- Вы работаете у нас прачкой? - спросил он Аню. - Это видно. И еще видно, что ты болван, Геллер! - со вздохом сказал оберштурмфюрер. - А также пример вырождения. И от тебя опять разит шнапсом. Эта девка работает у нас прачкой и пользуется эрзац-мылом, в котором очень много щелочи. Ежедневная стирка белья таким мылом может не только сгладить пальцевые узоры, но и начисто разъесть их. - Он усмехнулся, закуривая сигарету. - Видно, что она преданно работает на Великую Германию. Сними отпечатки каким угодно способом и катись ко всем чертям.
Выйдя из здания штаба с новым пропуском в кармане, Аня взглянула на свои натруженные руки. Все время в горячей воде и это проклятое немецкое эрзац-мыло!.. Но ничего не поделаешь. И совсем неизвестно, когда все это кончится…
С тазом под мышкой, в своем неизменном белом платье, пошла Аня по улице военного городка, с любопытством глядя вокруг. Она помнила этот военный городок еще тогда, когда он строился до войны, когда вокруг, как и сейчас, пахло известью и краской. Только тогда дома строили команды красноармейцев. Голые по пояс, загорелые, перекидывались они улыбками и шуточками с девчатами, провожали взглядами ее, Аню Морозову, когда она, надев лучшее свое ситцевое платье, шла со справкой об окончании восьмилетней сещинской школы наниматься счетоводом в штаб авиационной дивизии. А над Сещей летали "ишаки" и "чайки", и все пели песню из кинофильма "Истребители":
Любимый город может спать спокойно
И видеть сны, и зеленеть среди весны…
Давно исчезли те красноармейцы из сещинского военного городка, давно не ходят они в поселок Сещу к девчатам. Давно улетели и краснозвездные "ястребки" и тяжелые "ТБ-3" с Сещинского аэродрома на восток. Многие из тех, что носили золотистые крылышки в голубых петлицах, уже отдали свои молодые жизни за Родину где-нибудь под Москвой или под Сухиничами, под Духовщиной или Кировом.
Да, не узнать теперь Сещу. Вон у полуразрушенного здания ДКА - бывшего Дома Красной Армии, где до войны работал телефонистом Анин брат Сережа и где так часто по вечерам Аня танцевала с летчиками, у входа в офицерское казино выставлен щит с афишей кинофильма: "Покорение Европы". Написано, конечно, по-немецки. Тут и там ветер шевелит трехцветные полотнища с черной свастикой. Людно, тесно стало в авиагородке. Кругом пестрят, мелькают немцы - разноцветных униформах, тарахтят на разные голоса моторы, снуют автомашины, мотоциклисты, велосипедисты… На ходу Аня окидывает взглядом знакомые объекты - казармы летчиков, взлетно-посадочной техчасти, батальон аэродромного обслуживания, штаб батальона связи, штаб автотранспортных колонн, штаб охранного батальона, штаб ГФП - тайной полевой полиции, технические мастерские…
"Ахтунг! Ахтунг!" - кричит репродуктор на вышке управления полетами. По улице, недавно заасфальтированной поляками, проносится юркий черный "мерседес" коменданта аэродрома капитана Арвайлера. В другую сторону, погромыхивая, тянется колонна крытых "бюссингов". Вдали виднеются крыши огромных ангаров. Там штаб 31/XII, там аэродром, туда не пускают русских. Только мельком увидишь вдоль светло-серой бетонки ряды зелено-голубых самолетов. Но Аня знает: пять дней назад на аэродроме стояло 230 самолетов отборных эскадр люфтваффе. Знает точно - каких, сколько. Потому что Аня Морозова давно уже не только прачка.
По трем железнодорожным веткам, проложенным от магистрали Рославль - Брянск, бегут приземистые немецкие эшелоны. На разгрузочных станциях за зданиями складов - грохот и лязг сцеплений вагонов, стук молотков и топоров, гортанные команды и крики, и в этот шум мощно врывается нескончаемый шум с аэродрома - рев прогреваемых моторов. Аню оглушают паровозные гудки, гул дизелей. Распахнуты ворота складов бомб, боеприпасов, обмундирования, продовольствия. Аня видит на товарном перроне обнаженное чрево авиамотора самолета "Фокке-Вульф-190А-4" - мотора БМВ 801 Д2, мощность 2,100 лошадиных сил, - невероятно сложного, безотказного, составленного из мелких и больших деталей, и ей кажется, что этот мотор - символ всей авиабазы, огромной и грозной катапульты люфтваффе, которая вот уже много месяцев выстреливает в небо, на восток, самолет за самолетом. А самолеты эти сеют смерть там, где в окопах и блиндажах засели парни в серых шинелях, на переправах и станциях, в далеких больших городах.
Гитлеровцы считают неприступной свою авиабазу - это осиное гнездо люфтваффе. За последние недели Аня и ее друзья очень внимательно приглядывались и к этим тяжелым зениткам, что стояли недалеко от контрольно-пропускного пункта у выхода из военного городка, к пеленгаторам с крутящимися крыльями, к зловещим амбразурам дотов на подступах к Сеще.
На улицах городка, словно в доках международного порта, звучит разноязыкая речь - польская, чешская, словацкая, французская, испанская, румынская. Тише всех - русская. Громче всех - немецкая.
Да, что ни говори, - силища! Мощная база.
Аня сошла с тротуара, уступая дорогу группе немецких летчиков. Надменный вид: у одного блестит в левом глазу монокль, у другого - рыцарский крест в разрезе воротника. Не за бомбежку ли Москвы наградил фюрер этого аса? Проходит шумная толпа испанцев-охранников. За ними идет еще одна группа - девушки-связистки. У немцев их называют "блитцмедал". Почти все блондинки, натуральные или крашенные перекисью водорода.
На перекрестке стоят указатели: "Брянск" и "Рославль", "Сеща" и "Москва". Точно намертво врыты эти столбы немецких дорожных указателей в русскую землю…
Ан дер казерне.
Фор дем гроссен тор
Штанд айне лятерне…
По брянской земле ходят, горланят свою "Лили Марлен" солдаты из Висбадена и Шнайдемюля, Гамбурга и Мюнхена.
Аня с тоской устремляет взор туда, где за полями и лесами проходит фронт, туда, где лежат в руинах освобожденные зимой города и гордо стоит свободная Москва. Много раз прилетали оттуда ночью наши самолеты, но им не удавалось, никак не удавалось прорваться к Сещинской авиабазе. Много под Сещей врезалось в землю советских самолетов. На базаре полицаи, смеясь, покупали ложки, сделанные из дюраля самолетов, сбитых на подступах к Сеще. Охотно покупали эти "русские сувениры" и немецкие летчики.
Вот и двор пакгауза, в котором Аня вместе с другими женщинами уже столько беспросветных месяцев стирает немецкое белье. Прачки - Лида Корнеева, Люська, Паша - стоят босые, в фартуках, с распаренными лицами у грубосколоченных скамеек, стирают белье в дымящихся паром корытах.
- Ну как, Аня? - окликает ее Люся Сенчилина. - Получила новый "аусвайс"? Как на фотокарточке вышла? Красивая?
Люська все такая же. Ей все нипочем. Никому в голову не придет, что эта девчонка - подпольщица.
- А ты неплохо получилась на фото! - сказала Люся, возвращая Ане удостоверение. - Только печать все портит. Фашистская печать, - добавила она шепотом.
Легкая улыбка залегла в углах Аниного рта на фотографии. Улыбка, которая теперь, когда план благополучно передан партизанским разведчикам в Клетнянский лес, часто не сходила с губ Ани Морозовой.
Правда, вчера вечером улыбка эта потускнела. Дело в том, что д'Артаньян и его "мушкетеры" устали ждать. Их разбирало нетерпение.
- Ребята волнуются, - может, говорят, у вас и вовсе связи нет с Красной Армией? Какие ночи стоят! Может, швабы правы и у ваших совсем самолетов не осталось.
Аня сидела с Яном в саду бывшего детдома на Айзенбан-штрассе, среди белой кипени цветущих яблонь.
- Мы свое дело сделали, - терпеливо отвечала Аня. - План передан кому надо.
- Но почему же они не бомбят?! Проклятая тишина!..
Глядя на Яна, пытаясь отвлечь его от мучительных мыслей, Аня размахивала тихонько яблоневой веткой и напевала ту самую песенку, с которой девчата прогуливались в тот памятный вечер возле дома поляков:
Эх, девчоночки, война
Идет аж до Урала,
Эх, девчоночки, война,
А молодость пропала!..
И неожиданно, мечтательно глядя через плечо Яна, сквозь яблоневые ветки, туда, где в потемневшем поднебесье на востоке неярко вспыхивали зарницы, Аня читала вполголоса полюбившиеся ей стихи:
Все пройдет, как с белых яблонь дым…
Все пройдет. И война пройдет. И немцы уйдут. И станет опять Аня молодой девчонкой, которой и своего счастья и своей любви тоже хочется.
Но над садом, над белой яблоневой кипенью с ревом и грохотом пролетел в ту минуту синебрюхий двухмоторный "юнкерс". И Аня, вздрогнув, проводила взглядом шедший на посадку самолет, проговорила жестко, с ненавистью:
- Сколько они этих яблонь на дрова порубили!..
