гиганта АМО базовая ячейка Автодора принесла в подарок автогиганту от населения Заводского переулка 340 метров асфальто–бетонной дороги, могущей выдержать грузонапряженность свыше 1000 тонн брутто в сутки.
И теперь в Заводском переулке блестящие никелем авто шуршат по скользи асфальта, а оцепеневшие звезды фонарей переливаются в его глади фиолетовой дрожью.
1931 г.
"РАЗЛИВНА"
6 апреля 1932 года в Краматорске была пущена 3‑я на Украине, 4‑я в СССР, разливочная машина, построенная целиком из наших материалов (до сих пор они были импортными).
Самовар можно назвать вертикальным жаротрубным котлом, тождество конструктивного принципа позволяет возвеличить эту пышную машину домашнего чаепития. Но домну, несмотря на ее конфорочный раструб колошника, несмотря на ее грушевидную самоварную внешность назвать самоваром? Это унизило бы домну. Средняя доменная печь пожирает около 1000 тонн сырья и один миллион куб. метров воздуха для того, чтобы произвести 300 тонн чугуна в сутки. Магнитогорская домна будет давать 1500 тонн.
Стены домны выложены огнеупорным кирпичом и стянуты железным кожухом, опутанным ржавыми сливными кишками водопроводных труб, обливающих ее распаренные крутые бока потоками воды. Шихта, растворенная в 1200-градусной огненной жиже, глухо кипит внутри домны. Если спасительное прикрытие из сырости и холода прекратится, домна расплавится, как самовар, в который по рассеянности забыли налить воду.
Федор Феоктистыч смотрит в фурменный глазок сквозь синее стеклышко и довольно крякает: плавка идет ровным ходом, без осадок. Сжатый жгучий воздух с песчаным дерущим скрежетом врывается в домну. В глазок видно, как белые, словно из ваты, комочки шихты подпрыгивают в горне для того, чтобы растаять чугунным соком.
Леточное отверстие забито породой, смесью глинистого сланца и огнеупорной глины. В канаве, отделанной ярким песком, возле летки разожжен желтый костерчик из щепок. Нежные фиолетовые лепестки пламени пробиваются сквозь глинистую корку. Чугунщик, с тяжелым лохматым лицом и в смешной детской брезентовой панаме на большом волосатом затылке, громыхая деревянными колодками, с жестяными задниками, подошел к летке и одним взмахом лопаты выбросил желтый костерчик, фиолетовые лепестки несколько секунд продолжали трепетать самостоятельно, потом погасли.
Литейный песчаный двор разделен на грядки литников и готов для приемки чугуна. Слышатся тугие огромной мощности потрясающие удары выхлопных труб газомоторов, нагнетающих воздух в каупера, мощные колонны, начиненные кирпичом с мелкими частыми отверстиями, увеличивающими площадь нагрева. Каупера, зашитые в железную броню кожухов, покрытые героическими касками куполов, выглядят очень величественно. В кауперах пламя газа накаляется до 660° и ураганным вихрем несется в домну. Огромная пухлая кольцевая воздушная труба обхватила домну, как утопающего спасательный круг; тяжелые стволы фурменных рукавов, мощные изогнутые присоски, отводят воздух в горн с раздирающим уши скрежетом.
Горновой подходит к вагонному буферу, подвешенному на тросе к железной колонне, и несколько раз ударяет по нему ломом: сигнал силовой станции, чтоб прекратили подачу воздуха.
Чугунщики с грохотом волочат обожженные куски листового рифленого железа и кладут их на канаву возле летки, становятся на них ногами и, тяжело, мерно раскачивая огромный лом, долбят закупоренную глиной чугунную летку; сверху на тросах спускается лист железа, он, как фартук, прикрывает летку и служит защитой чугунщикам от внезапного прорыва летки. На всех домнах Союза введены пневматические буры для пробивки летки, но домна № 1 Краматорского металлургического завода предпочитает пользоваться древнейшим, испытанным на теле ожогами, способом пробивки летки.
Федор Феоктистыч - маленький, сухонький, чрезмерно подвижной и говорливый старик. Кургузая, кудловатая и рыжая бородка Федора Феоктистыча всегда разит крутым запахом паленой шерсти. Федор Феоктистыч, старший горновой домны, не может допустить, чтоб хоть один пуск чугуна проходил без его непосредственного участия. Федор Феоктистыч суетился возле чугунщиков: он не в силах сдержать муки нетерпения; зная всю необходимость этой ритмической медлительности, он все–таки сердито кричит чугунщикам: "Тыр, пыр - семь дыр, а никакого толка, в господа бога!.." Оттолкнув горнового, он хватается за лом и начинает сам мотаться в размашистой качке четырехпудового стержня. Еще один удар - и беловато клокочущая чугунная жижа с свистящим воплем вылетает наружу. Горновые торопливым наскоком, спиной к слепящей знойной фыркающей чугуном летке, прикрывая глаза рукой, стаскивают железо с литейной канавы.
А Федор Феоктистыч, потирая саднящие руки, отступив на два шага, присев на корточки, с наслаждением смотрит на сыто клокочущий "папашку–чугун" и крякает от удовольствия.
Сквозь желтую выпачканную багровым отсветом кожу лица Федора Феоктистыча Сочится пот; Пот собирается в многочисленных складках кожи и стекает по канавкам морщин, щекотно заливаясь за шею. Лом, тяжелый, согнутый и горячий, лежит в стороне, бело сияя на конце талой сосулькой изъеденного пламенем металла. Чугун течет едкого бело–оранжевого цвета у перевала металлического капкана, поставленного недалеко от неточного отверстия для задержки шлака. Чугун вскипает темной ноздреватой каменной пеной шлака, на мгновение замедляет бег, разбухая огненной чешуйчатой змеиной шеей, пылая пышным жаром, потом снова стремительно несется с сочным журчанием. В нем жидкая огненная тяжесть металла, в нем остервенелая жестокая дикость. Нетоптаный, пухлый снег, лежащий белой рамкой вокруг литейного двора, принял розовато–оранжевый отблеск расплавленного чугуна. Высокий светловолосый чугунщик с грязным захватанным руками, черным от копоти носом и золотистыми распушенными усами, одетый в широкие обтрепанные брюки на выпуск и такую же рубаху без пояса, минуту назад осторожно, брезгливо вытянутыми двумя пальцами, уберегая пышную золотистость усов, докуривший цигарку, теперь бежал большими прыжками, мягко ступая длинными ногами, обутыми в деревянные колодки с жестяными задниками, на податливый зернистый песок площадки за жгучим сыто самодовольным урчащим потоком чугуна. Прикрывая лицо согнутой рукой, защитно выставляя острый угол локтя, он бросался на ползущую огненную палящую чугунную лаву и с остервенением, искаженным открытым ртом глотал обожженный воздух, разгребая чугунную гущу, давая ей ход в песочные изложницы длинным металлическим шестом, запекшемся на конце ноздреватым комом чугуна. Нестерпимая жара обливала лицо чугунщика кровавым багровым наливом. Казалось: еще немного - и его белокурые, замечательно пышные усы сморщатся, запахнет паленым, и лицо осветится желтыми ветками горящих усов. Но чугунщик отскакивает и, довольно скаля розовые от чугунного отблеска зубы, приложив руки ко рту, что–то зычно кричит замешкавшемуся у канавы сутуловатому формовщику. Багровый заформованный литниками в чушки чугун еще имеет кисельную дряблость, по поверхности постепенно запекается тусклой пленкой, темнеет, обрастая каменной корой, храня внутри все еще жидкую сердцевину. Вслед стынущему металлу идут чугунщики и кувалдами разбивают спайки, чугун ломается, как только что выпеченные хлебы, поблескивая белым зернистым изломом. Зарытые в песок почерневшие чушки обливают из шланга водой, с равнодушным презрением хватают за шиворот щипцами, с легкого взмаха бросают в покорно присевшие на пружинных рессорах платформы. Воздух колеблется от тающего тепла прозрачными струями.
