Мы выписывали "Сатирикон", активно читали тогдашних юмористов - прозаиков и поэтов (Аркадий Аверченко и Тэффи). Любили и хорошо знали Джерома Джерома и Марка Твена. Михаил Афанасьевич писал сатирические стихи о семейных событиях, сценки и "оперы", давал всем нам стихотворные характеристики и рисовал на нас и на себя самого карикатуры. Некоторые из его сценок и стихов я помню. Многие из его выражений и шуток стали у нас в доме "крылатыми словами" и вошли в наш семейный язык. Мы любили слушать его рассказы-импровизации, а он любил рассказывать нам, потому что мы были понимающие и сочувствующие слушатели, - контакт между аудиторией и рассказчиком был полный и восхищение слушателей было полное. В одном из своих писем к сестре Вере в начале 20-х годов Михаил Афанасьевич жалеет о том, что мы не вместе, и прибавляет: "Я прочел бы вам что-нибудь смешное. Помнишь, как мы хохотали в № 13!"
Уже гимназистом старших классов Михаил Афанасьевич стал писать по-серьезному: драмы и рассказы. Он выбрал свой путь - стать писателем, но сначала молчал об этом. В конце 1912 г. он дал мне прочесть свои первые рассказы и тогда впервые сказал мне твердо: "Вот увидишь, я буду писателем".
Этот наш дружный детский, а потом юношеский коллектив, эта кипучая, деятельная жизнь семьи, наша семейная спайка не могли не наложить свой отпечаток на наши характеры, не могли не оставить след на всю жизнь. Семья воспитала в нас чувство дружбы и долга, научила работать, научила сочувствию, научила ценить человека. <…>
В начале 20-х годов, даря мне экземпляр одного из своих рассказов, старший брат написал на нем: "Сестрам - я мечтаю, что мы съедемся вместе. Скучаю по своим"… Съехаться нам так и не пришлось…
Я думаю, что подкупающий лиризм и сердечность "Дней Турбиных", некоторых страниц "Белой гвардии" и "Записок покойника" (в печатной публикации "Театральный роман") идут оттуда - из сердечной связи нашей семьи, от здорового дружного семейного коллектива.
Киев брат нежно любил до конца своих дней. Замышлял написать автобиографическую повесть (уже больной писал об этом другу в Киев).
С глубоким уважением
Н. Булгакова-Земская".
Отрывки из этого письма завершим синтезирующей характеристикой семей Покровских и Булгаковых, которую дает Н. А. Булгакова. Она была глубоко привязана к родителям, ко всей семье, ее очень интересовали люди вообще, их особенности, сходства и различия. Постоянная тема ее размышлений - Булгаковы (отцовский род) и Покровские (материнский род).
8 янв. 1912 г. она записывает в дневнике: "…"Покровское" - то дорогое и родное, особый милый отпечаток, который лежит, несомненно, на всей маминой семье. Безусловно, что-то выдающееся есть во всех Покровских, начиная с бесконечно доброй и умной, такой простой и благородной бабушки Анфисы Ивановны…
Какая-то редкая общительность, сердечность, простота, доброта, идейность и несомненная талантливость - вот качества покровского дома, разветвившегося из Карачева по всем концам России, от Москвы до Киева и Варшавы… Любовь к родным преданиям и воспоминаниям детства… связь между всеми родственниками - отпрысками этого дома, сердечная глубокая связь, какой нет в доме Булгаковых. Жизнерадостность и свет".
Добавим некоторые живые штрихи и факты, дополняющие ту характеристику основных линий семейной жизни Булгаковых, которая дана выше.
Увлечение театром было одно из главных в жизни семьи и Миши - гимназиста и студента. Об этом свидетельствуют прежде всего любительские спектакли, в которых принимали участие все молодые Булгаковы. Спектакли ставились чаще летом, в Буче. Первая пьеса, в которой играл Миша, - детская сказка "Царевна Горошина" (текст ее сохранился). В ней 12-летний Миша играл лешего и атамана разбойников. Это был благотворительный спектакль для богаделок, как вспоминает сестра Вера. Гимназистом Михаил Аф. играл во многих спектаклях. Он исполнял роли: Лешего - в семейном спектакле; мичмана Деревеева (жениха) в водевиле "По бабушкиному завещанию", который ставился летом 1909 г. в Буче на даче Лерхе (друзей семьи), роль невесты играла сестра Надя; Хирина в "Юбилее" Чехова; жениха в "Предложении" Чехова.
5 июля 1909 г. в Буче была поставлена фантазия "Спиритический сеанс" (с подзаголовком "Нервных просят не смотреть"). По словам Н. А., это был балет в стихах, словом, что-то вроде эстрады; автор стихов - друг семьи Е. А. Поппер. Эта фантазия была целиком сочинена, оформлена и поставлена группой молодежи на даче Семенцовых; М. А. был одним из постановщиков и исполнял роль спирита, вызывавшего духов.
Студентом М. А. участвовал в любительских платных спектаклях, которые ставились в дачном поселке Буча летом 1910 г., под фамилией Агарина. Он исполнял роли: начальника станции - в комедии "На рельсах", дядюшки молодоженов в комедии Григорьева "Разлука та же наука", Арлекина - в одноактной пьесе "Коломбина" ("роль первого любовника - не его амплуа", - замечает впоследствии Н. А.). Вот как пишет об этом Н. А. к двоюродной сестре Иларии Михайловне Булгаковой (1891–1982) (Лиле): "В Бучанском парке подвизаются на подмостках артисты императорских театров Агарин и Неверова (Миша и Вера) под режиссерством Жоржа Семенцова… [друг семьи]…В воскресенье вечером мы были в парке, где Миша удивлял всех игрою (играл он действительно хорошо)" (13 июля 1910). И на следующий день запись в дневнике: "Миша великолепно играл 11-го" (14 июля 1910).
Зимой 1913 г. всеобщим увлечением стала постановка шарад. Об этом подробно рассказывает двоюродная сестра Лиля Н. А. Булгаковой в письме от 24 ноября 1913 г. из Киева в Москву, где Н. А. училась на Высших женских курсах. Приведем отрывок из этого письма с позднейшими примечаниями Н. А., который вводит нас в атмосферу семейной жизни тех лет:
"…что в Киеве, у нас дома, на курсах?
К обеду оживляется столовая (обедает Миша с Тасей; у мамы принципиал. causeries с Мишей (знаешь, в каком тоне!), Ваня кричит, Муик кормит Лелю. Утро и вечер, как и прежде. Вот нечетные субботы приняли другой характер. Старые друзья (которые хотя и лучше, по пословице, новых) стушевались совершенно. Один Саша (Гдешинский. - Е. З.) стоит, как тень прошлого. Выступили новые люди. Я нахожу некоторых интересными. Началась более общественная жизнь в нашей желтой гостиной. Даже не так! Она приняла "гостинный" характер, хотя шарады гонят маски с лиц. Разделились на две партии, каждая со своим автором - творцом картин. Они уже наметились: Драма - Варя, Юзик Фиало (о нем следовало бы рассказать тебе подробнее; мне он и Ива Фасс кажутся самыми интересными, Мурка Герман, Лисянск<ие>, Миша Фасс, Коля яп<онский>. Ваня, Леля+остальные, непостоянные, случайные члены - одна партия; другая Комедия - Вера, Тася, Миша, Ива Фасс, Мишин товарищ В. В-м, Костя, Коля, Саша Гд<ешинский> + случайные члены… Шарады проходят эволюцию: ставят пьесы из нескольких актов в зависимости от числа слогов: наследник, о-тра-ва. Сейчас шарады гвоздь нечетных суббот, и действительно некоторые номера очень удачны…
В Киеве после Бейлиса делает сенсацию поставленная у Соловцова "Ревность" Арцыбашева. Говорят, вышел вальс "Мечты Бейлиса".
