Выгружалась дивизия в Можайске и на соседних станциях. Здесь чувствовался фронт. Налетала вражеская авиация, горели дома. С запада шли остатки разбитых, вырвавшихся из окружения частей. Сотни изнуренных, подавленных красноармейцев. Многие без оружия.
Полосухин, прибывший с первым эшелоном, знал, что боеспособных советских войск впереди нет, фронт создается заново. Дальневосточникам приказано встать на Бородинском поле, перекрыть две важнейшие магистрали, по которым гитлеровцы рвались к столице: широкую асфальтированную автостраду Минск - Москва и железную дорогу, бегущую от Смоленска.
Объезжая на машине Бородинское поле, Виктор Иванович испытывал такое ощущение, будто все тут давно знакомо ему. Сколько раз мысленно бывал он с фельдмаршалом Кутузовым, с генералом Раевским, с Пьером Безуховым в соседних деревнях, в лесах и оврагах, хорошо знал, где и какие располагались редуты и флеши. Два увлечения было у Полосухина, и первое из них - книги. Все свободное время отдавал он художественной литературе, помогавшей ему понимать людей, разбираться в сложных взаимоотношениях человеческих, анализировать минувшие события. Ну и, конечно, литература военная, специальная. Ему не довелось окончить академию, за спиной была лишь Томская пехотная школа да курсы усовершенствования "Выстрел". Но в общении с "академиками" он почти не ощущал пробелов в своей подготовке, не уступал в знаниях, только знания эти достались ему ценой очень большого труда. В походах, уставая не меньше, чем бойцы, он перед сном сидел два-три часа возле копчушки в штабной палатке, листая книгу или учебник. А утром поднимался вместе со всеми. Или еще раньше.
Когда он впервые приехал на Дон к родителям жены, теща удивилась и обрадовалась: хозяйственный зять попался, привез большие тяжеленные чемоданы. Но еще больше поразилась она, когда увидела, что вещей у молодоженов почти нет, а чемоданы набиты книгами. И весь отпуск, как и все последующие отпуска, Виктор Иванович с утра и до вечера с книгой не расставался.
Другой страстью Полосухина были географические карты. Воображение имел хорошее, легко читал их, отчетливо представляя рельеф местности: скаты, ручейки в зарослях ивняка, овраги и болота, расстояния между ориентирами. Посмотрел карту - будто побывал в этом районе. А на Бородинском-то поле благодаря книгам и картам бывал много раз. Он отметил даже, что Утицкий и Беззубовский леса разрослись за последние годы, нарушив знакомую ему панораму.
Настроение у него было торжественно-приподнятое. Какая ответственность и какая высокая честь выпала на долю дивизии: защищать Москву не на безымянном участке, а на том самом поле, где возвеличился российский воинский дух, вознеслась слава русского оружия и начался закат знаменитых наполеоновских армий.
В доме с вывеской "Военно-исторический музей" было пусто. На голос Виктора Ивановича вышла женщина-сторожиха. Объяснила заезжему военному, что никого здесь не осталось, она одна, но если товарищ командир хочет, она покажет ему музей.
Полосухин, волнуясь, осматривал экспонаты. А что будет здесь через год? Через десять лет? Сохранится ли этот музей? Останется ли в нем память о 32-й дивизии?
Сторожиха привычно протянула книгу посетителей. Виктор Иванович сел к столу, разборчивым почерком заполнил все графы. На вопрос "Цель посещения Бородинского поля" ответил: "Приехал Бородинское поле защищать". И поставил дату: 12 октября 1941 года.
Свой командный пункт Полосухин развернул на высотке позади того места, где стояла когда-то батарея Раевского. С высотки хорошо просматривались окрестности. Видны были памятники и обелиски, воздвигнутые в честь героев Бородинской битвы: воинам лейб-гвардии Московского полка, 1-й артиллерийской бригады, лейб-гвардии Измайловского полка…
А будут ли полки его дивизии достойны того, чтобы народ сохранил память о них?!
