На этой должности мне представилась возможность познакомиться с генерал-лейтенантом артиллерии Сергеем Сергеевичем Варенцовым, командующим артиллерией 1-го Украинского фронта. При первом же знакомстве я преисполнился уважения и симпатии к этому ветерану артиллерии и патриоту. Он был на фронте с 1941 года, получил ранение и, пройдя все ступени военной карьеры, занял пост командующего артиллерией - сначала армии, а потом и фронта. Сергей Сергеевич был крепко сбитым широкоплечим человеком с копной седых волос - когда он был без головного убора, его можно было узнать за полкилометра. Думаю, что и я ему чем-то понравился. Когда я пожаловался ему, что меня опять отрядили на административную тыловую работу, то он, вместо того чтобы рявкнуть, как сделали бы большинство генералов, отвел меня в сторону и сказал, что ему нравится мой энтузиазм, но что я слишком много времени провел в тылу. Так что мне требуется время, чтобы изучить боевые условия, лишь после этого мне можно будет поручить командование боевым подразделением.
Такая возможность представилась в феврале 1944 года. Я был направлен в 8-ю гвардейскую артиллерийскую противотанковую бригаду. Она состояла из трех гвардейских полков (322-го, 323-го и 324-го), в каждом из которых было по шесть батарей (57- и 76-миллиметровых противотанковых пушек и некоторого количества 100-миллиметровых пушек) и примерно пятьсот человек в каждом полку (по штатному расписанию, а в действительности - значительно меньше). Командиром нашей бригады был подполковник Чевола, требовательный, искусный и опытный артиллерист, который во время вражеских обстрелов всегда находился рядом со своими солдатами. Полком, в который меня направили, командовал Герой Советского Союза майор Тиквич, веселый, бесшабашный жизнелюб и не дурак выпить. Солдаты любили его за личную храбрость в бою. Вскоре после моего прибытия в полк Тиквич навлек на себя серьезные неприятности из-за женщины и был смещен со своего поста. По рекомендации генерала Варенцова, в марте я был назначен командиром полка.
После взятия Киева и успешной обороны предмостного плацдарма на западном берегу Днепра Верховное Главнокомандование создало мощную группировку, которая отбросила 4-ю немецкую танковую армию, дислоцированную между Днепром и предгорьями Карпат. В ходе подготовки нового наступления нашу бригаду посетили командующий фронтом генерал Николай Федорович Ватутин, член Военного совета фронта Хрущев и генерал Варенцов.
Но 28 февраля джип с генералом Ватутиным попал в засаду, устроенную украинскими националистами, которые вели в этих краях партизанскую войну. Генерал Ватутин получил смертельное ранение. Вскоре он скончался в одном из киевских госпиталей. Новым командующим 1-м Украинским фронтом стал маршал Жуков. Хотя у него была репутация выдающегося военачальника, опытные офицеры считали, что смена командующего перед самым началом крупного наступления не может благотворно сказаться на его исходе.
Кое-кто обратил внимание, что Жукову не удалось основательно укрепить слабые участки, хотя сам он утверждал, что его подвели некоторые командиры (включая Гречко и Баданова). Как бы там ни было, немцам удалось избежать полного окружения, они прорвались на юг и запад, а мы утратили возможность устроить им на Днепре новый Сталинград. Позже, в середине апреля, наша 60-я армия, которой тогда командовал генерал Курочкин (в настоящее время он возглавляет Военную академию имени Фрунзе в Москве), взяла Тернополь, и мой полк участвовал в его обороне, отбивая ожесточенные атаки немцев, пытавшихся снова войти в город.
К концу месяца обе стороны перешли к обороне. Маршала Жукова забрали у нас и направили в Генеральный штаб Верховного Главнокомандования. На его место был назначен Конев, который только что получил маршальское звание за свои успешные операции на Украине. Сергей Сергеевич Варенцов позже как-то сказал мне, что в Красной Армии нет лучшего солдата, чем маршал Жуков; если того требовала ситуация, он мог без обиняков употребить и крепкое словцо. Маршал Жуков пользовался любовью среди солдат и младших офицеров, с которыми всегда держался на равных. Он был для них подобен легендарному русскому богатырю. С генералами же он вел себя очень жестко, орал на них и материл, невзирая на присутствие их подчиненных. Кое-кто из них, например генерал Батов, не забыл этого. Поэтому, когда Хрущев в 1957 году решил сместить маршала, ему не составило труда снискать горячую поддержку многих старших офицеров.
Временное затишье, установившееся на 1-м Украинском фронте, длилось до июня, после чего началась подготовка к новому наступлению на направлении Львов - юг Польши. Во время одного из разведывательных рейдов я был ранен. Ранение оказалось серьезным. Я получил контузию, перелом верхней и нижней челюсти с правой стороны лица. Меня отправили в госпиталь. После двухмесячного пребывания в госпитале я стал готовиться к возвращению на фронт.
Во время краткого пребывания в Москве я посетил генерала Гапановича и снова встретился с его дочерью Верой. Вот тогда я и влюбился в нее. Ей уже исполнилось шестнадцать лет, и она стала настоящей красавицей.
От ее отца я узнал, что генерал Варенцов попал в автомобильную катастрофу на фронте и находится в московском госпитале. Оказывается, когда он ехал на встречу с маршалом Коневым, водитель не справился с управлением, и машина генерала столкнулась с танком. У Сергея Сергеевича было повреждено бедро. Врачи сказали, что он обречен на хромоту. Он лежал в генеральском госпитале в Серебряном Бору.
Когда я навестил генерала, настроение у него было хуже некуда. Он страдал не только от физической боли; его угнетали слухи о трагедии, постигшей его семью, жившую во Львове, где находилась тогда ставка фронта. Сергей Сергеевич назначил меня своим личным офицером связи со штаб-квартирой 1-го Украинского фронта по вопросам артиллерии. Посылая меня во Львов, он поручил мне досконально выяснить, что случилось с его матерью и двумя дочерьми, и, если понадобится, оказать им помощь. Мне новое назначение позволило беспрепятственно выехать из Москвы.
Я добрался до Львова, где и выяснил обстоятельства подлинной трагедии, постигшей его семью. Сергей Сергеевич был женат дважды. Его первая жена Аня умерла от туберкулеза в Ленинграде, после чего Сергей Сергеевич женился на Екатерине Павловне, которая была женой врача-венеролога. (Они полюбили друг друга, и Екатерина Павловна развелась с мужем.) После первого брака у Варенцова осталась дочь Нина, работавшая в госпитале под Львовом. Она вышла замуж за майора по фамилии Лошак. Он был евреем. Он и два других офицера были арестованы по обвинению в хищении "социалистического имущества". Их судил военный трибунал и приговорил к расстрелу. Они действительно продавали похищенные машины и запасные части к ним на черном рынке.
Нина очень любила своего мужа. После его казни никто не желал с ней разговаривать, она оказалась в полной изоляции. Она не могла этого вынести и однажды, когда мимо нее в больничном коридоре проходил какой-то лейтенант, она выхватила у него из кобуры пистолет и застрелилась. В то время во Львове жила престарелая мать Варенцова. Она была не в состоянии организовать похороны Нины, и никто не выразил желания прийти ей на помощь. Я быстро сориентировался и принял решение. Продав часы, я купил гроб, черное платье и похоронил Нину. Кроме того, помог матери Варенцова сделать запас угля и дров - у себя в доме она замерзала.
Майор Лошак был арестован СМЕРШем; трибунал обвинил его не только в хищениях социалистического имущества, но и в саботаже и подрыве мощи Красной Армии.
Так вершились дела в нашей стране - точно так же, как и сейчас. Если человека арестовывают за спекуляцию, на него всегда могут повесить еще и обвинение политического характера.
После возвращения в Москву я подробно все рассказал Сергею Сергеевичу. Он обнял меня, поцеловал и сказал: "Теперь я считаю тебя своим сыном". Моя дружба с Варенцовым и его семьей продолжается и по сей день. Он стал называть меня своим мальчиком, своим сыном и фактически заменил мне отца. В ходе разговоров о СМЕРШе и о судьбе Нины Сергей Сергеевич несколько раз повторил, что теперь, мол, он понимает, каково приходилось семьям арестованных органами НКВД и СМЕРШа. Прежде он не особенно верил рассказам Рокоссовского и других, но теперь, после гибели Нины, он был решительно не в состоянии простить тех, кто был повинен в ее смерти. Эта история с семьей Варенцова оставила в моей душе глубокий след.
Я продолжал курсировать между Москвой и ставкой фронта с инструкциями от генерала Варенцова его заместителю генералу Семенову, командиру 7-го артиллерийского корпуса Королькову и командирам дивизионной артиллерии Санько (в данный момент он служит под началом Сергея Сергеевича в Главном артиллерийском управлении), Кафанову и другим. В конце 1944 года я окончательно вернулся в боевые части, где был назначен командиром 51-го гвардейского полка противотанковой артиллерии. Момент был как нельзя более подходящий: начиналась подготовка к новому наступлению, целью которого было полное освобождение южной части Польши и выход к юго-восточной границе Германии.
Наше наступление началось в середине января. Несмотря на снег и плохую погоду, штурмовые отряды взломали линии немецкой обороны, танковые части, совершив бросок, взяли Краков, и в том же месяце мы пересекли старую германскую границу и взяли первый немецкий город, название которого было, если не ошибаюсь, Крейцбург.
Вся армия праздновала это событие. В этот день мне довелось быть в штаб-квартире артиллерии фронта. Радостный Сергей Сергеевич представил меня командующему фронтом маршалу Коневу и рассказал, что недавно я предложил отличную идею - как сократить время, потребное для наведения на цель противотанкового орудия.
Дело в том, что мы сталкивались с немалыми трудностями, когда немецкие танки врывались в наши оборонительные позиции и надо было быстро перенацеливать орудия с одного направления на другое, тем более что расчеты из-за больших потерь сплошь и рядом состояли из одного или двух человек. Мне пришло в голову взять стальную плиту со стержнем посередине, установить ее на земле, покрыть толстым слоем оружейной смазки, водрузить на нее другую плиту, и на ней укрепить колеса орудия. Такая конструкция позволяла расчету практически мгновенно развернуть орудие в любом направлении и вести огонь по наступающим танкам. Мое предложение уже было одобрено Сергеем Сергеевичем; маршал Конев, рассмотрев его, похвалил меня за инициативу и изобретательность. "Хороший кандидат на учебу в Военной академии Фрунзе, Сергей Сергеевич", - сказал он, уходя. Позже за это изобретение и ряд успешных операций я был награжден орденом Александра Невского. Все это поднимало мой боевой дух, и я вернулся в полк в предвкушении блестящей военной карьеры.
Бои с немцами продолжались и носили исключительно жестокий характер, особенно в густонаселенном районе Силезии, где я впервые испытал все "прелести" уличных боев. Немецкие танки неожиданно выскакивали из боковых улиц и переулков либо перед самым нашим носом, или из-за спины; порой нам приходилось стрелять прямой наводкой, разворачивая пушки на 180 градусов и успевая поразить цель в последний момент. Мы задыхались от пыли, которая столбом стояла над грудами битого камня и над разрушенными зданиями, а гарь и пепел от пожарищ оседали на снег, который из белого тут же превращался в грязно-серый или даже совсем черный.
В феврале, преследуя немцев, отходивших за Одер, мы покинули промышленный район и вышли к Нейссе, где остановились на отдых и переформировку перед последним, решающим наступлением на Берлин. Моя бывшая 8-я гвардейская бригада противотанковой артиллерии несколько раз упоминалась в приказах Сталина наряду с 32-й бригадой, командир которой полковник Иван Владимирович Купин был моим хорошим другом, и мне это было очень приятно. Сейчас Иван Купин уже генерал и командует артиллерией Московского военного округа. Купин состоял в дружеских отношениях и с Варенцовым, которому многим был обязан; Сергей Сергеевич не раз вытаскивал его из неприятностей. (Племянник Купина вторым браком был женат на дочери Варенцова.)
В апреле 1945 года война была практически завершена. Мой полк поддерживал южную группировку фронта, части которой, миновав Дрезден и Прагу, вступили в Австрию, где мы сменили 3-й Украинский фронт. Штаб-квартира нашей Центральной группы армий под командованием маршала Конева находилась в Бадене. Я воспользовался случаем и напомнил Сергею Сергеевичу об оброненной Коневым фразе насчет моей учебы в Военной академии. Я уже носил погоны подполковника, имел пять орденов и шесть медалей - и кроме того, мне хотелось жениться на Вере, дочери Гапановича, и жить в Москве.
Сергей Сергеевич отнесся к моей просьбе доброжелательно. В конце августа 1945 года он написал мне официальную рекомендацию в Академию Фрунзе. Я сдал вступительные экзамены и приступил к учебе. Осенью мы с Верой, получив благословение ее родителей и моей матери, поженились.
Учеба в Военной академии имени Фрунзе длилась три года. Для меня это был период интенсивных занятий и счастливой семейной жизни. Наш первенец - девочка родилась в феврале 1946 года. Мы назвали ее Галиной. В том же году с помощью моего тестя генерала Гапановича я получил квартиру в новом девятиэтажном доме на набережной Максима Горького, из окон которой открывался вид на Москву-реку; в ней мы живем и по сей день.
В то время в академии училось много замечательных офицеров, часть из которых уже стала генералами. Особенно хорошо мне запомнились двое из них: генерал-лейтенант Ягленко и Герой Советского Союза генерал-лейтенант Василий Илларионович Щербина, который ныне служит в Приволжском военном округе в Куйбышеве. Начальником академии был пожилой генерал-лейтенант Цветаев, командовавший армией во время войны; он постоянно болел, и видели мы его редко. Он умер, если не ошибаюсь, в 1950 году.
Мой тесть, как генерал политорганов занимавший высокий пост, пользовался определенным влиянием. Я часто бывал у него дома, когда приходили гости. Здесь я познакомился со многими старшими офицерами штаба Московского военного округа, Московского гарнизона и Генерального штаба.
Осенью 1946 года мои контакты с Варенцовым временно прервались. Он был направлен служить в Закавказский военный округ. Я не виделся с ним, пока он не прибыл в Москву на курсы в Академии Генерального штаба имени Ворошилова и в Военную инженерную артиллерийскую академию имени Дзержинского.
Мое знакомство с представителями высшего командования, которым я обзавелся с помощью тестя и Варенцова, вызывало зависть у коллег по академии. И я почти уверен, что один из них донес на меня органам МГБ, обвинив в спекуляции на черном рынке, хотя в этом я был совершенно неповинен. Я был приглашен в Управление контрразведки СМЕРШ МГБ, что, должен признаться, основательно напугало меня, но история эта разрешилась благополучно.
В то время офицерам Советской Армии приходилось бдительно следить за своим поведением, потому что на многих высоких постах в Московском гарнизоне были генералы МВД и МГБ. Естественно, между ними и армейскими офицерами существовала неприкрытая враждебность. Кое-кто из последних, например генерал Егоров, заместитель моего тестя в политуправлении округа, открыто говорил о "чекистах", заполонивших штаб-квартиру округа. Но были и другие, которые, подобно генералу Золотухину, лизали сапоги чинам из МГБ. Часть коллег моего тестя обвиняли его в чрезмерной дружбе с МГБ.
В 1948 году я окончил академию, и на груди у меня появился ромбик - значок выпускника. Теперь мне предстояло решать, что делать дальше. Я получил предложение поступать в Военно-дипломатическую академию, после чего мне открывалась карьера офицера военной разведки и шанс стать военным атташе за границей. Идея понравилась Вере, но ее отец посоветовал мне на какое-то время отложить этот вариант. Он недвусмысленно дал понять, что мне, молодому и высококвалифицированному офицеру-артиллеристу, не стоит сразу оставлять так хорошо начавшуюся карьеру и переходить на работу в ГРУ, которая может оказаться для меня тупиком. Он посоветовал мне получить назначение в Московский военный округ. Я согласился с аргументами тестя и получил пост в оргмобилизационном управлении генерал-лейтенанта Сандалова, начальника штаба округа. К сожалению, генерал Сандалов, симпатичный и обаятельный человек, вскоре получил тяжелейшую травму в авиационной катастрофе и, став инвалидом, передвигается только в специальном кресле.
В штабе округа я отслужил полных шесть месяцев. Вскоре после моего появления там в округе внезапно произошли изменения. Генерал НКВД Артемьев был заменен на маршала Мерецкова, а мой тесть направлен в один из отдаленных военных округов на Урале. Кое-кто утверждал, что эти перестановки были инициированы маршалом Булганиным, тогдашним министром обороны, который пытался заручиться поддержкой армейского офицерства, - и многие, например генерал Егоров и генерал танковых войск Бутков, открыто поддерживали проводимую им политику. Впрочем, радоваться им пришлось не долго.