- Пока, Прин. Ты, грязная собака, не пошел с нами, но ты мой приятель, не так ли? - Он повторил: - Прин, ты мой друг, разве нет?
- Заткнись! - прозвучал с койки сердитый голос Витачека.
Мгновение Зиппель стоял, глупо тряся головой, как теленок, которому мясник нанес удар молотком. Затем он повернулся и пошел покачиваясь. Дверь осталась открытой. Я выскочил из койки и побежал за ним. Но темнота поглотила его. При бледном свете звезд я мог видеть несколько бегущих фигур с вещевыми мешками, набитыми так, что они почти лопались. Я прокрался в свою койку, но прошло много времени, пока я снова заснул.
Когда на следующее утро мы собрались на перекличку, отсутствовало девять человек: матрос первого класса Стокс, пять рядовых матросов, два юнги и кок. Боцман, распределявший работу, был в ярости. Он грохотал в кубриках, напрасно пытаясь отыскать беглецов в койках и шкафах. Нас распределили на работу, вместо двадцати семи осталось восемнадцать. Было трудно выгружать отбросы, которые за время пути стали твердыми, как камень. Мы разбивали их киркой, а затем поднимали на палубу в больших железных ведрах. В середине работы ко мне подошел боцман.
- Прин, к капитану! - сказал он елейным голосом, как священник на похоронах.
Впервые меня позвали к капитану. Пока я шел на корму, у меня тряслись коленки. Перед дверью я глубоко вдохнул и постучал.
Старый Козел что-то писал, сидя за столом, и не перестал этого делать, когда я вошел. Я осмотрелся. Каюта была маленькая, но удобная. Там стояли обтянутые кожей скамьи, а темно-коричневые стены красного дерева блестели, как свежий грецкий орех. Наконец он положил ручку и повернулся ко мне.
- Можешь сесть, мой мальчик, - сказал он дружеским тоном, и я присел на краешек скамьи.
Луч света из окна освещал его голову. В первый раз я мог близко изучать его лицо. Оно было длинным и красным. Голубые глаза глубоко прятались в темных веках, как в пещерах.
- Скажи, Прин, - начал он, - ты дружишь с Отто Зиппелем? - Капитан помолчал, уставившись на меня.
Я кивнул. Сердце билось где-то в горле.
- И ты знаешь, - продолжал он масленым голосом, - что Зиппель нелегально покинул корабль прошлой ночью вместе с несколькими другими?
- Да, сэр, - робко ответил я.
Внезапно он встал. Возвышаясь надо мной, как башня, он ткнул меня в грудь костлявым пальцем и закричал:
- Где они?
Я вздрогнул и должен был несколько раз сглотнуть, прежде чем смог, заикаясь, ответить:
- Не знаю, сэр.
Он медленно уселся в кресло.
- Ох, Прин, Прин, - сказал он тем же масленым голосом, как и прежде, - ты на плохом пути. Ты лжешь, тогда как знаешь, что должен говорить правду, сын мой.
Я продолжал молчать.
- Полагаю, ты думаешь своей глупой головой, - он дважды постучал костлявым пальцем мне по лбу, - что оказываешь своим введенным в заблуждение друзьям добрую услугу, не говоря ничего. Но подумай, какая судьба ждет их на берегу: их исключат из торгового флота, в их книжке моряка будет запись "дезертир", а если они начнут нищенствовать в Америке, - а они начнут побираться, Прин, - их закуют в цепи и заставят подметать улицы. Подумай об этом, Прин.
Я подумал и представил себе Зиппеля, истощенного, в позвякивающих железах, подметающего улицы, но промолчал. Капитан говорил со мной около часа, и я был весь мокрый, когда уходил из его каюты. Я не сказал о встрече в кафе "Чикита".
На обед была только холодная еда, так как кок исчез. Сразу после обеда я пошел к боцману просить отпуск на берег.
- С ума сошел, - все, что он сказал мне.
Это был конец. Я пошел в трюм помогать другим выгружать мусор.
После трех часов первый офицер проводил капитана к трапу. Старый Козел был в шелковом костюме, в белой фуражке и держался строго, с достоинством.
- Он собирается заявить в полицию, - сказал Крамер.
Мы стояли у поручня и смотрели, как они отбывали на моторке.
После четырех часов мне стало плохо. Я думал о Зиппеле, ожидающем меня в кафе "Никита". Каждый раз, поднимая ведро на палубу, я смотрел, не покажется ли он на набережной. В шесть часов мы закончили работу и стояли у перил.
- Смотрите, - сказал Крамер, показывая на шлюпку, идущую от пристани прямо к нам.
На веслах сидел цветной, а Зиппель, одетый в белое, сидел на заднем сиденье, наблюдая. Он появился, чтобы показать себя.
Из гавани вышла вторая лодка, моторка, и тоже быстро пошла к нам. Справа и слева неслись белые усы пены, на корме застыла высокая фигура Старого Козла. Расстояние между лодками уменьшалось. Зиппель смотрел, как гребет его мальчик, не замечая ничего вокруг. К этому времени вся команда "Гамбурга" собралась у поручня и смотрела спектакль. Мы стояли как зачарованные. Только Витачек проявил мужество: он помахал Зиппелю и показал на преследователя. Зиппель, ослепленный гордостью, не обернулся. Оказавшись на небольшом расстоянии, он приложил руки ко рту и закричал:
- Я свободный гражданин США!
Старый Козел был теперь совсем близко.
Удивленный шумом мотора, Зиппель обернулся и в следующий момент извивался, как белый кролик в руке охотника. Катер подошел к трапу. Старый Козел, волоча Зиппеля за шиворот, быстро прошел в свою каюту.
Я не видел Зиппеля в этот вечер. Он вернулся, когда я уже спал. Поздравления в честь его возвращения продолжались слишком долго. Каждый хотел приветствовать его. Первый, второй, третий помощники и, наконец, с наибольшим энтузиазмом боцман.
Воскресная служба на следующий день была назначена на десять часов. Служба всегда проходит на земле, на море только в спокойную погоду. Капитан настаивал, чтобы присутствовали все.
- Он из Восточной Фрисландии, - сказал Крамер саркастически. - С тех пор как они съели святого Бонифация, у них святость в животе.
Сначала мы пели песню. Старый Козел вынул скрипку из футляра и сдул пыль. Он неторопливо натер смычок канифолью и елейно предложил: "Споем гимн номер 67". Он приложил скрипку к подбородку и запел высоким царапающим голосом:
- Бог привел нас так далеко, щедрость его велика.
Зиппель стоял рядом со мной и пел. Он благодарил Бога кривым ртом, потому что его лицо распухло после приветствий боцмана.
Глава 3
Крушение
3 сентября мы ушли из Пенсаколы. Корабль был перегружен, а на борту оставалось только двадцать человек из команды. Ни один дезертир не вернулся. Было раннее утро, солнце еще не поднялось над горизонтом. Мы подняли якорь и запели песню "Возвращение домой". Я думаю, это самая прекрасная песня. В каждом плавании она поется только один раз, когда поднимают якорь в последний раз на пути к дому. Боцман запел первым, потом присоединились другие:
Плывем домой, плывем домой,
Плывем домой по всем морям.
Плывем домой в наш старый Гамбург,
Плывем домой, к тебе, моя земля.
Паруса развернулись, и через несколько часов Пенсакола лежала далеко позади, бледная и нереальная, как будто мы никогда не ходили по ее пыльным улицам.
Мы снова были в высоких широтах. Однажды утром зазвучал корабельный колокол. Раз, потом еще… Затем быстрее и громче, громче, пока не зазвучал как колокол пожарной машины. Лурман и я стояли наверху на вантах.
- Пожар на корабле! - закричал он, спускаясь с быстротой паука, приближающегося к мухе, попавшей в его паутину.
Я поспешил за ним, пытаясь увидеть, где горит. Не было видно ничего, кроме парусов, наполненных ветром. Палуба оказалась пустой.
Вся команда стояла на носу: Старый Козел, первый помощник и все свободные от вахты. Облако черного дыма извергалось из канатного люка и расплывалось по оснастке фок-мачты. Мы побежали. Тяжелые едкие клубы дыма мешали дышать.
- Проклятье, горит канатный люк, - тихо сказал Лурман.
Старый Козел повернулся и бросил на него свирепый взгляд.
Мы стояли, глядя на извергающийся дым. Гарри Стовер и два матроса держали над люком трос. Затем из дыма раздался хриплый голос:
- Тащите.
Они тянули медленно и ровно. Сначала появилась голова человека, потом грудь, наконец, все тело. Это был Витачек. Его отнесли к наветренной стороне и положили на палубу. Из канатного люка вылез Тейсон, почерневший от дыма, со слезящимися глазами, сотрясаясь от приступов кашля. Я бросился к Витачеку. Он лежал на спине с закрытыми глазами, как мертвый. Старый Козел поспешил к Тейсону:
- Что там? Огонь большой?
- Думаю, да, сэр. - Тейсон закашлялся. - Концы канатов тлеют как трут.
Старик повернулся к первому помощнику:
- Загляните в трюм, мистер. Я думаю, надо передвинуть мешки с пшеницей от переборок. - Его голос был масленый, как всегда, он только пришепетывал больше, чем обычно.
Кто-то вылил ведро воды на голову Витачеку. Он внезапно сел, ошеломленно осмотрелся и сказал почти беззвучно:
- Канистры с бензином, - потом громче: - Канистры с бензином!
Мы знали, что он имел в виду, сама мысль об этом вызывала озноб. В канатном люке было шесть больших канистр с бензином. Они могли взорваться, и тогда загорится весь корабль.
- Дайте мне линь, и я принесу их, - сказал Тейсон. До сих пор никто особо не замечал этого жилистого крепкого человека. После дезертирства Балкенхола он взялся за камбуз, потому что больше никто не хотел. - Я вытащу канистры, - повторил он настойчиво, обвязывая линь вокруг пояса. Кто-то завязал ему нос и рот мокрым платком.
Он скрылся в темноте люка с огнетушителем под мышкой. Мы услышали его зов. Первый помощник и боцман наклонились над люком и вытягивали канистры одну за другой. Нам приказали включить насос, но он сломался. Парусный мастер поспешно приступил к работе. Он сшивал ведра из парусины, а мы носили в них воду. Когда мы вернулись, Тейсона вытягивали. Он стонал, лицо почернело. Одежда обгорела и дымилась. Его пытались расспрашивать, но он оттолкнул всех, качнулся на подветренную сторону, схватился за поручни, и его вырвало. Он упал на колени. Второй помощник мигом оказался рядом.
- В чем дело, Тейсон?
Тот сделал ртом несколько судорожных движений, как рыба, вытащенная из воды, но не произнес ни звука, а только показал на ноги. Второй вытащил нож и разрезал брюки. Нога была багровая, покрытая волдырями, под коленом - черная корка обгоревшей кожи.
- Ожог третьей степени, - пробормотал второй. Он повернулся и закричал на нас: - Нечего стоять и чесать задницы! Берите его и несите на корму.
Подошел Старый Козел:
- Принес огнетушитель пользу?
Тейсон покачал головой.
- Слишком много горело, - слабо проговорил он.
Старый Козел закричал, чтобы мы гасили огонь. Его голос разнесся по палубе, как труба. Работа началась.
Это было ужасно. Тридцать шесть часов мы носили воду в ведрах и выливали ее в воронку из парусины, которую мастер приладил над канатным люком, тащили пустые ведра к борту, наполняли и снова выливали в воронку.
Отдыхающих не было. Все были на палубе. Временами мы карабкались по вантам, так как ветер свежел. Волны захлестывали палубу, мы промокли до костей, но времени переодеться не было. Мы залили водой канатный люк, потом бункер камбуза, потом цепной ящик, поскольку огонь наступал уже на перегородки. К позднему вечеру на вторые сутки огонь утих.
Мы повалились, как пустые мешки, там, где стояли. Сонные, мы падали на палубу, на крышки люков, всюду. Весь корабль спал. Бодрствовали только двое: сигнальщик и рулевой.
Меня разбудил удар ботинка в бок.
- Проснись, ты не мертвый.
Одуревший от сна, я уставился на боцмана.
- Первый зовет тебя, Прин.
Пошатываясь, я неуверенно отправился на корму. Первый сидел в своей каюте и читал.
- Ты умеешь готовить, Прин? - спросил он.
Я сразу понял, чего он хочет.
- Немного. - Я колебался. - Совсем немного.
- Ну, думаю, для камбуза сойдет, пока Тейсон не поправится.
Я поморщился. Тот, кто хочет быть моряком, не находит ничего приятного в работе кока.
- Ты будешь получать зарплату матроса, - искушал первый, - и Зиппель будет твоим помощником.
Итак, мы оба направились на камбуз. Я со смутными чувствами, а Зиппель с большой радостью.
- Слушай, - сказал он, - мы же сможем есть, пока пена не пойдет.
Что мы и делали. Но мы не скупились и для других. У нас была цель: сделать лучшую еду, какая когда-либо была на "Гамбурге". Мы приступили к новым обязанностям в пятницу. С незапамятных времен это день соленого мяса на кораблях. Балкенхол и Тейсон бросали мясо в горячую воду. Мы знали, как справляются с ним наши зубы и желудки. Мы пропустили мясо и черствый хлеб через мясорубку и сделали котлеты. После еды мы торжественно прошествовали через носовой кубрик и "еврейский храм", собирая похвалы.
- Со времени моей последней котлеты в миссии, - сказал Крамер, похлопывая себя по животу, - я не ел так вкусно.
Суббота - день сушеной рыбы на парусниках, но мы испекли рыбный пирог, и наша популярность стала даже смущать нас.
В воскресенье было мясо с красной капустой и пудинг. Мясо и хлеб для пудинга были, но капусту мы не могли найти. Я послал Зиппеля на корму, где в своей койке лежал стонущий Тейсон. Зиппель вернулся:
- Красной капусты нет, есть белая!
Я пожевал черенок трубки. Это стало бы нашим первым поражением. Белая капуста не годилась для воскресенья.
- Проклятье, - печально заметил Зиппель. - Они побьют нас.
Иллюзий насчет человеческой благодарности у него не было.
- Может, взять малиновый джем, - предложил он.
Я покачал головой:
- Нет, этого недостаточно. Но… подожди-ка минутку. Беги к боцману и попроси немного сурика. Если он спросит зачем, скажи, что хочешь покрасить камбуз.
Лицо Зиппеля прояснилось, и, посвистывая, он быстро скрылся.
Когда он вернулся, мы сначала проверили в старой жестянке цвет. Никакая красная капуста не могла быть краснее. Вкус улучшился. За обедом дежурные три раза возвращались за капустой. Мы не участвовали в общей еде, а ели из наших запасов то, что диктовала наша фантазия. Спаржа, какао, пудинг…
Был чудесный день, ясный и спокойный, и уж точно не было никаких причин, чтобы кому-то вздумалось заболеть морской болезнью. Но через четыре часа после обеда матрос первого класса Шлегельспергер вышел на подветренную сторону, перегнулся через поручни и выпустил обед, как пассажир при ветре в шесть баллов. Через полчаса каждое место в гальюнах было занято, а нетерпеливые люди с расстегнутыми поясами стучали кулаками по деревянным дверям. На мостике Старый Козел прохаживался взад и вперед с позеленевшим лицом. Время от времени он скрывался в своей маленькой каюте, где для его единоличного пользования находился специальный сосуд с позолоченными краями. Еще полчаса, и все, качаясь из стороны в сторону под бушпритом, удобряли луга сорняков на дне моря.
- Медвежья болезнь, - посмеиваясь, сказал Зиппель.
Смех застрял в горле: дверь открылась и появился Старый Козел.
- Вы кажетесь очень счастливыми на камбузе, - сурово сказал он.
Я был уверен, что он заметил и какао, и спаржу на столе, но промолчал. Он в два шага подскочил к плите, наклонился над кастрюлями и понюхал. Затем сунул длинный палец в кастрюлю с красной капустой, мигом повернулся и ткнул красный палец Зиппелю под нос.
- Что это? - прошипел он.
- Сурик, - ответил Зиппель, будто сурик был самой подходящей приправой для красной капусты.
Старик ничего не сказал. Он трясся от ярости, как кипящий чайник. Я уверен, что ему следовало вспомнить заповедь о любви к ближнему, потому что ничто иное не могло спасти нас.
- Это последняя соломинка, - сказал он наконец. - Марш обратно в кубрик, и явитесь утром на вахту. В четыре часа.
Эта собачья вахта - самое плохое, что испытывает моряк. Мы поползли прочь. Он позвал нас обратно.
- Думаю, лучше ничего никому не говорить об этой чепухе, понятно? - приказал он и прошествовал на корму.
Старый Козел был умным человеком. Через три дня с помощью опиума, касторки и молчания все пришло в норму.
19 октября утром мы прибыли в Фалмаут. Был солнечный, ветреный осенний день. Мы встали на якорь на внешнем рейде, потому что для захода внутрь требовалось заплатить пошлину. Старый Козел отправился на берег один. Он вернулся к вечеру. Оказалось, что утром мы пойдем в Корк. На борту царило уныние. Неделями мы были в море, весь день стояли на якоре, видя берег, но никому не разрешили попасть на него. Ночью на ветру скрипел рангоут, а утром старый парусный мастер с каплей, постоянно свисающей с носа, сказал всем, кто хотел послушать, что корабельное привидение гневается из-за скупости Старого Козла. Скоро мы узнали, что судьба припасла для нас.
До полудня мы прошли добрую часть пути, делая около десяти узлов по ветру. Ветер медленно менялся на юго-западный. На юге собирались серые бледные облака и скрыли солнце. Все стало серым. Ветер повернул на юг. Волнение возрастало, и волны, покрытые пеной, дрожали со сдержанной силой. Около четырех часов я освободился. Новая вахта появилась в плащах и сапогах. Мы отдыхали в кубриках, в тепле коек. Корабль трещал и дрожал при яростных шквалах. Мы не могли спать. Я услышал пронзительный свисток третьего помощника и хриплую команду Стовера:
- Готовьте бом-брамсель. Спускай.
Затем послышался топот ног на палубе, скрип блоков и грохот цепей. Парусный мастер был с нами.
- Это на него похоже, - с горечью говорил он. - С капитаном Хилдендорфом этого бы не случилось. Видели бы вы, как он проходил мыс Горн в шторм. Он не спустил ни одного паруса.
Никто не ответил. Мы лежали в койках напряженные и ждали команды "Все наверх".
- Глупая судьба, - сказал парусный мастер и вышел. Порыв ветра захлопнул за ним дверь.
Опять пронзительный свисток.
- Приготовиться опустить верхние брамсели.
Снова лязганье цепей, скрип блоков и хлопанье провисших парусов на ветру. Послышался треск, как удары кнута, потом словно выстрел пушки. Я высунул голову и увидел свинцовое небо. Палуба была покрыта пеной, а высоко надо мной развевались обрывки верхнего брамселя. Убирали брамсель бизани.
- Когда дойдут до грот-мачты, Старый Козел вызовет нас, - сказал Крамер.
В следующий момент мы услышали хорошо знакомые шаги и масленый голос произнес:
- Думаю, пора поднять свободных от вахты.
Мы, злые, выскочили из коек даже раньше, чем Стовер приказал:
- Все наверх.
Снаружи были натянуты страховочные тросы, лодки прочно закреплены. Старый Козел в своей белой фуражке стоял на мостике - узкий силуэт на фоне темного неба.
- Ну, начинается, - прошептал мне Крамер.
- Приготовиться, взять гитов и бык-гордень!
Мы побежали по своим местам. И началось!..
- Тяни, еще тяни! - выпевал боцман, и мы бросались на бык-гордень со всей силы, пока руки не начинали гореть, а тело не взмокало от пота.
Грот сражался с нами, как дикий зверь в западне. Он трещал и скрипел, и понадобилось целых полчаса, чтобы закрепить его.
Боцман повернулся к Витачеку: