После Германии мы посетили австрийский Клагенфурт, где находился штаб британской зоны. Глава отделения СИС в Германии организовал для нас перелет на американском бомбардировщике "Митчелл" из состава Королевских ВВС. Мы даже на время представили себя частью боевого расчета. Ким притворился наводчиком, а я - штурманом. Именно в Клагенфурте мы проснулись однажды утром и узнали страшные новости из Хиросимы. Три дня спустя та же участь постигла Нагасаки, а русские начали наземные операции против Японии. Война заканчивалась стремительно. Также в Клагенфурте некоторые из нас начали дискуссию, которая, возможно, проливает свет на часть политической философии Кима Филби. Мы говорили о недавно изданной книге Артура Кестлера "Йог и комиссар". Йоги - это люди, которые действуют интуитивно, они "чувствуют"; комиссары руководствуются грубой логикой, или "безжалостным здравым смыслом", как выразился Ким. В качестве типичного "йога" Ким назвал управляющего офисом СИС. Он был человеком весьма типичным для того времени в Бродвее; его ум был устроен странным образом, с которым трудно было спорить, в чем-то убедить или доказать. По единодушному мнению, на замкнутом бродвейском пространстве он, вероятно, прочно занимал первое место. В качестве комиссара Ким предложил кандидатуру Сталина. Было очевидно, что ему по душе склад ума "комиссара", будь то проявляемый капиталистами или коммунистами. Он почти не считался с теми, кто использовал интуицию или догадки вместо интеллектуального анализа, и восхищался теми, кто готов был поставить во главу угла тщательный анализ.
Мы проехали дальше на юг, наслаждаясь великолепным пейзажем в окрестностях Триеста. Теперь мы находились в другом районе конфликта с новым коммунистическим миром, который представлял для Кима, как для главы Секции IX, намного больший профессиональный интерес, чем для меня. Мы наслаждались солнечной погодой, купались и размышляли о мире. Проезжая через Триест, мы возле одного газетного киоска увидели толпу людей: какой-то человек удалялся прочь со сложенной в руке газетой, на которой я успел выхватить половину заголовка "Il Giappone [Япония]… "Через несколько шагов другая свернутая по-другому газета показала оставшуюся часть фразы: "…si arrende [сдается]…" На самом деле было не совсем так, но в любом случае война должна была вот-вот закончиться. Я "отметил" это событие тем, что сильно ушиб палец ноги о скалу, когда купался где-то вблизи югославской границы, после чего полночи страдал от ноющей боли.
Мы возвратились в Клагенфурт, проехав через Горицию западнее югославской границы. Наш план состоял в том, чтобы возвратиться из Клагенфурта в Люббекке через американские зоны Австрии и Германии. Нам для этого предоставили трофейный немецкий автомобиль с шофером-британцем. Поскольку нам, как оказалось, все-таки не хватало надлежащих документов для такого рода длительных путешествий, один предприимчивый офицер СИС завел нас в контору городского мэра в Клагенфурте (который, к счастью, в тот момент отсутствовал) и проштамповал наши бумаги всеми официальными печатями, которые смог отыскать. Хотя полномочия городского мэра простирались не дальше Клагенфурта, результаты в целом оказались весьма впечатляющими. Представители принимающей стороны заодно снабдили нас годовым запасом консервов. Только вот забыли передать консервный нож. Автомобильный инструмент - неважная замена консервному ножу, поэтому мы с большим аппетитом пришли на обед, устроенный офицером УСС в Зальцбурге, у которого устроились на ночлег. На следующее утро нас разбудила новость о том, что шесть лет войны наконец закончились: это и был День VJ (Victory over Japan - "Победа над Японией". - Пер.). Мы решили не праздновать это событие до тех пор, пока вечером не доберемся до Франкфурта; все уверяли нас, что весь город будет пьянствовать. Возможно, если бы за тридцать миль до Франкфурта мы не пробили колесо, после чего водитель не смог раздобыть запаску, то мы бы, наверное, прибыли вовремя. Когда мы наконец добрались до американской транзитной гостиницы, всеобщая попойка уже закончилась. День VJ остается в моей личной летописи - и, без сомнения, в записях Кима тоже - как день, когда у нас во рту не было ни капли спиртного…
Во время этого европейского визита, а также во время одной-двух других поездок в 1945 году Ким, должно быть, сообщил русским, что пока активность СИС едва ли принесет им много хлопот. Он писал: "…после каждой поездки я все больше приходил к заключению… что английской разведке потребуются годы и годы, чтобы заложить какую-то основу для работы против Советского Союза". Со своей стороны я сделал не менее простой вывод: помимо прочесывания оккупированных территорий и перегруппировки кадров, которая могла занять несколько недель или месяцев, Секции V больше нечего было делать. Но требовалось уладить еще один важный вопрос: нужно ли сохранить какие-нибудь концепции и подходы Секции V и перенаправить их в условиях мирного времени на новые цели? Иными словами, должна ли быть сформирована полуавтономная ветвь СИС - с собственными отделениями за границей и укомплектованная людьми, отдающими все свои силы этой работе и специализирующимися на контршпионаже против Советов и их союзников? Именно это и держал в голове Феликс Каугилл. В своей книге Ким высказывает облегчение, что в конечном счете было решено свернуть деятельность Секции V. Хотя он приписывает это решение комитету, членом которого являлся сам, учрежденному для того, чтобы давать рекомендации по поводу послевоенной организации СИС, я думаю, это так или иначе все равно бы произошло. Было две главных причины: потребность сократить послевоенные расходы и прибытие генерал-майора Джона Синклера, ранее директора военной разведки (DMI) в военном министерстве, а ныне нового первого заместителя нашего шефа.
