Вспомнив случай с Яковлевым, я задумался о более надежной защите кабины истребителя спереди, о бронированном стекле. Сколько бы отваги придала такая защита летчикам, сколько бы жизней спасла!
"Плохо и то, - размышлял я, - что на наших самолетах до сих пор не установлена радиоаппаратура. Поэтому в воздухе мы становимся глухонемыми. Нам доступен всего лишь один способ "переговоров" - покачивание крыльями. Чтобы поддерживать между собой какую-то связь, мы вынуждены прижиматься друг к другу, а плотные строи лишают летчика свободы маневра. Сколько бы несчастий могло предупредить всего одно слово, своевременно брошенное в эфир!"
Отсутствие радиосвязи поставило нашу истребительную авиацию в очень тяжелое положение. Приемники и передатчики, установленные на некоторых командирских машинах, оказались громоздкими, неудобными и не обеспечивали надежного и гибкого управления самолетами в бою.
Сильно волновала и проблема строя истребителей. Ведь что произошло, когда меня подбили? В зоне зенитного огня мы шли тройкой. Когда Лукашевич отвернул в мою сторону, чтобы предотвратить столкновение, я вынужден был сделать горку, тогда-то и подловила меня зенитка.
Мысли, мысли…
На второй день после возвращения в полк я отказался лежать в кровати, оделся и пошел по Маякам. Заглянул в магазин, купил зубную щетку и порошок. Приобрел и общую тетрадь, чтобы записать некоторые свои соображения, расчеты и выводы о воздушных боях. Поздно вечером прямо с аэродрома нагрянула группа летчиков. Я как раз сидел за столом и делал заметки в тетради. Да так увлекся, что даже не заметил прихода друзей.
Вдруг слышу позади насмешливый шепот:
- Тес! Не мешать, он сочиняет роман.
- В двух частях, - уже громко съязвил Фигичев. - "От Прута до Днестра". Как шел пешком - первая часть, как ехал на лошади - вторая.
- Что пишешь? - спросил Дьяченко.
- Так, делаю кое-какие заметки и выводы, - уклончиво ответил я.
- Ну и к каким же ты выводам пришел?
- Смотря по каким вопросам.
- Ну вообще - о жизни, о войне… Ведь это тебя занимает?
- Нет. Просто осмысливаю наш опыт. Интересует, например, такой вопрос: ты сбил самолет - стоит ли смотреть, куда он упадет?
- Ну и как ты решил?
- По-моему, лучше не смотреть.
- Почему?
- Чтобы самому не оказаться на земле рядом с ним. Товарищи посерьезнели, задумались. Кто-то бросил реплику:
- Да, но ведь это не только интересно, а необходимо! По возвращении домой надо доложить, где упал сбитый тобой враг.
- А зачем? - возразил я. - Твоего сбитого другие увидят. А ты, срезав одного, внимательно смотри, где еще противник.
- Ну что ж, - подытожил наш разговор Фигичев, - давай, Сашка, сочиняй! Такой роман нам пригодится. Война, видать, разворачивается всерьез и надолго. Чтобы остаться живым, надо соображать в бою.
- Чтобы соображать в воздухе, Валя, - дружески заместителя, - надо готовиться к этому на земле.
На третий день меня потянуло на аэродром. Пошел по стоянкам. Возле каждой из них - шалашик, замаскированный кукурузой. Заглянул в один - постель из травы, вместо одеяла - шинель, вместо подушки - самолетный чехол. Оказывается, техники здесь и ночуют… У каждого свой запасец инструментов, гаек, болтов, дюрита - словом, маленькая мастерская. Днем, когда самолеты уходят на задание, техники и механики собираются вместе и ремонтируют поврежденные в боях машины.
Возле одного из таких МИГов я застал человек десять.
- О, хозяин явился! - воскликнул инженер эскадрильи Копылов. - Для тебя приказали готовить. - И он кивнул на видавший виды самолет.
- Когда можно будет облетать его?
- Да хоть сегодня, если тебе не помешает палка.
- Не помешает.
- Тогда погуляй пока. Когда машина будет готова - сообщу.
Я пошел дальше. Заметив, что механик по вооружению что-то мастерит возле своего шалаша, остановился. Он увлеченно трудился, тихо напевая песенку. Вижу: на подкрыльный подъемник, напоминающий большой домкрат, механик приварил крепление и теперь устанавливает пулемет БС, очевидно снятый с разбитого самолета.
- Над чем мудришь? - спросил я его, присаживаясь рядом на перевернутое ведро.
- Сами догадайтесь, товарищ командир, - ответил он серьезно.
- Трудно догадаться. Если собираешься по диким уткам стрелять, так осень еще далеко.
- Осень далеко, а фронт близко, товарищ командир. На аэродроме ни одной зенитки.
- Собираешься из этой самоделки сбивать "юнкерсов"?
- Когда нет ничего, и это оружие. Если бы сделать прицел, я бы уже сегодня пристрелял пулемет.
Замасленные, в ссадинах руки механика были все время в движении. Он торопился сделать как можно больше, пока эскадрилья не вернулась с задания.
- Раз так, давай помогу, - предложил я. - Когда-то умел рассчитывать. Может быть, все позабыл.
- У вас практика ежедневная, как тут забыть! Я начертил кольцо прицела, рассчитал его радиус и оставил бумажку на ведре. Но налетевший ветер подхватил ее и унес в бурьян. Мне не захотелось возвращаться, да и механик вроде без интереса отнесся к моему наброску. В затее оружейника я, откровенно говоря, усомнился, но решил: пусть возится. Когда налетят вражеские самолеты, он хоть трассами попугает их.
А группа все еще не возвращалась с задания. Минуты ожидания тянулись нестерпимо долго. Оказывается, на земле время идет медленнее, чем в полете.
Идут! Затаив дыхание считаю и пересчитываю самолеты… Одного не хватает. Кто-то из техников определяет по номерам - нет машины Довбни, летчика моего звена. Прихрамывая, тороплюсь к первому зарулившему на стоянку самолету. Узнаю: Довбню подбили зенитки возле Унген. Все видели, как он спускался с парашютом.
Память воскрешает холмы и поля Молдавии, дороги, забитые немецкими войсками. Да, трудно будет Довбне пробираться к нашим, очень трудно! Линия фронта проходит уже по Днестру. Эх, дружище, а ведь совсем недавно ты с радостью читал мне весточку от родных из глубокого тыла. Когда-то теперь встретишься с нами? И увидимся ли вообще?
Из моего звена остался один Дьяченко. Как он будет чувствовать себя без меня и Довбни! Ведь сколько раз мы выручали друг друга! Нет, я должен сегодня же полететь на задание! Ради дружбы с Леонидом Дьяченко, ради мести за Петра Довбню…
Инженер с готовностью предоставил мне самолет для облета. Отбросив палку, я надел парашют и сел в кабину.
МИГ безупречно вел себя на разбеге, но, взлетев, я никак не мог убрать шасси. Система уборки работала нормально, а замки не защелкивались. Пришлось сразу же садиться. Когда инженер и техники устранили дефект, с КП по телефону сообщили: эскадрилье подготовиться к вылету. Будем бомбить Бельцы. Да, нужно нанести удар по родному аэродрому, на котором теперь стояли немецкие самолеты. Полк уже летал туда. Там, на летном поле, есть воронки от наших бомб, там погиб Степан Назаров во время ожесточенного боя шестерки МИГов с восемнадцатью "мессершмиттами".
Память о Довбне и Назарове, желание поддержать Дьяченко - все это пробудило во мне стремление немедленно стать в строй и идти с группой. Начальник штаба полка разрешил вылет.
Я сел в самолет, вырулил на старт и, когда взлетели первые две тройки, дал газ. Мотор тянул хорошо, скорость быстро нарастала, машина уже выровнялась, готовая оторваться от земли, и вдруг… Именно в этот момент работа мотора внезапно прекратилась.
А полоса кончилась, дальше машине бежать было некуда. Я нажал на тормоза и, делая повороты, кое-как остановил машину у самой кукурузы.
Я сидел в кабине и думал: что случилось, почему отказал мотор? Взглянул на приборы - бензин и масло есть. Ощупал краны - все как положено. Недоумение сменилось чувством неуверенности в себе: неужели за шесть дней успел разучиться управлять машиной?
Подъехал на "эмке" Виктор Петрович Иванов.
- Покрышкин, что случилось?
- Сам не пойму, товарищ командир. Мотор остановился.
- Может, краны перепутал и перекрыл горючее?
- Как будто нет. Все делал правильно. Виктор Петрович пристально посмотрел на меня и недовольным голосом сказал:
- Отруливай побыстрей, освобождай летное поле. Не знаю, о чем он подумал, но мне стало не по себе. В глазах подбежавших техников я тоже прочел сомнение.
Когда подрулил к своей стоянке, инженер Копылов вскочил на крыло и встревоженно спросил:
- Что такое?
- Остановился мотор на взлете.
- Давай попробую.
Инженер запустил мотор, дал полный газ - и воздух потряс гулкий рев, словно машина взбиралась на крутую горку.
- Во! - показал Копылов большой палец и выключил зажигание. - На тебя, видимо, подействовало путешествие по Молдавии.
На меня снова устремились настороженные взгляды. И опять защемило сердце: неужели все думают, что я струсил и пошел на обман?
- Ты что?! - От этого намека у меня перехватывает дыхание. - Я все делал правильно! Дай еще раз сам попробую.
Сел в кабину, запустил мотор - поет. Копылов ухмыльнулся. Я убрал газ и дал снова. И вдруг мотор, зачихав, остановился.
Копылов опять сел на мое место. Но теперь мотор уже совсем не работал.
- А ну разберитесь! - загремел Виктор Петрович.
Пока он не высказывал своего мнения. Теперь ему стало ясно: баки полны, а горючее из них не поступает.
Техники сразу стали устранять неисправность, а я ходил рядом и никак не мог успокоиться. Если бы мотор остановился немного позже, лежать бы мне под обломками машины. Какая нелепость: пройти столько испытаний, добраться до своего аэродрома и глупо разбиться при взлете.
Причину отказа мотора скоро нашли. Оказалось, что при сборке были неправильно установлены обратные клапаны в бензопроводе. Поэтому горючее из центральных баков не поступало в задний, из которого его откачивали бензонасосы. То, что натекало самотеком, быстро вырабатывалось, и мотор сразу останавливался.
- Отдам под трибунал! - кричал командир полка технику. - И летчика и самолет угробил бы, растяпа!
А тот стоял бледный, растерянный, не зная, что сказать в свое оправдание.
- Не нужно судить его, это же ошибка, - вмешался я. - Люди торопились, да и самолеты мало изучены, просто замените техника.
Иванов сел в машину. Немного отъехав, она остановилась. Приоткрыв дверцу, Виктор Петрович крикнул:
- Покрышкин, твой самолет пусть обслуживает Вахненко!
- Есть! - ответил y.
- Есть! - повторил за мной Вахненко, сияя от радости.
Пока ремонтировали мой самолет, группа возвратилась с задания. Уходя с аэродрома, мы уже знали, что завтра утром нам снова придется лететь на Бельцы. Штаб дивизии продолжал посылать летчиков в одно и то же время, по одному и тому же маршруту. До некоторых людей пока не дошло, что это безрассудно.
Утром Вахненко с подчеркнутой четкостью доложил о готовности самолета к вылету. Я с легким сердцем сел в кабину залатанного МИГа и порулил на старт. Мотор работал в полную силу.
…И вот летим на Бельцы. Соколов решил ударить по аэродрому внезапно, с бреющего. Он со своим ведомым идет впереди и первым замечает вдали знакомый силуэт городка.
Сделав горку, чтобы можно было сбросить бомбы, выскакиваем всей группой на цель. Внизу впереди "мессершмитты", "юнкерсы", "хеншели", бензозаправщики. На них обрушиваются наши бомбы. Взрывы, пламя, дым… Пусть помнят наше возмездие.
Пока Соколов делает новый заход, мы с Дьяченко атакуем зенитные батареи противника. Их много вокруг аэродрома. После нашей атаки вражеские солдаты разбегаются по окопчикам, пушки на время умолкают. Я замечаю, что один "мессер" вырулил на старт и запустил мотор. Бросаюсь на него, пикирую почти до самой земли, стреляю. Винт "мессера" останавливается. Мало! Хочется увидеть его горящим. Наши снова поливают аэродром огнем из пулеметов. "Юнкерсы", "мессершмитты" стоят беспомощные, неподвижные,
МИГи, выделенные для штурмовки, делают последний заход, обстреливают стоянки и на малой высоте берут курс на восток. Я провожаю их взглядом и по привычке считаю. Странно… Почему-то самолетов стало на два меньше. Все время кружилось шесть, а теперь вижу только четверку. Неужели остальные ушли раньше? Такое иногда случается, когда зенитки повредят самолет или ранят летчика. Еще раз осматриваю небо - ни одного самолета. Пикирую на зенитку, стреляю и вместе с Дьяченко на бреющем догоняю группу. Считаю. Опять четыре.
Хорошее впечатление от успешной штурмовки сменяется тревогой. Восстанавливаю в памяти картину налета на аэродром. Сбить сразу двух МИГов зенитки не могли. Мы бы сразу это заметили. А может быть, они столкнулись и упали? Как еще объяснить такое загадочное исчезновение пары?
Просто не верится: вылетали восьмеркой, а возвращаемся шестеркой. Неужели я что-либо недосмотрел, когда пикировал на зенитку?
Самолеты заходят на посадку. Мы с Дьяченко садимся последними. Снова считаю. Четыре…
Мы принесли в полк добрую весть о хорошем ударе по врагу и горький рассказ о том, что с задания не вернулись наш комэск Соколов и его ведомый Овсянкин.
Если никто из группы не видел, как погиб товарищ, история его исчезновения составляется коллективно, как легенда. Обрывки виденного дополняются догадками.
Неизвестность хуже хотя и печального, но достоверного факта. Она тяжелее давит на сердце. Мы не заметили, как исчез наш командир со своим ведомым. Нет с нами боевых товарищей. Нет любимца всей эскадрильи Анатолия Соколова.
Кто-то из группы все-таки вспомнил момент, когда Соколов и Овсянкин стали почему-то удаляться в северо-восточном направлении. Было похоже, что они отходили со снижением для того, чтобы, развернувшись, снова ударить по стоянкам вражеских самолетов. После этого их, кажется, уже никто не видел.
На следующий день мы, возвращаясь с заданий, прежде всего интересовались, нет ли каких-либо вестей о Соколове. Но ни штаб полка, ни штаб дивизии никакими данными не располагали.
Неизвестность тревожила и угнетала. Сбросив парашют, я облокотился о крыло самолета и так крепко задумался, что не слышал, как подъехал Иванов.
- Чего голову повесил? - спросил он, выйдя из машины.
- Плохи наши дела, товарищ командир, - выпалил я, не сдержав своих чувств. - Если так будем и дальше воевать, скоро от эскадрильи ничего не останется.
- Война, Покрышкин… - уклончиво ответил командир полка.
- Все это верно, - согласился я. - Но почему, скажите, на штурмовку аэродромов нас посылают малыми группами? Там столько зениток, а мы летаем шестеркой или восьмеркой. Они перещелкают нас по одному, по два - и точка. Навалиться бы целым полком!
- Дорогой мой! - Виктор Петрович подошел поближе и положил мне руку на плечо. - Разве я этого не понимаю? Прекрасно понимаю! Так вот знай, мне попадает и за то, что посылаю вас восьмерками, а не звеньями. У нас ведь штабных стратегов хоть отбавляй! Не грусти, скоро все будет как надо. Только не говори при других того, что сказал мне. На тебя уже и так кое-кто косо смотрит. Понятно?
- Понятно, товарищ командир.
- То-то, а сейчас готовь звено к вылету на сопровождение своих старых знакомых - бомбардировщиков.
- СУ-2?
- Хорошо, что не забываешь, с кем знакомишься! - усмехнулся Виктор Петрович. - Севернее нас очень тревожная обстановка. Бомбардировщики будут уничтожать вражеские переправы в районе Могилев-Подольского.
Иванов пошел дальше, к соседней стоянке. А мне предстояло лететь в район севернее Котовска. Что там за обстановка? Неужели немцы уже прорвались через Днестр?
На душе было неспокойно.
5. Днестр остается в дыму
Я посмотрел влево, вправо - совсем рядом идут ведомые. Снова приходит ощущение тесноты, связанности. Теперь, соглашаясь лететь на задание тройкой, чувствуешь, что это всем нам в тягость, что за ненужный груз традиции нужно расплачиваться.
Впрочем, в этом полете у меня была совсем иная, своя, волнующая забота: я вел товарищей на прикрытие бомбардировщиков. Когда я услышал об этой задаче, по моей спине поползли мурашки.
Полет начался с осложнений. Пришли в район сбора, сделали один круг, второй, третий, а бомбардировщиков все не было. То ли они запоздали, то ли мы пришли раньше срока. Что делать?
Под нами аэродром неизвестной нам части, которая должна была выделить группу истребителей для непосредственного прикрытия СУ-2. Пока ее самолеты не взлетели. Можно сесть здесь и на земле подождать прихода бомбардировщиков. Но мы уже знаем, что к нам сразу же подъедут бензозаправщики, чтобы пополнить наши запасы горючего. А в это время могут появиться СУ-2. Мы задержимся и отстанем от них. Нет, садиться нельзя. Сделаем еще один круг, и тогда…
А вот и СУ-2! Я веду свое звено на сближение. К бомбардировщикам пристраиваются только что взлетевшие МИГ и два И-16. На девятку СУ-2 теперь приходится шестерка истребителей - защита надежная.
Летим строго на север вдоль Днестра, по которому проходит линия фронта. По одну сторону наши войска, по другую противник. Так было по крайней мере совсем недавно. Поэтому мы без опасений идем над левым берегом.
Неожиданно по нас открывают огонь вражеские "эрликоны". Что такое? Неужели и здесь фашисты?
Впереди, напротив раскинувшегося в долине города, ясно вижу линии понтонных мостов. Напряжение нарастает. Думаю об одном: хотя бы никто не помешал нашим СУ-2 ударить по переправам.
С нетерпением жду, когда на месте понтонов взметнутся фонтаны воды. Бомбардировщики вот-вот должны сбросить бомбы.
Истребители непосредственного прикрытия - МИГ и два "ишачка" - усердно обстреливают вражеские зенитные точки. Если бы у нас было радио, я сказал бы им всего два слова: "Берегите патроны!" В самом деле, ведь мы только появились над объектом, как дальше сложится обстановка - неизвестно. В любой момент могут появиться "мессершмитты".
Набирая высоту, хорошо различаю внизу фонтанчики взрывов, белые на воде, черные на берегу. Переправ на реке стало меньше. Молодцы "бомберы", крепко поработали.
Бомбардировщики разворачиваются на обратный курс. Меня охватывает чувство радости. Но проходит всего несколько секунд, и я уже сжимаю кулаки от злости и досады; один из самолетов прямо на моих глазах разваливается на куски. Прямое попадание зенитного снаряда. Восемь оставшихся СУ-2 веером расходятся по звеньям и круто снижаются до бреющего. Небо вокруг них густо усеивают черные шапки разрывов.
Замечаю, что одна тройка СУ-2, вместо того чтобы лететь на юг, повернула на восток. Другая тройка, а за ней еще пара продолжают идти вдоль Днестра. Полный разброд. А нам нужно следить за всеми, чтобы в нужный момент защитить от вражеских истребителей.
Пока в воздухе нет "мессеров", бросаюсь в атаку на зенитные орудия, которые продолжают изрыгать смертоносный огонь. Пикирую. Земля быстро приближается. Стреляю. Гитлеровцы, покинув орудия, разбегаются по укрытиям.
Вывожу машину из пикирования, осматриваюсь и вижу в той стороне, куда пошла пятерка СУ-2, карусель воздушного боя. Наш МИГ и два "ишака" дерутся с двумя "мессершмиттами". На полной скорости устремляюсь туда. Следом идут мои ведомые.