- Наш разведывательный отряд вчера на рассвете наткнулся неожиданно на немецкий. Встреча произошла в долине узкой заболоченной речушки, еще покрытой белым слепым туманом. Ни немцы, ни наши разведчики не решались открывать огня из боязни, чтоб их не накрыли артиллерийским и минометным огнем, так как оба отряда наткнулись друг на друга в ничейной зоне. Бились ножами врукопашную, поверженного на землю затаптывали в тину болота, бились в одиночку, каждый наметив себе противника.
Один наш боец был сброшен в трясину. Немец, держась рукой за ивовый куст, стоя на кочке, старался затоптать тонущего бойца. Бойцу удалось схватить за ногу немца, и он увлек его в трясину и стал душить, хотя сам уже погибал.
Духов подбежал и бросил бойцу свой ремень, боец не захотел освободить рук, сжимавших немца. Тогда немец отпустил горло бойца и ухватился за конец брошенного Духовым ремня.
Потом Духов сказал мне:
- Немец дерется сейчас с большим остервенением, от страха. Он от ужаса так сражается, уйти ему теперь от кары совсем некуда.
- Но а тот немец, который отпустил вашего бойца?
- Надорвался, не выдержал, спокойствия не хватило.
Этой же ночью я понял, что такое спокойствие. Ночыо немцы предприняли танковую контратаку. Внезапно они форсировали узкую речушку, затопив с ходу несколько танков, переправились по ним как по железным трупам. Танки мчались с зажженными фарами, воя сиренами. Немецкие бомбардировщики разбросали над нашим расположением осветительные ракеты, белый пронзительный без теней свет, зловещий и холодный разлился по земле. Танки мчались, ведя бешеный огонь на ходу. И толстые ветви деревьев, срезанные осколками, осыпались словно осенние листья.
Но вдруг, когда показались танки уже в лесу, мерно застучали наши противотанковые орудия. И сквозь белое зарево осветительных ракет вспыхнули огненные кусты горящих танков.
Подпустив на 300 метров, паши артиллеристы расстреляли 18 немецких танков, остальные повернули назад. Вслед немецким танкам ринулась наша танковая бригада, находившаяся в засаде. Преследуя немцев, наши танкисты переправились через реку по затопленным танкам врага.
На рассвете земля снова глухо вздрагивала, но клубящаяся стена дыма разрывов уже подымалась из–за леса; значит, наши части за ночь продвинулись вперед. В капонирах, где прежде находились танки, разместились обозные кони. Работники банно–прачечного отряда развесили сушить белье на веревках, привязанных к стволам деревьев с размозженными вершинами. Где–то играл патефон. В свежем номере дивизионной газеты была напечатана справка о прусских городах, куда предстояло вступить нашим частям.
1944 г.
РУССКАЯ ДУША
"Чужая душа потемки" - так гласит старая русская поговорка. Эта поговорка приходит мне на память всякий раз, когда мне приходится читать в иностранной литературе или слышать, бывая за рубежом, рассуждения о таинственных особенностях души русского человека.
Ведь для того чтобы попять душу другого человека, нужно самому быть близким ему по душе, по чувствам, по взглядам на жизнь.
В конце 1941 года мне пришлось сопровождать по полям Подмосковья группу иностранных корреспондентов. Они были потрясены гигантскими следами титанического сражения. Их внимание особенно привлекали сгоревшие немецкие танки, стоящие в ледяных лужах по обочинам дорог. Журналисты попросили показать им то "новое секретное оружие", какое применили наши войска в борьбе с немецкими танками. Я отвел их в подразделение истребителей танков. Это были бойцы ополченческой дивизии. Они уничтожали немецкие танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. А для того чтобы наверняка зажечь вражеский танк, они подпускали его к себе на расстояние девяти–десяти метров.
Трудно передать замешательство, которое охватило иностранных журналистов, когда показали им это "секретное оружие".
Они стали расспрашивать наших бойцов:
- Но ведь не всегда танк может идти прямо на вас?