Сочинять Миша начал рано. Как уже было упомянуто, его первое произведение "Похождения Светлана" было написано в 7 лет. Сочинительство продолжалось неутомимо и постоянно: это были и пьесы, и сатирические стихи, и домашние журналы. Н. А. перечисляет в своих записках пьесы "для домашнего употребления", написанные М. А.: "Поездка Ивана Павловича в Житомир". Мишина драма о том, как Иван Павлович (врач, друг семьи, за которого мать, когда дети стали взрослыми, вышла замуж) из Киева к тяжелобольному в Житомир, по совету Кости, поехал не на поезде, а в дилижансе - автомобиле, тогда - новинке. По дороге дилижанс сломался. Пациент умер.
И. П. с револьвером врывается в столовую и целится в Костю. Тот мгновенно ныряет под стол, и пуля попадает в Муика, которая со словами "Пианино Леле!" умирает.
Две пьесы были связаны с женитьбой М. А. О пьесе в карикатурах "Tempora mutantur" мы уже упоминали. О пьесе "С мира по нитке, голому шиш" будет рассказано далее - в главе о женитьбе М. А.
Сатирические стихи, описывающие домашнюю жизнь, составляли другую струю творческой активности юного Булгакова. Начало стихотворения, характеризующего жизнь семьи в Буче летом 1915 г., было приведено выше. Вот еще несколько отрывков из этого же длинного стихотворения, почти поэмы:
День течет в работе мило.
Все, как надо, в круг идет:
Сенька выкатил чернила
На штаны и на живот.
За калиткой, на просеке,
Мама вешает говядину,
Маша с тихой воркотнею
В кухне гладит юбку Надину.
(Наступает вечер. Все развлекаются)
Миша с Сенькой на траве
Прыгают на голове. <…>
Ваня в теннисе талант!
Белый мячик, красный бант! <…>Помоляся Богу,
Улеглася мать.
Дети понемногу
Сели в винт играть.(Наступает ночь)
Спать давно уже пора.
Все вы, жители бучанские,
Спите мирно до утра.
(А молодая компания за калиткой поет)
Пишет-пишет царь Салтан турецкий
Православному царю:
"Разорю я, разорю я,
Сам в Расею жить пойду!"
Мама шепчет: "Разгоню я,
Спать их быстро уложу я!"
М. А. писал и эпиграммы. Особенно много - на Костю японского:
За усердие всегдашнее
И за то, что вежлив, мил,
Титул мальчика домашнего
Он от мамы получил.
Дружба с Костей, которая сохранилась и в поздние года, не мешала, а наоборот - способствовала постоянному подтруниванию. 22 окт. 1913 г. в письме к Н. А. Костя пишет: "Приходя домой вечером, иногда нахожу у себя на столе записки приблизительно следующего содержания:
Сижу я перед книгою,
В ней формул длинный ряд,
Но вижу в книге фигу я…
Блуждает мутный взгляд.
За окнами акации
Ветвями шелестят…
Но кончились вакации
И грозен формул ряд.Будь прокляты фундаменты
На свайном основании
Нелепые орнаменты
"Скольженье" и "катание".
Или такое:
В горшках ночных (зачем, Бог весть!)
Уныло вьются травки,
Живет, по всем приметам, здесь
Какая-то босявка.
Это значит, что приходил Миша…"
М. А. включал "домашние стихи" в письма к родным, уже и будучи писателем. Так, в письме к сестре Наде от 23 окт. 1921 г. он дает такой постскриптум, описывающий его жизнь в ставшем знаменитым впоследствии доме № 10 по Большой Садовой:
P. S. Стихи:
На Большой Садовой
Стоит дом здоровый.
Живет в доме наш брат
Организованный пролетариат.
И я затерялся между пролетариатом
Как какой-нибудь, извините за выражение, атом.
Жаль, некоторых удобств нет,
Например - испорчен в…р-кл…т.
С умывальником тоже беда:
Днем он сухой, а ночью из него на пол течет вода.
Питаемся понемножку:
Сахарин и картошка.
Свет электрический - странной марки:
То потухнет, а то опять ни с того ни с сего разгорится ярко.
Теперь, впрочем, уже несколько дней горит подряд,
И пролетариат очень рад.
За левой стеной женский голос выводит:…"бедная чайка…",
А за правой играют на балалайке.
Как видим, раннее "домашнее" творчество имело преимущественно юмористический характер. Чувство юмора высоко ценили в семье. Показательны слова М. А., сказанные при обсуждении характера одного дальнего родственника, которые приводит в дневнике Н. А.: "Я уже не говорю о Мишиных словах, как он лез на дыбы и хватался за голову: "Нет, ты подумай… человек, который сам про себя говорит, что у него нет юмористической жилки! Ведь за это расстрелять можно!" (8 сент. 1915).
"Спорю с Мишей на мировые темы"
О студенческом периоде М. А. много важных и интересных сведений дает дневник Н. А. Булгаковой.
В 1909 г. Михаил кончает гимназию (8 классов) и поступает в университет. Это для него годы решения многих мировоззренческих вопросов. К их числу относится вопрос: вера - неверие, который затрагивает всех молодых Булгаковых и окружающую молодежь.
3 марта 1910 г. Н. А. записывает в дневник: "Пахнет рыбой и постным. Мальчики [братья Коля и Ваня] сегодня причащались. Мы говеем, Миша ходит и клянет обычай поститься, говоря, что голоден страшно… он не говеет…" А в конце того же месяца, 25 марта 1910 г., идет длинная запись, вся посвященная вопросам веры: "…пережила я два интересных спора мамы и Вл. Дм. с Мишей и Иваном Павловичем, при моем косвенном участии… (споры, по всей вероятности, были о Дарвине и о религии. - Е. З.). Теперь о религии… Нет, я чувствую, что не могу еще! Я не могу еще писать. Я не ханжа, как говорит Миша. Я идеалистка, оптимистка… Я - не знаю… - Нет, я пока не разрешу всего, не могу писать. А эти споры, где И(ван) П(авлович) и Миша защищали теорию Дарвина и где я всецело была на их стороне - разве это не признание с моей стороны, разве не то, что я уже громко заговорила, о чем молчала даже самой себе, что я ответила Мише на его вопрос: "Христос - Бог по-твоему?" - "Нет!"
Только, когда теперь меня спросят о моих личных чувствах, о моем отношении к вере, я отвечу, как И(ван) П(авлович): "Это интервью?" и замолчу… (позднейшее примечание: "Иван Павлович был, по-видимому, совершенно равнодушен к религии и спокойно атеистичен и вместе с тем глубоко порядочен в самой своей сущности, человек долга до мозга костей"). И сама эта запись, и тем более ее продолжение показывают, что сама Н. А. не была тогда ни спокойно атеистичной, ни спокойно верующей. Ее, семнадцатилетнюю гимназистку, вопросы веры глубоко мучили: с одной стороны, авторитет отца, воспитание, с другой - влияние старшего брата. Н. А. продолжает запись так: "Я не знаю! Я не знаю. Я не думаю… Я больше не буду говорить… Я боюсь решить, как Миша (поздн. примечание: неверие), а Лиля, Саша Гд(ешинский) считают меня еще на своей стороне… (поздн. примечание: т. е. верующей), я тороплюсь отвечать, потому что кругом с меня потребовали ответа (курсив мой. - Е. З.) - только искренно я ни разу, - нет, раз - говорила… Решить, решить надо! А тогда… - Я не знаю… Боже! Дайте мне веру! Дайте, дайте мне душу живую, которой бы я все рассказала". В эти страницы дневника, вероятно, в 1940 г. вложен листок: "1910 г. Миша не говел в этом году. Окончательно, по-видимому, решил для себя вопрос о религии - неверие. Увлечен Дарвином. Находит поддержку у Ивана Павловича".