Синклера особенно интересовала детальная организация - то, к чему сэр Стюарт Мензис не имел ни таланта, ни особой склонности, - и он вносил туда элемент военного мышления. Для него секретная разведывательная служба представляла собой то, что можно и нужно тщательно организовать - так же, как и армию. Особенно он ратовал за четкую субординацию, ярус за ярусом, стремился учесть все мелочи. Все, включая даже статистику, отражалось на разного рода схемах и таблицах. Секция V, конечно, вышла за рамки номинального положения некой вспомогательной организации и стала вполне самостоятельной службой, достижения которой нельзя оценить простой статистикой. Но едва ли она сильно привлекала Синклера, особенно с точки зрения контршпионажа, к которому он, еще будучи главой военной разведки, проявлял не слишком большой интерес. Тем более что теперь наступил период временного бездействия из-за фактического отсутствия материала для работы. Синклер был категорически против узкой специализации: за рядом нескольких очевидных исключений в лице технических специалистов или тех, кто владел редкими языками, все остальные должны были быть готовы заниматься чем угодно (аналогичный процесс происходил и в министерстве иностранных дел). Когда вскоре после своего назначения он нанес визит на Райдер-стрит, я с первой минуты его появления там понял, что дело Секции V - если оно вообще существовало - теперь окончательно проиграно. Я не говорю, что он был так уж и не прав в своем суждении; имелись доводы и за, и против. Конечно, было важно, чтобы отделы разведки и контрразведки в СИС тесно взаимодействовали друг с другом, и им нельзя было позволить совершенно отделиться друг от друга, как это произошло во время войны. Но я просто спрашиваю себя: почему же Ким был так доволен этим упразднением Секции V? Могу лишь предположить, что, по его мнению, нехватка опытных кадров улучшит его собственные перспективы и таковые других советских агентов.
Конечно, здесь не место добиваться беспристрастной оценки работы Секции V во время войны. Вероятно, правильную и объективную оценку дать вообще невозможно. Даже если в реестре до сих пор хранятся соответствующие папки и дела, по ним можно составить лишь фрагментированную картину того, что было достигнуто, но невозможно определить относительную важность того или иного эпизода. У нас так и не нашлось времени, чтобы написать нашу собственную историю - ни по ходу работы, ни в самом конце. Правда, подсекции составляли месячные доклады, но, поскольку в них никак не маскировались исходные ISOS, они не направлялись в реестр и, вероятнее всего, были уничтожены. Широкие сферы деятельности - это теперь, видимо, уже не более чем просто воспоминания в умах стареющих людей, как я. Но думаю, вполне справедливый вердикт звучал бы так: Секция V добилась значительных успехов, особенно в реализации основной задачи - борьбе с противником на местах. Если я как-то потворствовал тому, чтобы создать впечатление, будто наш отдел был гнездом интриг, то поспешу исправить эту ошибку: за единственным исключением маневров Кима, направленных против Феликса Каугилла - что само по себе прошло бы незамеченным в любом университетском колледже или городском зале заседаний, - никаких особых интриг не было. Другое распространенное заблуждение, которое я хотел бы исправить, заключается в том, что Секция V и МИ-5 якобы всегда боролись друг с другом, в ущерб общему делу; на самом же деле, за исключением кое-какого соперничества на самом верхнем уровне, обычные рабочие отношения были чрезвычайно хорошими. Роберт Сесил, к моему нескрываемому удовольствию, считает, что "поразительный успех британской контрразведки во время войны стал в основном результатом тесного сотрудничества СИС и МИ-5".
Я уже говорил, что именно Феликс Каугилл сделал, чтобы укрепить значимость и престиж Секции V; но качеством работы наш отдел, вероятно, больше обязан все-таки Киму Филби, чем кому-либо еще. На бумаге он был восхитительно краток и ясен и всем нам подавал в этом пример; он всегда стремился досконально вникнуть в соответствующие дела и корреспонденцию; и с его мнением в вопросах разведки почти всегда нужно было считаться. В наших отношениях с МИ-5 и другими отделами ему, больше чем кому-либо другому, удавалось нейтрализовать возможные вредные побочные эффекты одиноких сражений Каугилла и заслужить доверие, из которого пользу извлекали все остальные. О том, чего он добился для Секции V за те три года, не стоит забывать даже теперь, когда мы знаем его реальные мотивы и главную движущую силу.
Ближе к концу 1945 года наша деятельность на Райдерстрит была фактически свернута, и я чувствовал, что пришло время искать себе новое место работы. К настоящему времени я знал, что могу себе подобрать что-нибудь подходящее, хотя у меня не было никакого желания поступать в Секцию IX. После демобилизации я бы, возможно, вернулся в Benson’s, но обед с управляющим директором показал, что лучшее, что они могут мне предложить в тот весьма неопределенный для рекламной профессии период, - это лишь две трети моей нынешней зарплаты. Поэтому я отклонил их предложение. Вероятно, я также упустил единственный шанс в жизни сделать по-настоящему большие деньги, вместо того чтобы просто заработать средства к существованию…
В конце декабря я перешел из Секции V в Бродвей. Мой бывший отдел на Райдер-стрит функционировал еще какое-то время в прежнем виде, после чего был передан в ведение Секции IX или скорее ее секции-преемнику, под начало Кима Филби. Моя новая должность, хотя и без прежних широких полномочий, все же была в достаточной степени руководящей. Дел хватало, но, наверное, впервые более чем за четыре года уже не возникало потребности работать допоздна. Тем временем над Кимом Филби, по-видимому, потихоньку начали сгущаться тучи. Пока, правда, тучами это назвать было нельзя, скорее парочка мелких облаков на горизонте…
Глава 8
Закат и падение
Едва ли не первый урок, который я усвоил в Секции V, заключался в том, что шпионаж - дело весьма неблагодарное. К нам попадали немецкие агенты, разоблаченные не в результате каких-то собственных ошибок или из-за просчетов оперативных офицеров, с которыми они были связаны, а просто из-за уязвимости немецких шифров. К концу войны немецких агентов все чаще сдавали свои же офицеры абвера, которые добровольно переходили на нашу сторону или попадали в плен. И действительно, в конечном счете МИ-5 стала испытывать немалые затруднения в управлении двойными агентами: по прибытии офицер абвера мог сказать: "Есть такой-то и такой-то агент, который доносит обо всех перемещениях ваших вокруг Портсмута. Вот информация - теперь вы можете схватить его".
Трудно было представить себе те же недостатки шифров у советских разведывательных служб, еще труднее представить, что удастся поймать кого-нибудь из их офицеров. Хотя иногда кое-кто из них все же дезертировал. Вальтер Кривицкий, который оказался на Западе в 1937 году, сообщал в МИ-5, что во время гражданской войны в Испании русские послали туда молодого английского журналиста. Но на эту наводку никто так и не отреагировал. Теперь, в последние месяцы 1945 года, обозначились еще два признака опасности для Кима, один - незначительный, а другой - уже вполне заметный. В первом случае речь шла об Игоре Гузенко, шифровальщике советского посольства в Оттаве, который перебежал на Запад и передал сведения о советских агентах в Канаде. Один из них, Гордон Лунан, работал со мной в фирме Benson’s, прежде чем эмигрировал в Канаду в 1938 или 1939 году. Хотя тогда это был юноша девятнадцати - двадцати лет, но я успел отметить его политические наклонности. Лунана посадили на шесть лет. Другой и (для Кима) намного более важный случай был связан с попыткой дезертирства Константина Волкова в Стамбуле. Эта история подробно изложена в книгах о Филби, особенно в его собственной. Если принять все, о чем пишет Ким, то в августе Волков, номинально советский вице-консул в Стамбуле, тайно вышел на контакт с местным британским генеральным консульством. Он запросил политического убежища в Великобритании, а взамен предложил передать ценную информацию об НКВД, офицером которого, по собственным словам, являлся. В частности, он предложил назвать трех советских агентов в Великобритании, а именно главу организации контрразведки в Лондоне и еще двух сотрудников Министерства иностранных дел. Но он заранее предупредил, что вся переписка между Стамбулом и Лондоном на эту тему должна осуществляться через дипломатическую почту, потому что русским удалось взломать некоторые британские шифры. Ким ничего не слышал об этом случае до тех пор, пока не был лично вызван к шефу и не ознакомлен с письмом из Стамбула, в котором в общих чертах описывалось предложение Волкова. Прямо перед начальником Ким Филби вынужден был читать то, что в случае дальнейших утечек почти наверняка могло означать для него смертный приговор, не говоря уже о Гае Бёрджесе и Дональде Маклине. Но, судя по всему, на его лице не дрогнул ни один мускул и он не возбудил никаких подозрений. Тем же вечером он связался с русскими, а на следующий день убедил шефа послать его в Стамбул, чтобы провести расследование. Русские, должно быть, пришли к выводу, что у него просто стальные нервы, и смогли оперативно убрать Волкова из Турции.
Ни СИС, ни сам Волков, по-видимому, не продумали заранее свои позиции. Как указывает Ким, СИС выполнила требования Волкова о том, чтобы не использовать шифрованные телеграммы, но это касалось только донесений самого Волкова. Где же здесь логика? Либо шифры оказались ненадежны и не должны были использоваться для будущих донесений, либо они все-таки были надежны и, возможно, использовались для всех донесений, включая и донесения Волкова. Также странно, что сэр Стюарт Мензис, узнав, что советский чиновник готов назвать в качестве русского шпиона главу одной из служб контрразведки в Лондоне (по общему признанию, это довольно широкое понятие, которое, возможно, охватывало немало людей в МИ-5 и других ведомствах), поручил расследование… собственному начальнику контрразведки! Волков со своей стороны был так озабочен шифрами, - тем самым вызывая задержку, которая, вероятно, сыграла фатальную роль в его собственной судьбе, - что, по-видимому, не учитывал опасности того, что тот самый человек, о котором он говорил, мог как раз заниматься его делом или, по крайней мере, легко узнать о нем. Если бы ради собственной безопасности он хотя бы упомянул имя, которое только собирался огласить, кто знает, как потом развивались бы события…
Некоторые авторы предполагают, что Ким намеренно затянул дело Волкова. Тем самым он давал русским больше времени, чтобы те успели его убрать. При внимательном прочтении собственной книги Филби создается впечатление, что в то время, как он в душе радовался любым случайным задержкам, сам никак их не провоцировал. Весьма маловероятно, чтобы в этот чрезвычайно опасный момент он совершил какой-нибудь подобный шаг, который могли бы ему припомнить. В то же время два аспекта его поведения, возможно, и могли вызвать кое-какие подозрения, причем не только тогда, но и позднее: во-первых, при его-то опыте в сфере ISOS он почему-то не подверг сомнению тот факт, что его служба быстро согласилась с требованием Волкова о шифрах (на самом же деле он сразу определил эту ошибку, как сам ясно дает понять читателю), и, во-вторых, что он абсолютно невозмутимо терпел все проволочки в Стамбуле, вместо того чтобы действовать предельно оперативно, чем и отличалось большинство офицеров СИС. По книге Кима Филби и другим источникам трудно отследить точную хронологию событий в деле Волкова. Но одно из размышлений приводит к выводу о том, что изначально свой план Волков задумал уже тогда, когда мы с Кимом еще совершали свои послевоенные поездки по Европе. Другими словами, если бы Волков не наложил вето на шифровки, то соответствующая телеграмма, по-видимому, прибыла бы в Лондон еще до того, как Ким успел что-либо предпринять…
Ким, должно быть, спрашивал себя, когда и откуда может последовать очередной удар. Перебежчик мог появиться где угодно. Он мог сразу и не попасть к британцам, а сначала оказаться у американцев или в любой другой стране. И он мог проболтаться сразу же - задолго до того, как русские успеют хоть что-то предпринять. Ким в то время, как никогда, осознал, что его будущая безопасность зависит от событий вне его собственного контроля и в значительной степени даже вне контроля его русских хозяев. Интересно, что он чувствовал, узнав, что где-то далеко, по ту сторону океана, некий Гузенко выдал тех, кого он, Филби, хорошо знал.
Многие комментировали отношение Кима к спиртному. До 1945 года я не припомню, чтобы он сильно напивался. А вот в тот год произошли ощутимые перемены. Я не назову точной даты, но это случилось уже после того, как он с Эйлин и тремя детьми в начале 1945 года переехали на Карлайл-сквер. Одной из причин таких перемен, возможно, стало то, что война с немцами, по сути, завершилась, а русские больше не были (с практической точки зрения) нашими союзниками. И теперь Ким вынужден был работать против его собственной страны. Но эту ситуацию он должен был заранее предвидеть; возможно, еще большую роль сыграла история с Константином Волковым и то, чем она грозила его будущему.