- Тогда мы ползем навстречу танку.
- Значит, вы сознательно идете на смерть?
- Нет, что вы, чем ближе к танку, тем безопаснее, тогда пулеметный огонь его недействителен.
- Почему же немцы не применяют такого способа в борьбе с вашими танками?
- Опасный способ, охотников, видно, нет.
- А вы, вы добровольно идете па это?
- Видите ли, мы все очень хотим жить, а для того, чтобы остаться живым, нужно драться за жизнь. Спрашивать у человека, хочет ли оп жить, извините, странно.
- Хорошо, но у вас, вероятно, есть и такие люди, которые предпочитают более безопасный способ ведения боя?
- Вы хотите знать, бывают ли у нас трусы?
- Благоразумие не трусость.
- Вы считаете, что мы воюем неосторожно?
- Но ведь вы сами сказали, что каждый из вас хочет жить.
- Да, но только так: или мы или немцы!
- Ну, а если немцы победят все–таки?
- Они не могут нас победить.
- Почему?
- Потому что наш народ нельзя победить; нельзя победить народ, который, пока он существует, будет драться за свою жизнь.
- Вы имеете в виду партизан в оккупированных немцами районах?
- Нет, я имею в виду весь Советский Союз.
- Ну, а отдельные личности?
- А я разговариваю с вами, как отдельная личность.
- Но вы говорите от имени народа, а не о себе.
- Если хотите знать мнение народа - поглядите вокруг: оно высказано очень убедительно.
Так окончилось интервью иностранных журналистов с бойцами подразделения истребителей танков.
И все–таки, когда мы возвращались обратно в Москву, мои коллеги пожаловались, что им очень трудно будет дать психологическую зарисовку русского бойца–героя подмосковной битвы.
- Понимаете, - говорили они мне, - наш читатель привык мыслить конкретно: ведь воинский подвиг, тем более такой исключительный, может быть совершен особой, исключительной личностью.
- Правильно, - согласился я.
- Но когда это имеет такой массовый характер, трудно говорить о герое в собственном смысле этого слова.
- Тогда пишите о героизме народа.
- А нас интересует именно личность.
- Ну, что ж, напишите об одном человеке.
- Но ваши люди в своих поступках руководствуются чем–то слишком общим. Нам же хотелось бы показать особенность души русского человека.
- Да это же и есть его особенность.
- Нет, нет, не отрицайте. Русская душа! Вспомпите Достоевского…
А вот другой эпизод, связанный с "таинственными" свойствами души русского человека.
Было это недалеко от Белграда, на небольшой железнодорожной станции, после освобождения Югославии. Сюда прибыл из Советского Союза первый железнодорожный эшелон с хлебом.
Крестьяне Боснии умирали от голода. Хлеб нужно было разгрузить срочно. Мэр полуразрушенного немцами города обратился к населению за помощью. Мужчин в городе осталось очень немного. Женщины, подростки и старики на рассвете собрались на станции.
В эту же ночь на станцию после двухсуточного изнурительного перехода прибыла советская танковая часть. Уставшие танкисты спали прямо на бропе танков.
Мэр решил разбудить танкистов и пригласить их отдохнуть в городе.
Командир части, приняв предложение, поинтересовался, зачем прибыло столько жителей на станцию. Мэр объяснил. Командир ушел к танкистам, поговорил о чем–то с ними и, вернувшись, заявил: танкисты хотят сами выгружать хлеб из вагонов.
- Я не могу этого позволить, - заявил мэр.
- А я не могу запретить, - ответил командир.
- Но ведь хлеб предназначен нам, и это наша обязанность, - настаивал мэр.
- Видите ли, - сказал командир, - наши бойцы четыре года воевали. За все эти годы мы воевали тем оружием, которое нам посылала наша страна. Танк - очень дорогая машина. А многие из экипажей получали их не один раз. Последние свои сверхмощные танки мы получили совсем недавно. Танкисты, среди них много бывших рабочих, видели в этом выражение победы, которую одержали их товарищи рабочие в тылу. Они видели в этом также расцвет промышленных сил нашей страны за годы войны. И понятно, с каким чувством возвращаются они теперь к себе домой, на свои предприятия и заводы. Но у нас также много среди бойцов крестьян–колхозников. Вы понимаете, какую радость им принесет встреча вот здесь с этим грузом. Они победили Германию со всей ее сворой, как воины, но в этом вот грузе они ощутят еще одну очень высокую победу - победу, которую одержали их земляки, советские крестьяне, на полях битвы и на колхозных полях. И вы поймите: не только желание помочь населению вашего города руководит нами, но ведь так хочется прикоснуться руками к хлебу, к нашему хлебу, ведь его так приятно встретить здесь, у вас. Мы видим, как голодают сейчас жители Европы, и, поймите, нам радостно помочь вашему хорошему народу не только танками, но и хлебом.
Лицо мэра выражало крайнее смущение, и он, видимо, не совсем поняв то, о чем так горячо говорил ему командир, пробормотал:
- Я преклоняюсь перед широтой русской души. Но позвольте и моим соотечественникам присоединиться к вам.
- Это - пожалуйста, - согласился командир и звонким голосом отдал бойцам команду.
Как умеют радостно трудиться наши люди, вы знаете сами. В короткий срок вагоны были полностью разгружены.
Югославские девушки метелками, сделанными из зеленых ветвей деревьев, стряхивали пыль со смеющихся танкистов, прикасались к ним с такой нежностью, словно это были не наши железные парни, а фарфоровые фигурки. И все было очень хорошо.
Третий эпизод с "таинственной" русской душой произошел в городе Праге.
Два младших офицера Советской Армии были расквартированы в домике мастера игольной фабрики, принадлежавшей прежде немцу. Хозяину дома было лет шестьдесят. Седой, толстый, веселый, с золотой цепочкой на выпуклом брюшке, он проявлял много заботы и внимания к своим жильцам.
Один из офицеров, тяжело раненный в боях за освобождение Праги, недавно выписался из госпиталя и должен был в ближайшие дни вернуться на родину. Ранение сделало его инвалидом. Он редко выходил из дома, поэтому все внимание старика чеха было обращено к нему. И когда офицер смущенно просил не уделять ему столько внимания, чех возбужденно протестовал:
- Вы отдали половину своей жизни ради нас, чехов. Нет, нет, вы не должны обижать меня. Я еще должен подумать, как отблагодарить вас…
За несколько часов до отъезда советского офицера в комнату к нему вошел старик хозяин и торжественно поставил на пол небольшой, но тяжелый ящик. Лицо старика сияло.
- Вот, - сказал он, показывая на ящик, - теперь вы будете жить счастливо и спокойно. Ваше несчастье больше не будет несчастьем. Теперь вы будете богатым. Вы будете миллионером. - Последние слова он произнес с таким торжественным выражением, будто благословлял юношу на великий подвиг.
- Вы все шутите, господин Чермак, - улыбнулся офицер.
- Нет, я не шучу, - ответил Чермак и, протянув руку к ящику, тихо и внушительно произнес: - В этом ящике находится полмиллиона швейных иголок. Я беседовал со сведущими людьми, у нас эти иголки стоят дорого: в переводе на ваши деньги - по два рубля штука. Но можно продать и по три рубля. Вы будете продавать у себя по два рубля. И у вас через месяц будет миллион.
Чермак отступил на шаг, словно отстраняясь от объятий, и скромно добавил:
- Я сказал, что отблагодарю вас, и я это сделал.
Мне не хочется передавать вам слова офицера, обращенные к Чермаку. Не хочется также описывать горечь и отчаяние, которые охватили после этого старика чеха. И хотя товарищи убеждали юношу, что старик хотел поблагодарить его от души, что он - человек другого мира, юноша, багровый от гнева, говорил:
- Он решил, что я спекулянт, да? Да как он смел мне предложить это. Не желаю я его больше видеть. Идите сами целуйтесь с ним, если хотите.
Конечно, обижаться так горячо на старика, может быть, и не следовало, в самом деле, им руководили самые лучшие побуждения. После отъезда раненого офицера его друзья навестили старика чеха. Тог был очень расстроен и обижен. 11 когда ему пытались объяснить, почему так оскорбился раненый офицер его подарком, старик только махал руками и горестно говорил:
- Нет, вы русские - непонятной души люди. Ну, как можно отказаться от богатства, притом, когда человек еще лишен возможности зарабатывать себе на жизнь? Нет, нет, я просто не могу понять этого. Отказаться от богатства. Нет, это невероятно…
1945 г.
СЫН НАРОДА
Пыльный и горячий большак. Жарко и пустынно.
И вдруг на дороге танки. Они мчались к реке, как тяжелое стадо на водопой.
Поднявшись из кустов, Саркисьян вглядывался в желтое, пыльное марево.
"Люки открыты. Танкисты сидят на башнях. Жарко, потому и сидят на башнях. Постой, что это такое - песня? Они ноют "Катюшу". Веселый народ - танкисты!"
Танк остановился. Командир машет рукой.
Саркисьян, улыбаясь, подходит к танку. Танкисты, спрыгнув на землю, ждут и тоже улыбаются.
Жестокий, хрустящий удар по голове. Он лежит на земле. Лицо в пыли, колено давит спину, шею стиснули пальцы, воняющие керосином.
- Сучкин сын, кажи переправу, сучкин сын.
Хватают за волосы, бьют.
Он носил пистолет по–кавказски - на животе. Резко поворачивается на спину, трещат волосы - стреляет.
На четвереньках бросается в обочину, потом к огородам. Из танка бьют пулеметы.
Потом он лежал в яме, где раньше брали для печей глину. Горела деревня, кричали люди. И было ему тоскливо, страшно, и не знал он, что теперь делать.
Это было 14 июля на реке Сож, возле деревни Студенец.
Так он узнал подлость и коварство врага.
В прошлом году Саркисьян поступил в стрелковое училище. Он хотел стать хорошим, умным воином. Но не знал русского языка. Тяжело было. Но он был волевым и самолюбивым. Ведь оказалось же, что в этой школе учатся люди 69 национальностей, и учатся хорошо. И он окончил школу с отметкой "отлично".
И сейчас ему было только 18 лет. И он ползал по лесу, где находилась его рота. Теперь танки прошли здесь. Он вынул из разбитой пушки замок и закопал в землю. Ломал винтовки. Но похоронить убитых товарищей уже не было сил.
Скитаясь по лесу, он нашел еще 17 таких же одиночных мстителей. Потом их стало 47. Разжились тачанками, вооружились по 4 ручных пулемета на каждую тачанку. Совершали налеты на обозы, полицейские и карательные отряды.
В августе он влился со своей группой в крупный партизанский отряд М.
С 12 партизанами он пошел в разведку. Внезапным налетом взял деревню. Оставил на улицах трупы 47 немцев, в доме комендатуры - 6 чиновников и коменданта с разрубленной головой.
Народ помогал мстителям. Когда узнали, что отряд сидит без курева, снарядили делегата. Делегат привез из–под самого Брянска 350 стаканов махорки. Партизаны отблагодарили жителей, выдав им 10 мешков муки из немецкого обоза. В деревне Литвиновичи немцы изнасиловали девушку. 20 женщин ворвались в сарай, где спали 4 немецких солдата, и задушили их.
Партизаны превратили немецкий тыл во второй фронт. На все злодеяния, которые приносили немцы мирному населению, партизаны отвечали карающими внезапными налетами.
Наша армия перешла в наступление. Отряд М. нежданно попал в окружение - в окружение своих же родных красноармейских частей.
- Я прошел хорошую школу, и теперь я хочу быть разведчиком, - сказал Саркисьян.
Он уходит в глубокие тылы врага.
На станции стоит немецкий паровоз. Саркисьян снимает ручку с противотанковой гранаты, закладывает запал и подбрасывает гранату в топку. Из железнодорожной будки выбегают три немца… и падают. Хороший маузер у Саркисьяна, пристрелянный.
Наткнулись на склад горючего. Восемь огромных цистерн закопаны в землю. Только железные крыши торчат.
Часовые лежали уже связанными, с пилотками в зубах.
А как взорвать склад, когда нет толу? Стали стрелять бронебойными по крыше, но не течет горючее. Попробовали трассирующими. Еле ноги унесли. Чуть было сами не сгорели.
С толом работать куда лучше.
Вдвоем с Ивановым они подобрались к немецкой комендатуре, заложили в подвал 18 килограммов толу - вот это был взрыв!
Потом, когда опи отдыхали в лесу, Саркисьян спросил товарища:
- Ты Давида Сасунского знаешь?
- Богатыря, что ли, вашего? - спросил Иванов.
- Сильный человек был, - сказал Саркисьян. - Но чтоб такой двухэтажный дом одной спичкой на воздух поднять - до этого и он не додумался, - и серьезно добавил: - Давид тоже за наш народ воевал.
Кстати, имя, данное Саркисьяну при рождении, - Наполеон. Но ему не нравится, когда его так называют.
- Зовите лучше меня Мишей, - говорит он. - Допустим, что это моя партизанская кличка.
И его все называют Мишей.
1945 г.
ВСТРЕЧА
Шоссе напоминало русло реки, в котором внезапно иссякла вода. И но дну этой реки, по жирной и черной трясине, бесконечным потоком ползли грузовики, брели наши солдаты с подоткнутыми шинелями.
По обочинам шоссе лежали распухшие трупы немцев, похожие на утопленников.
Шоссе пересекали линии немецких укреплений. И в местах, где траншеи перерезали дорогу, были положены деревянные настилы. Выкорчеванные тяжелыми взрывами железобетонные колпаки дотов, раздробленные бревна накатов блиндажей, холодные глыбы разбитых танков - следы трехдневных боев на этом рубеже. И нежный запах оттепели перемешивался с острой вонью пороховых газов, и вся земля вокруг была покрыта черной и липкой сажей.
Ночью штурмовой отряд под командованием майора Александра Алексеевича Краевича первым прорвался сквозь эти две оборонительные линии вражеских укреплений и овладел трехэтажным дотом, прозванным "железной шапкой". На разбитом колпаке дота Краевич утвердил знамя. Правда, это был всего–навсего развернутый газетный лист с наспех нарисованной на нем звездой, вместо древка надетый на торчащий прут арматурного железа. Но даже если бы это было настоящее знамя из алого шелка, обшитого золотистой бахромой, значение подвига бойцов Краевича оно едва ли могло бы больш§ украсить.
Шесть дотов и среди них трехэтажную "железную шапку" они взорвали, работая, как забойщики, сражаясь, как умеют сражаться только советские солдаты.
И когда командир дивизии прибыл на поле боя, чтобы вручить награды отличившимся, он вынужден был отменить команду "смирно" и сказал: "Не вставайте, товарищи". Достаточно было взглянуть на лица этих людей, чтобы понять, как безмерно они устали. Пять часов отдыха и двойная обеденная порция вернули бойцам утраченные силы, и сейчас они шагали по этой грязной дороге, торопясь догнать далеко ушедшие первые эшелоны.
Майор Краевич находился впереди своей колонны, он шел, опираясь на палку: бетонным осколком слегка повредило ногу.
Я шел рядом с Краевичем и задавал ему те обычные вопросы, которые задает почти каждый корреспондент. А Краевич отвечал на них так, как это обычно делают почти все командиры, - незыблемым текстом оперативного донесения, которое, кстати, я уже успел прочесть в штабе.