Времени для организации обороны оставалось мало. Отряды прикрытия, высланные на запад, уже вошли в соприкосновение с гитлеровцами. Под низким пологом туч проносились вражеские самолеты-разведчики. На правом фланге закапывался в землю 113-й стрелковый полк. У него большой район обороны, он прикрывал Бородинское поле с севера. На самом поле, перехватив автомагистраль и железную дорогу, расположились подразделения 17-го Краснознаменного стрелкового полка имени товарища Фрунзе. Этому полку - самое трудное. Полосухин не сомневался, что фашисты нанесут главный удар именно здесь, вдоль дорог.
Поскольку третий стрелковый полк дивизии находился еще в пути, командующий армией отдал Полосухину свой резерв: два учебных батальона и батальон курсантов Московского военно-политического училища имени Ленина. Они заняли оборону на левом фланге.
Утром хмурое небо наполнилось ревом фашистских бомбардировщиков. Самолеты плыли косяками по девять штук, выискивая добычу. Но на земле было пусто. Войска окопались, замаскировались, укрылись в лесах, кустах и оврагах. Если удавалось немцам обнаружить огневую позицию, заметить автомашину или людей, они обрушивали сразу десятки бомб, вздыбливая и перепахивая землю.
Командованию гитлеровского корпуса, двигавшегося на Можайск, было известно, что сюда прибыли подразделения новой советской дивизии. Но немцев не очень тревожило это. Они уже привыкли к тому, что русские бросают в бой соединения, на скорую руку сформированные из запасников и остатков отступивших войск. Соединения эти укомплектованы по новым, очень урезанным штатам, да и то не полностью. Слабо обучены, тяжелого оружия у них мало.
Фашисты были совершенно уверены, что мощным ударом прорвут советскую оборону и беспрепятственно двинутся дальше. Так было не один раз. Немцы даже разведку не удосужились произвести. Из населенных пунктов одновременно выползли их танки, вышли бронетранспортеры и грузовики с пехотой. Особенно много танков появилось на автостраде. Там они шли в два ряда, вытянувшись длинной колонной. Танкисты не закрыли люки - дышали чистым осенним воздухом.
Наступающая лавина выглядела грозно. Один вид ее мог подавить психику обороняющихся, нагнать панику. Это, конечно, понимали фашисты. Но они не учли того, что перед ними стояло не наскоро сколоченное соединение, а кадровая дивизия Красной Армии, сохранившая довоенный состав, включавшая в себя три стрелковых и два артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, саперный и разведывательный батальоны и другие подразделения. Пятнадцать тысяч бойцов и командиров ее хоть и не побывали еще в боях, но закалку и выучку имели отличную.
Колонна танков катилась по шоссе, ощетинившись стволами орудий. Советская артиллерия молчала. Таков был приказ. "Пушкари" готовили шквальный сосредоточенный огонь по тому месту, где дорога проходит в глубокой выемке с крутыми откосами, где танкам не развернуться ни вправо, ни влево. Лишь когда колонна втянулась в это своеобразное ущелье, громыхнул залп нескольких десятков орудий. Артиллеристы били, словно на учениях. Сразу загорелось шесть танков. На дороге - затор. Броневые машины тыкались в разные стороны, как слепые котята. А батарейцы вели точный огонь на уничтожение.
Гитлеровцы рассчитывали нанести неожиданный мощный удар, но получили еще более мощный и более неожиданный отпор. Первая попытка наступать сорвалась в самом начале. За ней последовала вторая. Потом третья. Не сразу, знать, поверили фашисты в неудачу. Лишь после того, как танки и пехота были отброшены в третий раз, вражеское командование убедилось, что с наскока ничего не добьешься, бой надо вести всерьез.
Немцы снова подняли в воздух авиацию. Подтянули свою артиллерию. Началось сражение, которое продолжалось потом целую неделю. Одна советская дивизия - против трех. В тылу Полосухина - никаких резервов, а наступающий немецкий корпус подпирался сзади еще одним, столь же сильным, корпусом. Разведка доносила, что у врага на Можайском направлении не менее тысячи броневых единиц. У Полосухина танков не было.
Фашистов отбрасывали в одном месте - они прорывались в другом. За ночь бойцы контратаками восстанавливали положение, а днем немцы опять бросали вперед бронированные машины и авиацию, опять прогрызали оборону, просачивались по лесам.