Но бывает и так. Небо покрывается грозными грудами промозглых облаков. Завод обволакивает душная сырая темнота. В махровой гуще еще колеблющегося тяжелого дыма торчат каменно хрупкие грустные, как минареты, трубы. По почерневшему небу несутся загнанные тучи в пене и мыле. Первые крупные капли доягдя падают с рябым робким шорохом на песчаную площадку литейного двора. С глухим скрежетом продираются по темному небу тяжелые, как чугунные слитки, тучи. Формовщики спешно заканчивают разделку литейного двора, скорчившись, втянув голову в плечи, стараясь сжаться так, чтобы меньше занимать места в исхлестанном тяжелой водой пространстве.
С лопающимся грохотом напоролось на дымовую трубу сползшее набок отяжелевшее бухлое небо, на землю посыпались тяжелые мокрые глыбы ливня. Песок литейного двора рыхло расползается, литейные канавы превращены в арыки. Вода несется, размывая все, вниз по склону, взъерошив шкуру желтой густой пеной. Постепенно ливень тихнет и тускнеет, кутаясь запахом сырости, плесени и холода. Формовщики, смачно чмякая в размокшем песке ногами, спешно поправляют непоправимое. Сейчас в это болото должен быть пущен чугун, иначе домна расплавится, как самовар. Чахлая луна мокнет в раскисших мокрых тучах. Федор Феоктистыч взволнованно всхрапывает носом, рассеянно пожевывая клочок пахнущей паленой шерстью бородки, тревожно смотрит на лужистую рыхлость литейного двора. Чугун, восторженно пофыркивая, рассеяв знойную молочную белизну, сочно журча, устремляется по канаве на двор.
Лица у чугунщиков сосредоточенно хмурые: предстоит большая работа. Чугун течет сквозь скопившуюся тишину, булькая и всхлипывая. Внезапно воздух загромыхал в клокоте, чугун вскипает взъерошенным багровым сугробом, разбрызгивая мясистые кипящие клочья. Чугунщики с оголтелым отчаянием бросаются на взбесившийся металл, прикрывая скорченными руками лица, ломами раздирают бурлящую кучу клокочущего металла. Жгучая метель брызг осыпает чугунщиков огненной едкой картечью.
Утром в болотистом пасмурном небе, подернутом грязноватой голубой тиной, всплывает воспаленное солнце, затянутое нежной розовой пленкой, как подживающий рубец ожога на бледно–голубом теле чугунщика.
Во взъерошенном плеске литейного двора лежат огромные мамонты - многотонные глыбы чугуна, запекшиеся ноздреватой корой. Чугун пошел в скрап, его придется рвать динамитом для того, чтобы снова опять сбросить в домну. Еще два–три таких козла, и промфинплан доменцев может быть сорван.
Борьба за механизацию доменного процесса есть борьба за 10 млн. тонн чугуна. В развернутой программе наступления черной металлургии разливочная машина является мощным механизмом побед. Огромные замечательные человеческие способности должны быть освобождены от идиотского способа разливки чугуна на литейные дворы. Сотни тонн исковерканного, засоренного песком чугуна, превращенного в скрап, - вот цена медлительности в деле реализации приказа т. Орджоникидзе о форсированной постройке разливочных машин в доменном производстве.
Комсомольцы Краматорского металлургического завода объявили себя шефами разливочной машины. Но машины нет. Ее надо сделать. До сих пор разливочные машины были только импортными. А мы сделаем сами. Но у нас нет опыта. Поедем на другие заводы: в Рыково, Енакиево, Макеевку, и там познакомимся с разливочными машинами. Созвали конференцию комсомольцев по постройке разливочной машины, на ней выбрали штаб. Тов. Масюченко, инженер, главный конструктор разливочной машины, застлав синькой чертежа огромный, как простыня, стол, знакомил штаб с конструкцией механизма машины.
Пропускная способность 1200 тонн в сутки при неко–торых условиях может быть значительно увеличена за счет увеличения скорости ленты конвейера. Обслуживать машину будут 11 чел. Брак - ноль. Чушки будут выходить равновесомые, по 50 кило.
Тов. Павлюков, директор металлургического завода, теребя мочку уха, стараясь подавить в глазах и голесе искры воодушевленного возбуждения, говорил представителям штаба: