- Макс, надо снова закрепить верхний брамсель. Возьми с собой пару ребят. - Его голос был слышен даже сквозь шторм.
Витачек кивнул:
- О'кей. Прин и Стаабс, пошли. - Он прыгнул на ванты.
Мы последовали за ним. Наверху шторм казался еще сильнее. Мачта дрожала под его ударами. Ванты раскачивались, плащи шуршали, как сухие листья.
Наконец, мы добрались до паруса и медленно поползли к ноку. Корабль накренился на правый борт. Мы висели прямо над морем на высоте девяносто футов, яркая пена волн мерцала под нами. Было почти невозможно управлять парусом. Ветер вырывал его снова и снова, мокрая парусина хлестала по ногам. Похоже на то, будто держишь гуся за шею, когда он бьет тебя крыльями.
Раздался визг. Стаабс повис на ноке, ноги беспомощно болтались в воздухе. Парус сбросил его с веревочной лестницы. Витачек боком подобрался к нему, схватил за шиворот и поднял обратно. Стаабса послали на салинг, а мы с Витачеком управлялись с парусом вдвоем.
К семи часам стало темно. Казалось, шторм ждал ночи. С каждой волной мы черпали на борт огромное количество воды, она текла по палубе, смывая все, что не было крепко привязано. Вахта всю ночь простояла на мостике, потому что на палубе нельзя было удержаться.
Об отдыхе и мысли не возникало. Старый Козел снова и снова гонял нас на ванты.
Дважды за ночь мы меняли курс с правого борта на левый, а это значит - поднять паруса и снова опустить…
На следующее утро мы оказались на восемь миль дальше от Корка, чем накануне вечером. Это не было ошибкой Старого Козла. Он сделал все, что может сделать моряк при таких обстоятельствах. Шторм оказался хозяином положения.
Весь день мы лавировали между Хук-Пойнт и Сапел-Хед, но не могли продвинуться вперед. Мы промокли до костей и висели на страховочных тросах, как пауки, охваченные осенним морозом.
В десять часов вечера Старый Козел созвал офицеров на совещание. Они решили искать убежище в Дублине.
Мы установили фоковые паруса, плыли всю ночь и утром оказались недалеко от Дублина. Он скрывался в тумане. Низко висящие облака, казалось, подметали море хвостами дождя. Шторм продолжался.
К одиннадцати часам мы увидели длинный ряд мачт, обозначавший дорогу в гавани, как аллея тополей туманным утром. Мы искали плавучий маяк и бакены, но в тумане ничего не могли различить.
Внезапно сигнальщик закричал:
- Бакен по левому борту.
С мостика вахтенный офицер скомандовал:
- Лево на борт.
Я стоял в средней части корабля с веревкой в руках. Старый Козел прыгнул на палубу и закричал:
- Отдать якорь! Мы тонем.
В тот же момент раздался глухой звук, корабль вздрогнул. Старик закричал:
- Все на корму, надеть спасательные пояса!
Опять этот глухой звук. Мы прочно сели на мель. Буруны волн перекатывались через нас, паруса шлепали друг о друга, фок-мачта качалась, будто собираясь обрушиться.
- Рубить верхние фалы! - закричал Старый Козел. Казалось, мы карабкаемся на дерево, которое рубят.
Крамер выругался и медленно полез на ванты. Мы увидели, как он повис на салинге и вытащил нож. Паруса обрушились на палубу.
Снова зловещий звук снизу. Потом еще и еще… Долгий перекатывающийся грохот… Корабль освободился. Его боком несло к берегу.
Хриплый крик:
- Он управляем!
- К фок-брасам! Приготовиться отдать якорь! - закричал Старик.
"Гамбург" медленно повернулся и начал движение. Корабль был спасен. Старый Козел перевел дыхание. Это все услышали, потому что он еще держал мегафон у рта. Он дышал, как паровоз, выпускающий пар.
На палубе появился плотник.
- Впереди три фута воды, в середине три с половиной, на корме три с половиной, - отрапортовал он резким голосом.
- Поднимается? - спросил Старый Козел.
- Кажется, устойчиво.
- Хорошо! Проверь через десять минут.
Мы медленно двигались к темной полосе берега в серой пелене дождя.
- Якоря готовы? - прокричал Старый Козел.
Первый помощник просигналил:
- Все чисто.
Корабль неуклюже поворачивался к ветру.
- Взять паруса на гитовы, отдать якорь, - последовала команда с мостика.
Паруса бились с громким шлепающим звуком. Якорная цепь загремела.
- Носовой якорь отдан!
Следующая команда:
- Отдать якорь с правого борта.
Лязг цепей внезапно уменьшился, и в тишине мы услышали три коротких металлических удара, как будто по железной обшивке корабля били стальным молотом. Мы стояли застыв, не понимая, что случилось.
Только парусный мастер сказал:
- Привидение стучит.
Дверь распахнулась. Чипс качнулся вперед, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на палубу. За ним вбежал Франц Болер с криком:
- Цепь правого борта лопнула.
Мы столпились вокруг Чипса. Кто-то встал на колени и пытался поднять его голову. Я протер его лоб. Его волосы поседели.
- Цепь лопнула, ее звенья врезались в борт, - задыхаясь, говорил Болер. - Три звена прошли рядом с головой Чипса… Все три застряли в борту. Смотрите! Он же совсем седой!
- Приготовить ракеты! Сигнал бедствия! - приказал с мостика капитан.
Нас охватила паника. Сигнал бедствия! Это конец.
"Гамбург" снова повернулся боком к шторму и дрейфовал к берегу. Не было никакой возможности управлять им. Он двигался беспомощно по воле волн и ветра, как кусок дерева.
По всему кораблю раздался треск, потом снова. Мы тонули во второй раз. Был вывешен сигнал бедствия, ракеты вспыхивали высоко над оборванными парусами. С мостика новый приказ:
- Подготовить лодки, команде взять документы.
Мы побежали в кубрики. Остановившись, Йонас схватил меня за руку и показал на люк.
- Крысы, - прошептал он. Волной разбило крышку люка, и оттуда катились огромные жирные создания с острыми мордами и длинными хвостами. Настоящий адский выводок. - Посмотри на этих чертовых крыс, - повторил Йонас.
Это был сигнал. Болер, Йонас и Флейдерер налетели на животных с криками ярости и погнали их по палубе пинками и прутьями. Сдерживаемая ярость последних дней и ночей нашла выход в бешеной бессмысленной погоне. Мы гоняли крыс как одержимые.
Темнело. С приливом волны все больше разбивали корабль. Флейдерер ударил крысу деревяшкой, схватил ее за хвост и поднял. Она не умерла и визжала почти человеческим голосом. Продолжая визжать и царапаться, она пыталась освободиться, пока он не выкинул ее за борт.
- Сколько воды в корабле? - закричал капитан.
Через некоторое время ему ответили:
- Впереди четыре фута, в середине четыре с половиной.
Вскоре после пяти часов подошел спасательный катер и взял нас на борт. Старый Козел сел на нос. Лицо его было бледным, как воск, губы сжаты, он смотрел на обломки "Гамбурга", держа корабельный хронометр между колен.
Была ночь, когда мы добрались до Дублина. Нас провезли по темным улицам и разместили в общежитии Армии спасения. Ликера не было, только чай и сандвичи. Люди из Армии спасения запели гимн, нам предложили присоединиться. Слов мы не знали, но мелодия была похожа на наши песни. И мы запели со сжатыми руками:
Видел ли ты наш старый корабль? Хо-хо-хо…
К утру шторм утих, и мы отправились на "Гамбург". Палубные надстройки были смыты, в кубриках на фут воды. Корабль был в ужасном состоянии. День и ночь мы работали у насосов. Пшеница начала пахнуть, нам пришлось вытаскивать мешки на палубу и выбрасывать за борт. Тридцать четыре тысячи мешков, достаточно, чтобы в течение года кормить целый полк.
Мы стояли у Дублина шесть недель. В городе мы были очень популярны за нашу набожность, поскольку парни из Армии спасения расхваливали наше пылкое пение в ночь крушения. Кроме того, мы были немцы, а враг Англии - друг Ирландии. Обычно в кино аплодировали, когда на экране появлялись немецкие войска, англичан же приветствовали мяуканьем и свистом. Так было в 1925 году.
Судьба "Гамбурга" была решена через шесть недель: общее крушение.
Старый Козел улетел в Гамбург докладывать хозяевам. Нас собрали на "Лютцов" и привезли в Бремерхавен как пассажиров третьего класса - моряки без корабля. Там мы разделились. Вместе остались только Гарри Стовер, Витачек и я. Мы решили завербоваться в морской конторе в Гамбурге.
Туда мы прибыли в неудачный день декабря, перед Рождеством. В конторе на Адмирал-штрассе горел свет. Маленький лысый человек за столом посмотрел на нас, когда мы вошли, и продолжал писать. Сидящий в глубине комнаты человек в черном встал со стула и подошел к нам. Это был Старый Козел.
- Думаю, мы должны обменяться рукопожатиями, - сказал он, протягивая свою костлявую руку.
Мы поклонились и пожали ее. Затем нам выдали наши документы. Выйдя, Витачек сказал:
- Он опять дешево отделался. Я предпочитаю грог.
Мы пошли в контору получить деньги. Сначала заплатили Стоверу, потом Витачеку. Подошла моя очередь.
- Вы должны нам пять марок, - сказал клерк.
- Что вы сказали?
- Я сказал, что вы должны нам пять марок, - любезно повторил клерк. Бодрый молодой человек хотел побыстрее отделаться от нас.
- Но как это возможно?
- Пожалуйста, читайте сами. - И он протянул мне бумагу.
Это был счет юнги Гюнтера Прина, написанный самим Старым Козлом. Начинался он с пары сапог за сорок пять марок, затем шел длинный список сигарет, ниток, иголок и прочих странных вещей, которые я стянул на борту. Я уставился на бумагу.
- Чудные цены, - сказал я.
- С этими деньгами можешь купить корабль, - засмеялся Витачек.
Но мне было не до смеха. Я полгода работал, мерз, голодал, был несчастлив, натер волдыри на руках - и все за это!
- А как я доберусь до дому? - спросил я, дрожа от ярости.
- Компания приготовила вам аванс - стоимость проезда в четвертом классе, - милостиво пояснил клерк.
- Вы, чертовы… - начал я.
Стовер положил на мое плечо свою широкую лапу:
- Заткнись, мой мальчик. Бери свои деньги, и пойдем. От этих подонков больше ничего не получишь.
Я вздохнул, и мы ушли.
- Не беспокойся, Прин, - сказал Витачек на лестнице, - мы что-нибудь сообразим, можешь пойти с нами.
- Я заплачу за тебя, - сказал Стовер, поигрывая деньгами в кармане.
- И я, - добавил Витачек.
Моряк с деньгами в кармане - это лорд! Стовер свистнул такси, и мы отправились к Поли, женщине, которую хотел видеть Витачек.
Девушки показались ему слишком вялыми, поэтому мы поехали в Таттерсол. Расстояние - всего несколько шагов, но Гарри Стовер настоял, чтобы швейцар, обшитый золотым галуном, вызвал ему такси. Он отказывался делать хоть один шаг пешком, пока в кармане есть деньги.
Ничего особенного не оказалось и в Таттерсоле, поскольку было время отпусков, поэтому мы поехали в Тритчер, потом в Алказар, выпивая в каждом месте.
- Прохладно, - сказал Стовер, передразнивая голос Старого Козла.
Закончили мы на черном диване в доме Гермины Хансен. Витачек сидел справа, Стовер слева, я посередине. Мы пили, пока слезы не полились из глаз. Гарри Стовер промямлил:
- Еще одно плавание, Прин, и у меня будут деньги, чтобы купить "Звезду Давида", знаешь, недалеко от гавани. Это золотая жила. Там всегда будет шумно, и ты, когда придешь, получишь столько пива и столько грога, сколько выпьешь. Давай выпьем за это. Эй, мисс!
Сонная девушка за стойкой, поколебавшись, принесла три грога с водой, потому что ром был только у Гермины Хансен. Мы пили без перерыва. После шестого стакана Стовер засвистел в свой боцманский свисток, чем всех удивил. Он заплатил по счету, и мы ушли, так как мой поезд уходил в четыре утра.
Такси привезло нас на вокзал. Качаясь, мы шли рука об руку по платформе. Поезд уже подали. Он был ярко освещен. Мы поклялись, что никогда не покинем друг друга.
Человек в красной фуражке подал сигнал, и мне удалось заскочить в вагон, когда поезд уже трогался.
Стовер и Витачек стояли обнявшись на платформе и пели:
Плывем домой, плывем домой,
Плывем домой по всем морям…
Я поднял якорь на пути к дому.
Глава 4
Лебедки и пар
Спустя несколько недель я вернулся в Гамбург и поступил на "Пфальцбург", большое грузовое судно, направлявшееся в Южную Америку.
- Ты попал на прекрасный корабль, - сказал мне перевозчик, везя меня на судно. Он указал на уродливый черный пароход, забитый дерриками. - Когда они все заработают при ста градусах в тени, ты все сам поймешь, - кивнул он понимающе. Мы уже подходили к кораблю.
С мешком за плечами я вскарабкался по шторм-трапу. Меня встретил маленький широкоплечий человек с круглым лицом и плоским носом, боцман грузовика.
- Что ты хочешь? - спросил он.
Я показал ему документы.
- Ну, давай посмотрим, - кивнул боцман.
- Почему бы нет? - ответил я.
Он пожал плечами.
- Иди вперед. - И пальцем указал в сторону помещения на баке.
Это была узкая низкая каюта. В середине стояли шесть коек, попарно связанных проволокой, одна над другой. Вдоль стен жестяные рундуки. Две лампочки без абажуров днем и ночью горели белым как мел светом.
Я осмотрелся. Белье на койках было грязным, на рундуках висячие замки. Я вспомнил о "еврейском храме" на "Гамбурге". Там приятно: все из дерева, койки у стен, шкафчики никто не запирал. На парусном флоте нет воров.
Молодой мальчишка с сигаретой, болтающейся в углу рта, пошатываясь, вошел в кубрик и с любопытством уставился на меня:
- Ты откуда взялся?
- Я принят матросом.
- А-а, - ответил он без интереса.
- А ты? - спросил я.
- Я здесь юнга.
- Не может быть, - сказал я, припомнив, как меня приняли на "Гамбурге", когда я сам был юнгой. - Скажи, ты думаешь, что можешь запросто болтать с матросами?
Слегка наклонившись, он наблюдал, как я распаковываюсь.
- Конечно.
- Но не со мной, понял? Когда я был юнгой, я должен был уважать матросов.
Он вынул сигарету и уставился на меня в изумлении. Затем повернулся, выскочил из кубрика, закукарекав, как петух, и побежал на корму в своих скрипучих башмаках.
Через полчаса позвали есть, и я пошел в столовую, маленькую комнату со скамьями вдоль стен и узким столом в середине. Четырнадцать взрослых людей ели без удовольствия, втягивая бульон через зубы. Юнга сидел среди них. Я плечом раздвинул двоих. Когда я сел, огромный матрос в рубашке с короткими рукавами поднял голову.
- А, новый матрос, - сказал он, продолжая шумно есть.
Юнга хихикнул.
Я внимательно посмотрел на матроса. Он выглядел грубым, с широким лицом, бровями, нависшими над маленькими, глубоко посаженными глазами, зубами как у волка. В открытом вороте рубашки виднелась татуировка мачты корабля, а на волосатом предплечье картинка, изображающая мужчину и женщину. Они двигались, когда он шевелил рукой. Это был Мэйланд, бич, державший в повиновении всю команду.
- Откуда ты взялся? - спросил мой сосед, низенький человек с лицом как сушеный абрикос.
- С парусника "Гамбург".
- Думаю, работаешь за паршивое удостоверение?
Внезапно все подняли головы и уставились на меня. Я понял, к чему клонил перевозчик. Ясно, что человек, работающий за удостоверение мастера, не может быть популярен на борту.
- Да, - ответил я.
Все продолжали молча есть, но теперь я чувствовал враждебность.
Когда я выходил после обеда, бич схватил меня за руку.
- Слушай, ты, дерьмо, нам тут не нужна шишка на ровном месте. Мы все писаем в один горшок, понял? - Не дожидаясь ответа, он, башня из мяса и костей, оттолкнул меня.
Неделей позже с началом плавания началась и изнуряющая ежедневная рутина: вычистить и отбить ржавчину, отбить ржавчину и вычистить.
Когда мы заканчивали чистить корму, нос был уже снова грязный. Ржавчина появлялась везде: на трубе, на носу, на всех механизмах, как плесень на хлебе. Мы отбивали ее молотком и отскребали скребком. Потом терли проволочной щеткой, покрывали олифой, потом суриком, наконец, красили. Это продолжалось с утра до ночи: скрести, олифить, покрывать суриком, краской.
Вы чувствовали себя не моряком, а подсобным рабочим на огромном заводе, плывущем по морю. Но когда я должен был нести вахту у штурвала или сигнальщиком, я был счастлив. Это, по крайней мере, работа моряка.
Однажды я стоял на коленях перед трубой, счищая краску и толстый слой ржавчины, когда позади прозвучал голос Мэйланда:
- Задница трудится, а?
Я не хотел связываться с этим головорезом, ничего не сказал и продолжал работать.
- Не хочешь разговаривать? Ладно, но хорошенько выслушай меня. Ты можешь ползать перед подонками с мостика. Меня это не беспокоит. - Он сплюнул мне под ноги. - Лижи их задницы, если хочешь. Это твой способ получить проклятое удостоверение.
Я почувствовал, что кровь во мне закипела, но держал себя под контролем. Я повернулся и посмотрел на него. Он ухмыльнулся.
- Ну, - сказал я, - высказывайся. - Я встал с молотком в руках.
- Ты ходил в колледж, грязная скотина. И это вся разница между нами. Но ты злишь меня, и вот почему. - Он снова сплюнул. - Первый помощник сказал мне: "Прин работает лучше, чем ты. Пошевеливайся! Двигайся побыстрее!" Какая наглость! Хотел бы я видеть, как он сам это сделает. Прин то, Прин се, ах, ах. - Он опять плюнул на палубу.
Я промолчал, и он продолжал:
- Я работаю. Они не могут без таких, как я, а я не собираюсь надрывать кишки, хоть тебе, может, это и нравится.
Я решил побороть его грубость вежливостью:
- Теперь послушай меня. Легко злоупотреблять и обманывать. И откровенно говоря, Мэйланд, если ты делаешь меньше меня, ты обманываешь, потому что должен делать больше. Ты старше, опытнее, да и получаешь больше. Так не моя вина, если тебя начинают погонять.
Он опять сплюнул, тупо посмотрел на меня, повернулся и, ссутулившись, пошел, бормоча:
- Наглый козел. Хочет удостоверение. Я тебе дам такое удостоверение…
Плавание проходило без приключений, пока мы не подошли к Аду. Это название дано тропической части Южной Америки, где температура в тени поднимается до 40 градусов. Мы работали днем и ночью, разгружая и нагружая, иногда в четырех портах в день. Работали все, свободных не было. Я мало кого из команды видел, потому что в получасовой перерыв мы, как мешки, валились в койки и спали не раздеваясь.
Однажды ночью в Сан-Антонио я был назначен на вахту у трюма, в то время как другие отправились на берег пить. Я был бы рад пойти с ними. Трюм был освещен ярким светом дуговых ламп. Коричневые грузчики, чьи спины блестели от пота, разгружали ящики с вином из Лексоза. Это были проворные плуты, и я должен был следить, чтобы они не скрылись в темноте с другими товарами. Трюм выглядел как склад самых разных товаров. Ватерклозеты и изображения святых, лезвия бритв и инструменты плотника - все перемешано вместе.
В полночь во время перерыва грузчики уселись внизу на набережной, а я пошел на палубу, где было спокойно и прохладно. Город поднимался на холме, мерцая тысячами огней. Он выглядел как искрящаяся волна, простирающаяся до возвышающихся Анд.