Чего только не было в этом сражении! Немцы прорвались вдоль шоссе, захватили деревню Артемки и Утицы. А выбить их нечем. Лишь в Можайске выгружался один из последних эшелонов - прибыл 3-й батальон 322-го стрелкового полка. Тот самый батальон, который стоял в Приморье на Каульской сопке, перекрывая "долину контрабандистов". Виктору Ивановичу ничего не оставалось, как бросить людей в бой прямо с колес, в светлое время, когда в небе господствовали немецкие самолеты. Но вот где сказалась выучка бойцов таежной, болотной, всепроходимой дивизии! Батальон разомкнулся на взводные колонны и ускоренным маршем, почти бегом двинулся вдоль шоссе Гжатск - Москва. Не по шоссе, нет, а по густому лесу, по незнакомой местности. Скрытно, всего за два часа, не имея отставших, батальон вышел в указанный район и с ходу, неожиданно атаковал деревню Утицы. Фашисты бежали, падая под меткими пулями дальневосточников. На три километра отбросил батальон немцев.
Не упомнишь, сколько раз переходила из рук в руки деревня Артемка. Окрестности ее были усеяны трупами в зеленых и серых шинелях.
Группа вражеских танков прорвалась к командному пункту дивизии. Полосухин приказал бойцам и командирам занять круговую оборону. Редкой цепочкой залегли люди в неглубоком окопе. А танки приближались, ползли черными громадами среди памятников и обелисков героям двенадцатого года. Комиссар дивизии, полковой комиссар Мартынов подсчитал хладнокровно: по танку на человека. И приготовил гранаты. А Виктор Иванович вызвал по телефону ближайшую гаубичную батарею, приказал развернуть орудия в сторону командного пункта и бить, не считаясь ни с чем. Командир батареи медлил - там же все начальство! А для снаряда сто метров не расстояние.
Пришлось Полосухину повторить команду. Сам командир батареи встал к прицелу. Четыре гаубичных снаряда, каждый весом в двадцать килограммов, были посланы в цель безукоризненно: четыре танка развалились, как орехи под молотком. Еще залп - и еще четыре машины. Остальным удалось скрыться за дымом.
Оглушенные, контуженные люди поднялись из окопа. Стряхнули с себя землю, откашлялись, отдышались, восстановили связь со штабом дивизии. Командный пункт продолжал управлять боем.
Шесть суток гремело сражение на поле русской славы. 40-й моторизованный и 46-й танковый корпуса гитлеровцев пытались проложить себе путь к Москве. И не проложили. Они оставили здесь сто семнадцать танков и двести автомашин. Почти десять тысяч фашистов было убито и ранено.
Дивизия Полосухина тоже понесла очень большие потери: из строя выбыла половина личного состава и больше половины боевой техники.
Отчаявшись пробиться через Бородинское поле, гитлеровцы нанесли удар значительно южнее и, сделав бросок, захватили Можайск за спиной у дальневосточников. В дивизионной многотиражке появилось тогда стихотворение:
Мы отошли. Но помни нас, страна,
Мы здесь стояли за тебя стеною.
Враги продвинулись, но стороною,
Как черти ладана, боясь Бородина!
32-я стрелковая, круша немецкие тылы, прорвалась через линию фронта и заняла указанные ей позиции.
Скоро начнется новое вражеское наступление. Дивизия на стыке двух армий, на ответственном участке. Позади - прямая дорога к Москве. До столицы - восемьдесят километров, отходить некуда. А полки очень ослаблены.
Во время затишья дивизия укрепила занятый рубеж. Река Нара, вдоль которой тянулась основная линия обороны, сама по себе не являлась серьезной преградой для наступающих. По берегам ее были отрыты окопы полного профиля, сооружены дзоты. Подготовлены запасные позиции, поставлены минные поля на танкоопасных направлениях. На лесных просеках - завалы. На открытых местах, на дорогах возведены валы из валежника и соломы высотой до трех метров. Их обливали бензином или керосином. В любое время можно поджечь, создать перед врагом огненный барьер.
Чтобы ввести противника в заблуждение, Полосухин выдвинул часть своих сил вперед, к речке Тарусе. Пусть немцы столкнутся с боевым охранением, прежде чем выйдут к основной линии обороны. Может, спеси у них поубавится, ослабнет порыв.
Рассчитывал Виктор Иванович и на разведчиков-диверсантов. Их немного, но давно известно, что один смелый боец в тылу врага стоит трех-четырех, находящихся на линии фронта.
Болото замерзло не все, остались бочаги, не затянутые льдом. Воздух был густой, сыроватый. Пахло гнилью. Разведчики продвигались медленно, след в след. То пружинили под ногами моховые кочки, то скользкую твердость льда ощущали подошвы. Много было упавших деревьев, через некоторые стволы приходилось перелезать. Это с грузом-то. А Зоя еще очень старалась, чтобы не скрипели лед и сухой снежок под сапогами. Ступала на носках, всем телом подавшись вперед, чувствуя, как до боли напрягаются мышцы. Не шла, а будто кралась, словно кошка.
Когда осталось позади болото - ноги ее не держали. Хорошо, что командир устроил малый привал, разрешил отдохнуть двадцать минут, пока уточнял что-то с капитаном Епанчиным. Разведчики полежали немного, съели по сухарю и по куску сахара. И отправились дальше - теперь уже без сопровождающих.
Часа через три начался неуверенный осторожный рассвет. Утро вроде бы сомневалось: надо ли подниматься над озябшей осенней землей, все равно не озаришь, не согреешь ее за короткий срок. Лишь повинуясь заведенному порядку, неохотно раздвинуло оно ночные сумерки, оставив в низинах, в лесных зарослях серый туман.
На небольшой поляне Борис Крайнов остановил отряд. Подозвал Проворова, Голубева, Емельянова. Поговорил о чем-то. Ребята скинули мешки и, захватив винтовки, исчезли в чаще.
Зоя опустила на землю свой тяжелый мешок и почти упала рядом с ним. Ноги были словно чугунные.
У девочек лица пепельные. От утомления, от серого света, наверное.
Лес вокруг такой же, как в Кунцеве. На елочных нависях пестреют опавшие листья. В зеленой хвойной гущине светятся березовые стволы. Несколько старых, черных от времени, елей взметнулись над мелколесьем. Как на той поляне, где учились закладывать взрывчатку и поджигать бикфордов шнур. Обычный подмосковный лес. И как-то не верится, что находишься не в родном привычном мире, а за огненным рубежом, на вражеской территории, где совсем другие порядки…
- Булгина, Воронина, Космодемьянская, Самойлович, - это голос Крайнова. - Вы дозорные. Остальным отдыхать. Костры не жечь.
- Мешок возле меня оставь, - ласково сказала Клава. - Захвачу, если что.
- Ладно, спи.
Крайнов разделил девушек на две пары. Зою и Лиду Булгину отвел чуть назад, в ту сторону, откуда пришли. Там с вырубки хорошо просматривалось поле, по которому бежали столбы телефонной линии с оборванными проводами.
- Чтобы мышь не проскочила, - предупредил Крайнов. Окинул взглядом девушек, разрешил: - Одна может на пне посидеть. Но другая обязательно на ногах, чтобы не дремалось.
Командир ушел. Рослая, выносливая Лида сказала:
- Отдохни ты, Зоя.
- Почему я? Я почти не устала.
- Ну, если почти… - улыбнулась Лида. - Давай уж я начну, потом ты.
- Да садись же!
- Хорошо-то как! Лучше, чем в кресле.
- Так уж и лучше? - усомнилась Зоя, оглядывая ровное голое поле. Прошлась немного. Возле березы увидела гриб: высокий боровик-переросток с коричневой шляпой, к которой прилипли резные листочки. В теплом сыром августе бывают такие. Обрадовалась, наклонилась к нему и отдернула руку, обожженную мертвым холодом. Гриб заледенел, отвердел, как железка. Одна только форма, один вид остался от настоящего, от живого. Зоя словно обманулась в чем-то хорошем.
- Давай разговаривать, - позвала Лида Булгина. - Глаза закрываются, чуть не свалилась.
- Только потише.
- А мы совсем шепотом, - сказала Лида и надолго умолкла.
- Что же ты? Опять дремлешь?
- На лес смотрю. Были мы здесь, Зоя. Прошлый раз, без тебя. Тоже Борис водил.
- Когда Наташу Самойлович ранило?
- Да. Только ее не здесь зацепило. Вон в той стороне, ближе к Наре. Мы уже возвращались тогда…
У Булгиной приятный голос. Говорит она как-то округло, ровно. Полные щеки порозовели - отдохнула немного. Когда Лида в платье - никоим образом не похожа на разведчицу. Этакая уютная домашняя хозяйка, добросовестная работница. Только разве волевые складки в уголках губ… Но сейчас-то она в шинели…
- Мы возвращались тогда, вышли к Наре, а переправиться не на чем. Дождь идет, холодно. Лед на реке тонкий. Не плыть, не перейти. Да у нас Аля Воронина и плавать-то не умеет, а у Наташи левая рука перевязана. Мы к Борису: "Ищи лодку!" Но где ж ее разыщешь? Нету, и все. Решили маты из прутьев плести, чтобы на лед положить. Начали кусты ломать, а тут с нашего берега как ударят из пулемета. Шум услышали и встревожились. Наугад били, ни в кого не попали, но все же… Что нам делать? Садись и плачь, да при дожде все равно слез не видно. Немцы стреляют, наши стреляют - хоть назад уходи. Тогда Борис говорит двум парням: лезьте в реку, пробивайте канал во льду, чтобы плыть можно было. Ну, они и полезли. Ломают лед, он звенит, пулеметчики с двух сторон бьют по звуку.
Умолкнут, прислушаются и опять строчат. Яркие трассы перекрещиваются. А пули как попадут в воду - шипят. Коротко так: пшик, пшик… Ужас! Тут Наташа Самойлович разделась первая. Она ведь знаешь какая: решительная, крепкая. Хоть и ранена была. Стоит босиком, нас торопит. И мы разделись…
- Совсем?
- Лифчик и трусы на мне. Одежду свою и Наташину в плащ-палатку связала. Над головой вскинула и поплыла. Вспомнить не могу, до сих пор холод пронизывает. А закраины льда острие, так и режут, так и царапают. Ноги у меня свело, на четвереньках на берег выползла… А Наташе еще хуже. Левая рука совсем у нее не действовала. Только правой гребла. То скроется голова под водой, то опять появится. Нахлебалась она тогда из этой Нары… Ребята ей с берега шест подали, вцепилась в него здоровой рукой, на шесте и вытянули. Между прочим, Наташе после того случая в штаб перейти предлагали. Раненая, мол, хватит. А она отказалась, опять с нами пошла.
- Воронина-то как, она ведь не плавает, - напомнила Зоя.
- С Алей совсем скверно было. Мы переправились, а она и Борис за рекой. Плачет, говорит Борису: плыви, я останусь. А куда ж ей одной? Крайнов ничего не сказал, он же молчун. Взял Алю за руку и повел вдоль берега. Прямо туда, где немцы. Фашисты выше сидели, на круче, а Борис с Алей под обрывом. К деревне. Должна же возле деревни лодка быть! И верно - нашли. Ты только представь себе: ночь черная, дождь хлещет, пулеметы трещат. В сотне метров немецкие окопы, фашисты орут по-своему. А Борис хоть бы что. Вырвал кол, к которому лодка привязана. Перевернул, вылил воду. И перевез Алю. Почти перевез, - поправилась Лида. - Лодка настолько дырявая была, что вода в нее струей била. Затонула возле нашего берега, где по пояс. Нырнули Аля с Борисом, выкупались. Но это уж ничего, это повод для шуток потом был. Не держит, мол, Алю вода, и все тут.
- Вот ведь как, - сказала Зоя, - Борис такой неброский, на него в обычное время внимание не обратишь…
- Ну, нет! - горячо возразила Лида. - А глаза! А лоб! Сразу видно мыслящего человека!
- Я хочу сказать, что герои - они в общем-то с виду самые обыкновенные, - пояснила свою мысль Зоя. - Я вот думаю даже, что шумливые, крикливые, стремящиеся выделиться, гораздо дальше от героизма стоят. На самохвальбу порох расходуют…