В 1949 году генерал Артемьев вернулся, а вслед за тем Сталин назначил своего сына Василия командующим авиацией Московского округа, что было еще хуже, особенно для офицеров военно-воздушных сил. Василий Сталин был пьяницей и дебоширом. Его все ненавидели. Особенно груб он был с генерал-лейтенантом (ныне маршалом) Москаленко, командующим силами противовоздушной обороны Москвы, который осуждал его за постоянное пьянство. Он заявил однажды генералу, что тот должен ездить в инвалидной коляске, а не в штабной машине. Я отнюдь не был удивлен, узнав, что "Васька" (так многие называли сына Сталина) водит дружбу с генералами НКВД. Но сразу же после смерти отца Василия сняли с должности - и фактически уволили из авиации.
Отслужив полгода в Московском военном округе, мне удалось перейти в Штаб сухопутных войск. Главнокомандующим этим родом войск был маршал Конев, а его начальником штаба - генерал Маландин. Среди моих коллег-офицеров я особенно подружился с генерал-майором Баклановым. Бакланов, ныне занимающий должность командующего Сибирским военным округом, был высоким крепким человеком с отличной военной выправкой. Он прекрасно проявил себя во время войны, когда командовал одной из гвардейских дивизий 5-й гвардейской армии генерала Жадова в составе 1-го Украинского фронта. Бакланов и Жадов были близкими друзьями. Я предвидел, что Бакланова ждет достойная карьера. В прошлом Жадов весьма поспособствовал его карьере, я не удивлюсь, если в будущем Бакланов в чем-то поспособствует Жадову.
В конце 1949 года снова встал вопрос о моем переходе в службу военной разведки и об учебе в Военно-дипломатической академии. Наконец я дал согласие и стал регулярно посещать занятия в академии, поскольку мною овладела идея стать профессиональным военным разведчиком. Вскоре, 6 февраля 1950 года, мне было присвоено звание полковника.
Что касается этого этапа моей жизни, то достаточно упомянуть лишь, что в академии я изучал тонкости военного шпионажа и закончил трехгодичные курсы английского языка. И с тем и с другим, думаю, справился достаточно хорошо. 22 июля 1953 года я закончил академию и получил назначение в Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Советской Армии - старшим офицером 4-го управления, отвечавшего за Ближний Восток.
В марте скончался Сталин. Вскоре последовал арест Берии, и к власти пришло так называемое коллективное руководство, которое состояло из Маленкова, Молотова, Булганина и Хрущева. Новое руководство сформулировало новую политику: экономическое и политическое проникновение на Ближний Восток. Советскую военную разведку интересовали не только силы англичан и их намерения в зоне Суэцкого канала, но и военный потенциал Египта и других антиимпериалистических военных сил на Ближнем Востоке. Моя работа была нацелена на Египет.
В августе 1954 года я был переведен в пакистанский отдел и стал готовиться занять пост помощника военного атташе в Карачи. Тем не менее Пакистан отказался дать согласие на расширение аппарата советского военного атташе в своей стране. И вскоре я стал снова готовиться к должности помощника военного атташе - на этот раз в Турции.
Летом 1955 года я прибыл на должность помощника военного атташе в Анкару. Со мной поехала и Вера. С самого начала, поскольку я исполнял обязанности военного атташе, нам пришлось посещать все официальные приемы и отдавать многочисленные визиты.
В январе 1956 года в Турцию прибыл только что назначенный военный атташе СССР, генерал ГРУ Николай Петрович Рубенко. Мои отношения с ним постепенно обрели довольно натянутый характер, в результате чего в ноябре 1956 года мне пришлось отвечать на многочисленные обвинения. Стоит вспомнить обстоятельства, способствовавшие моему снятию с этого поста, поскольку они серьезно сказались на моей карьере. Рубенко, чья настоящая фамилия была Савченко (псевдоним Рубенко был оперативным прикрытием) в свое время работал военным атташе в Кабуле. Человек он был пожилой, лет под шестьдесят, и работал слишком прямолинейно, грубо. Один из его помощников Ионченко попытался завербовать нескольких агентов в Турции путем откровенного подкупа. Он подходил к приглянувшемуся ему турку на улице, приглашал его в ресторан и едва ли не сразу предлагал за хорошее вознаграждение стать советским агентом. "Хорошо относитесь ко мне, а я уж о вас позабочусь, - с ходу заявлял незадачливый вербовщик. - А теперь тащите мне военный устав. Вот деньги. Берите!"
Такая деятельность помощника военного атташе вскоре привлекла внимание турецкой контрразведки. И не стоит удивляться, что в следующий раз Ионченко ждала встреча с турецкой полицией. Мне пришлось вытаскивать его из этой истории. Он отправился на встречу с разрешения Савченко, но в Турции был усилен полицейский контроль в связи с визитом шаха Ирана, и Москва запретила все встречи с агентами. Я высказал Савченко свое мнение по поводу нарушения московских приказов, он разгневался и приказал мне заниматься своими собственными делами. Чтобы прояснить ситуацию, я послал в Москву телеграмму по каналам другой разведорганизации, через резидентуру КГБ. Когда в штаб-квартире ГРУ узнали об этом, я был немедленно отозван и обвинен в том, что пишу доносы на своего шефа и пересылаю их через наших давних соперников, - это давнее межведомственное соперничество между КГБ и ГРУ плохо сказывалось на деятельности разведки СССР.
Моим отзывом дело не кончилось. О конфликтной ситуации было наконец доложено Хрущеву, который внимательно следил за деятельностью разведки. Хрущев приказал тщательно разобраться и выяснить, кто прав, а кто виноват. Мне было вынесено порицание за непочтительное отношение к начальству, притом что действия мои были признаны правильными. Савченко же получил партийное взыскание и был уволен из ГРУ. В настоящее время он заведует отделом в Институте востоковедения.
Несмотря на то что мои действия были признаны правильными, я продолжал оставаться в резерве. Смольников, начальник отдела кадров, сказал мне: "В принципе ты был прав, осадив Савченко, но не забывай, что он генерал, и мало кто из генералов возьмет тебя после этой истории". Я решил повидаться с Сергеем Сергеевичем Баренцевым. Рассказав ему о моем конфликте в ГРУ, я выразил желание вернуться на строевую службу в артиллерию. Сергей Сергеевич обещал мне помочь.
После долгого ожидания в сентябре 1958 года я был направлен на девятимесячные академические курсы по ракетному оружию при Военной инженерной артиллерийской академии имени Дзержинского. Так получилось, что среди шестидесяти офицеров я оказался старшим по званию, и меня назначили старостой курса. Я думал, что таким образом завершу свою работу в ГРУ. Тем не менее, когда я окончил курсы (с отличными оценками) в мае 1959 года, то не получил разрешения вернуться в строевые части. Вместо этого я опять был направлен в распоряжение ГРУ. В ноябре 1960 года я получил новый пост, который и занимаю в настоящее время, когда пишу эти строки. Как кадровый офицер военной разведки, я был направлен в Государственный комитет по координации научно-исследовательских работ в СССР.
Таков абрис моей жизни в этой системе. Начал я ее хорошим комсомольцем. С самого начала я подавал надежды - по крайней мере, так считали окружающие - стать строителем коммунистического общества или, как говорил поэт А. Безыменский, - "комсомольцем в энной степени". Как политрук я был руководителем и просветителем солдатских масс. Я верил в советскую систему и был готов дать отпор любому, кто хотя бы одно слово скажет против нее.
И лишь во время Великой Отечественной войны я впервые понял, что отнюдь не Коммунистическая партия вдохновляла нас на трудных дорогах войны от Сталинграда до Берлина. Это было нечто иное: Россия. Мы понимали, что в конечном итоге сражаемся за Россию Суворова и Кутузова, Минина и Пожарского, не за Советскую Россию, а за матушку-Русь.
Но прозрение пришло ко мне не столько даже на войне, сколько позже, когда по роду службы мне пришлось тесно общаться с высокими чинами и генералами Советской Армии. Женившись на генеральской дочери, я очутился в кругу высшего советского общества. Я понял, что восхваление партии и коммунизма - всего лишь ритуальные фразы в их среде. В частной жизни они лгали, обманывали, подсиживали друг друга, интриговали, доносили и готовы были перегрызть друг другу глотки. Ради денег и получения тех или иных благ они доносили КГБ на своих друзей и коллег. Их дети презирали все советское, смотрели только иностранные фильмы и свысока смотрели на простых людей.
Наш коммунизм, который мы строим почти сорок пять лет, оказался обманом. Я и сам был частью этого обмана; ведь, что ни говори, я входил в разряд привилегированных. Несколько лет назад я стал испытывать отвращение к себе, не говоря уж о наших обожаемых вождях и руководителях. Я чувствовал раньше и чувствую сейчас необходимость какого-то внутреннего очищения, которое придаст смысл моему существованию. Я спорил с собой. Я проклинал себя. Наконец я пришел к безоговорочному выводу, что та система, которую мы называем "нашим коммунистическим обществом", всего лишь фасад. И нельзя не согласиться с Молотовым, который после смерти Сталина "ошибочно" заявил, что мы еще не завершили строительство социализма, не говоря уж о коммунизме.
Внутренне я не усовершенствовался ни на йоту и не могу отделаться от чувства, что наш "коммунизм" не только не двигает меня вперед, а с каждым днем все дальше и дальше тянет назад. Бесчисленные недуги и инфекции подтачивают нашу страну изнутри, и мы должны что-то делать, дабы положить этому конец. Никакого иного выхода я не вижу - и именно поэтому я вступаю в ряды активных борцов за лучшее будущее моего народа.
Коммунистическая система губительна для народа. Я не могу служить этой системе. Очень многие в нашей стране чувствуют и думают так же, как я, но они боятся объединиться для активных действий. Мы разобщены. Каждый существует сам по себе.
Я презираю себя, ибо я часть этой системы и живу во лжи. Идеалы, за которые погибали миллионы наших отцов и старших братьев, превратились в блеф и обман. Я знаю армию, многие офицеры думают точно так же.
Я восхваляю наших лидеров, но в глубине души желаю им погибели. Я общаюсь со многими высокопоставленными людьми: министрами и маршалами, генералами и старшими офицерами, членами Центрального Комитета КПСС. Мне лично никто из них не сделал ничего плохого; наоборот, некоторые из них помогли мне достичь сегодняшнего моего положения. А кое-кто и сегодня помогает. Тем не менее я не могу больше выносить этого двуличного существования.
Правительство Хрущева - это правительство авантюристов. Демагоги и лжецы, прикрывающиеся знаменем борьбы за мир. Хрущев не отрекся от войны. И при благоприятном для него стечении обстоятельств он немедленно ее развяжет. Его необходимо остановить.
В прошлом наш Генеральный штаб и наши представители за границей порицали концепцию внезапного нападения, к которому прибег Гитлер. Теперь они придерживаются иной точки зрения, считая, что упреждающий внезапный массированный удар создает огромные преимущества. И они прорабатывают такой вариант развития событий. Поскольку у Хрущева нет реальной возможности разделаться со всеми своими врагами единым махом, Хрущев избрал главными мишенями США и Англию. Он считает, что остальные западные союзники передерутся между собой и ослабнут. Они будут счастливы, что их вообще оставили в живых.
Из того, что я знал и что приходилось слышать, у меня сложилось впечатление, что лидеры нашего Советского государства сознательно провоцируют атомную войну. Настанет момент, когда они, окончательно потеряв голову, начнут ее. Достаточно вспомнить, как вел себя Хрущев в связи с берлинской проблемой.
Советские лидеры отлично знают, что западный мир и особенно американцы не хотят атомной войны. Стремление к миру, которое свойственно моим западным друзьям, советские лидеры пытаются обратить себе на пользу. Именно они хотят спровоцировать новую войну. Это откроет путь к мировому господству. С каждым днем я боюсь этого все больше. И этот страх подтверждает правильность моего решения вступить в эту невидимую войну.
В Москве я живу в обстановке ядерного кошмара. Я знаю, как интенсивно идет подготовка к войне. Я знаю губительное действие новой военной доктрины, описанной в совершенно секретном досье "Специальная документация" - нанесение упреждающего удара любой ценой. Я знаю, что представляют собой новые ракеты и боеголовки. Я передал их описание своим друзьям. Представьте себе пятидесятимегатонную бомбу, по меньшей мере вдвое превышающую предполагаемую силу взрыва. Они очень довольны собой.
Я должен сокрушить этих людей. Они уничтожают русский народ. Я с моими союзниками, моими новыми друзьями сокрушу их. И да поможет нам Бог в этих великих и важных деяниях.
Необходимо каким-то образом направить энергию и огромные материальные и людские ресурсы Советского Союза на мирные цели - чтобы не допустить крупного мирового конфликта. Я думаю, что надо организовывать конфиденциальные встречи. Только не саммиты, которые обожает Хрущев. Решения, принятые на таких саммитах, он будет использовать для повышения своего престижа при встречах с глазу на глаз с США и Англией. Это вы, живущие на Западе, должны уяснить.
Поэтому я и делюсь своими наблюдениями с жителями Соединенных Штатов и Великобритании.
Многие обстоятельства способствовали принятию моего решения. Последние три года жизни были мучительными для меня, не только потому, что мне предстояло сделать важный выбор, но и по многим другим причинам, о которых я расскажу ниже.
Я долго и напряженно думал, какое же решение мне все-таки принять. И прошу лишь об одном - чтобы вы поверили в искренность моего выбора. Я хочу внести свой вклад, может, и скромный, но, с моей точки зрения, достаточно весомый, в наше общее дело. С этого момента я считаю себя вашим солдатом, обязанным достойно выполнять все, что будет мне поручено. И выполнению этой возложенной на себя обязанности я готов отдать все свои силы, знания и жизнь.
Учитывая все вышесказанное, хочу сообщить, что ступаю на новую стезю не с пустыми руками. Я прекрасно понимаю, что в дополнение к словам и идеям необходимо представить убедительные доказательства, подтверждающие слова. У меня они есть. И есть твердая решимость делать свое дело.
Предисловие к главе II
Естественно, что Пеньковский начал свои "Записки" с изложения сухих фактов собственной биографии. Она безупречна. Даже прокурор на процессе 1963 года признал, что "Пеньковский производил впечатление отличного работника. Он стремительно, поднимался по ступеням своей карьеры…". Биография его служит стержнем и главным содержанием "Записок". До 1949 года они представляют собой обычный рассказ об офицере-артиллеристе Советской Армии, с достоинствами выше среднего, которые позволили ему в тридцать один год стать полковником. В том году Пеньковский поступил в Военно-дипломатическую академию. Это стало поворотным моментом в его жизни. В последовавшие месяцы новоиспеченный полковник расстался с относительно простой и ясной жизнью профессионального солдата и поступил на службу в разведку.
Советская разведывательная служба не имеет ничего общего с американской, английской или французской, которые представляют собой организации, созданные на более или менее конфиденциальной основе и предназначенные для выяснения военных секретов других государств и предотвращения утечки или похищения своих собственных. Разведслужба в советской системе - это зловещее четвертое измерение общества, неизменно и органично присутствующее в нем в соответствии с принципами организации этого общества. У Комитета государственной безопасности (КГБ) и у Главного разведывательного управления (ГРУ) советского Генерального штаба есть свои специфические задачи, своя сфера деятельности, но, как не раз отмечает Пеньковский, из этих двух организаций КГБ - более крупная, разветвленная и мощная. Но и ГРУ само по себе - отнюдь не исключительно орган военной разведки. Оно осуществляет не только политический шпионаж, но и грандиозную по своим масштабам диверсионную и подрывную деятельность.
В течение трех лет учебы в Военно-дипломатической академии Пеньковский зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, равно как и позже, во время службы в военном атташате в Анкаре. Он существенно отличался в лучшую сторону от других сотрудников атташата. Он обладал привлекательными личностными качествами, достаточно свободно владел английским. Его жена, знавшая французский, не отличавшаяся особой разговорчивостью, была весьма миловидна и отличалась деликатностью и воспитанностью.
В Анкаре Пеньковский сумел установить с сотрудниками военных атташатов западных стран доверительные отношения, о последствиях которых те и не догадывались. Турки же воспринимали его как обычного советского атташе, за которым надлежит вести слежку. Кроме единственной поездки в Трапезунд, на место крушения советского военного самолета, он предпочитал не выезжать из столицы, где вел рутинную жизнь члена дипломатического сообщества. Первые несколько месяцев своего пребывания в Турции Пеньковский исполнял обязанности резидента, то есть на него были возложены начальственные полномочия, что ему весьма импонировало. Он занимался привычными делами военной разведки и осуществлял контроль за работой агентов ГРУ.
Скрытая от внешнего мира под покровом благопристойности деятельность советских разведывательных миссий в Анкаре оставляла желать много лучшего, не говоря уже о поношениях друг друга, наветах и склоках. (Вавилов, шеф местной резидентуры КГБ, сделал жене Пеньковского гнусное предложение, и Пеньковский был возмущен этим до крайности.) С появлением нового резидента ГРУ Рубенко (он же Савченко) дела пошли далеко не лучшим образом. Он был груб, властен и, кроме того, носил генеральские погоны. Он постоянно отвергал рекомендации Пеньковского, касавшиеся работы с агентурой, и в конце концов Пеньковский доложил об этом в Москву.