- Ничего, холера ясна! - улыбнулся Ян Маленький той озорной, пылкой улыбкой, которая так нравилась Ане. - Мы и за яблони отомстим Герингу.
Помолчав, Аня спросила, улыбаясь:
- Я слышала, вас называют д'Артаньяном. А кто у вас Атос, Портос, Арамис?
- Портос - Ян Большой, - усмехнулся Ян - д'Артаньян, - Стефан - Атос, а Вацек - Арамис…
Аня подняла камешек и бросила его в лужицу с мыльной водой около стола с корытом, в котором она днем стирала белье. По лужице разбежались концентрические круги. Как, неведомо для Ани, разбегались в эфире волны от ключа радиста, передавшего несколько дней назад в "Центр" ее данные о Сещинской авиабазе. Те круги дошли и до армейской радиостанции где-то под Кировом, и до радиоузла штаба Западного фронта под Москвой, и до Берлина, где вражеские радисты напрасно пытались расшифровать этот стрекот "морзянки", донесшийся из чащоб Клетнянского леса. В лужице отражались вечернее небо, розовое пламя заката и пенисто-белые ветви яблонь. На востоке приглушенно грохотала далекая майская гроза. Неужели погода будет нелетная?
Потом, когда Ян понуро ушел, Аня пошла домой и еще долго сидела у открытого окна, глядя, как в небе скрещиваются лучи немецких прожекторов, вдыхая запах цветущих яблонь и слушая до смерти надоевший мотив "Лили Марлен", который наигрывали на аккордеоне, проходя по улице, подвыпившие немцы.
Задумалась Аня, размечталась. Отец подошел, положил руку на плечо.
- Все ждешь, дочка? - спросил он с тяжелым вздохом. - Может быть, смерть свою ждешь?
- Ну что ты, папа! Они будут знать, что и где бомбить. - Помолчав, Аня тихо сказала: - Пап, а пап.
- Что, дочка?
- Знаешь, кажется, понравился мне один человек…
- Эх, Аня! До того ли теперь! Дурные вести, дочка! Немец опять пошел в наступление… Может, и не дождемся…
Странная это была весна. В роще, где немцы укрыли склад авиабомб, заливался соловей, над яблонями вновь и вновь, держа курс на восток, проносились на бреющем полете "юнкерсы". Странная весна, принесшая много горя и немножко радости. Но самое главное, что принесла эта весна Ане Морозовой и ее друзьям, было ни с чем не сравнимое чувство нужности и важности того дела, которое они сообща тайно делали…
2. Пусть сильнее грянет буря
"Сещу бомбить сегодня"…
Стирая в тот день горы ненавистного немецкого белья, Аня и Люся то и дело поглядывали на восток, за крыши трех-этажных каменных казарм, хотя они совсем и не надеялись, что самолеты с красными звездами осмелятся днем появиться над Сещей. Да и который день, как назло, бушуют там, на востоке, грозы.
Так медленно тянутся часы. И с каждым часом жгучее нетерпение все сильнее обжигает душу. Аня понимает - с каждым днем поляки все дальше уходят от нее, все меньше верят в ее связь с Большой землей. А немецкое радио, как на грех, ежедневно под бой барабанов и вопли фанфар только и делает, что сообщает об успехах летнего наступления "доблестной" германской армии на юге…
И вдруг началось… Гроза разразилась внезапно. Вдруг не на восточных подступах, а на вокзале залаял скорострельный зенитный пулемет. Краснозвездные штурмовики появились там, где немцы ожидали свои самолеты, - со стороны солнечного заката, так что зенитчики были ослеплены и не могли вести прицельный огонь. Почти на бреющем полете проносились над базой стремительные штурмовики. Начиная с Брянского шоссе, они поливали базу градом пуль, бросали бомбы на важнейшие объекты. За первой ревущей волной ястребков и штурмовиков пронеслась вторая… И опять бомбы ложились точно в цель, опять без промаха били пулеметы. - Алярм! Аяярм! - кричали в панике немцы. - Люфт-алярм.
С большим опозданием завыла мощная сирена воздушной тревоги, чей колпак торчал на крыше бывшего Дома Красной Армии. Но ее воя было почти не слышно из-за адского грохота вокруг.
Раскалывались казармы летного и технического состава, рушились доты. Бушующим морем огня пылал склад авиационного бензина в березовом роще. Высоко взлетая в воздух, рвались бочки. На вспаханной бомбами крестообразной взлетно-посадочной бетонной полосе и по краям ее, где крылом к крылу, как на параде, стояли самолеты, загорались и взрывались "мессершмитты", "фокке-вульфы" и "юнкерсы"… В разные стороны, тараща обезумевшие глаза, во все лопатки удирали летчики, техники, оружейники, механики, рабочие.
Бежали куда глаза глядят - в Радичи, Бельскую, Кутец. Дым заволок пробитый осколками фашистский флаг на комендатуре. Часовой у казино спрятался за фанерный щит с афишей кинофильма "Покорение Европы"… Но пулеметная строчка прошлась по тонкому щиту, и из-за него выкатилась продырявленная каска-Берлинское радио "Дейчланд-зендер" передавало под рев сотни фанфар и барабанный бой какую-то победную сводку из ставки фюрера. Но взрыв советской бомбы сорвал репродуктор, и голос диктора умолк.
Женщины, стиравшие во дворе пакгауза белье, бросились врассыпную. Грохочущим огненным гейзером раскидало корыта и развешанное на веревках белье. Над головой загрохотало; по земле, по заляпанным грязью вермахтовским рубахам пронеслись черные тени штурмовиков. Пулеметные очереди прострочили казармы, брызнуло оконное стекло.
- Наши! Наши! - взбудораженно, со слезами на глазах, в исступлении шептала Аня, прижимая трясущиеся руки к груди. - Бейте их! Бейте! Это наши бомбы! Это мои бомбы!..
Какое это было торжество для Ани, для Люси, для Паши - целый год терпеть неслыханные унижения, стирать белье, мыть тарелки этим "крылатым сверхчеловекам", и вот - возмездие!.. Такой исступленной радости, такого окрыляющего подъема Аня и ее подруги еще никогда не испытывали.
Это был Анин звездный час…
Тут и там застучали зенитки. Но всюду теперь плыли клубы черного маслянистого дыма. В этой завесе гремел победный рев моторов краснозвездных штурмовиков. Одна бомба попала в котел полевой кухни - макароны повисли мокрым серпантином на березе.
На аэродроме Янек и его друзья нырнули в дымящуюся воронку. Пулеметная очередь вспорола рядом с ней землю.
- Не верили?! Что?! Не верили?! - чуть не кричал в дикой радости Ян Маленький.
- В жизни не видел прекраснее картины! - ответил Стефан.
Из пробитых осколками бензобаков "хейнкеля" фонтаном хлестал бензин.
Вацлав сложил молитвенно, восторженно руки…
- Брось, малыш! - усмехнулся Ян Большой. - Это сделала не матка боска. Это сделали мы с вами! Ну и девчата! Ох, и наделали же они нам работы. Ведь всё это нас же заставят ремонтировать.
Не успела стихнуть запоздалая стрельба сотен зениток, а друзья уже искали друг друга. Аня и Паша искали поляков. Поляки искали девчат. Ведь они вызвали огонь на себя и в первую же бомбежку могли тяжко поплатиться за это. К счастью, все уцелели. Аня и Паша столкнулись с Яном Большим, Вацеком и Стефаном недалеко от аэродрома, и Аня едва удержалась, размазывая слезы на лице, чтобы не кинуться к ним на шею.
Бомбы еще рвались в авиагородке, когда Люся прибежала во двор своего домика и бросилась в противовоздушную щель, где сидели, скорчившись, ее мама, Эмма и Эдик.
- Так их, гадов, так, так!.. - шептала она, вся дрожа и крепко обнимая мать, сестренку, братишку. - Так им, паразитам немым!..
- Люська! - спросила, вздрагивая, мать. - А ты хоть передала им, чтобы они наш дом не бомбили?..
Люся неестественно расхохоталась. И тут же чуть не расплакалась - самолеты улетели, и бомбежка казалась ей обидно короткой. Завыли сирены пожарных и санитарных машин…
- Куда же вы?! Мало! Мало!..
В эту минуту в щель с разбегу, чуть не подмяв Анну Афанасьевну, неуклюже спрыгнул запыхавшийся Ян Маленький.
- Люся! Люся! Я тебя всюду ищу. Ты цела? Все живы? - Ян крепко обнял Люсю, прижал ее голову к своей груди…
- Это еще что такое?! - так и взвилась Люсина мама. - Люська, бесстыжая! Ты ж говорила - это у вас понарошку!..
На следующее утро Аня не стирала белье - немцы, злые и мрачные, распустили прачек по домам. Из-за бомбежки не было воды: поврежденный водопровод нуждался в ремонте, а в колодцах осыпалась земля - так тряслась земля в Сеще под бомбами, - и вода была грязная и мутная.
Советское Информационное бюро на весь мир объявило: "Наша разведка установила, что на одном аэродроме сосредоточилась большая группа немецких бомбардировщиков. К аэродрому противника немедленно полетели истребители под командованием товарищей Мазуркевича и Салова и штурмовики под командованием товарищей Сашихина и Чечикова. Несмотря на сильный зенитный огонь, наши штурмовики и истребители сожгли 22 и повредили не менее 20 немецких самолетов. Старшие лейтенанты Решетников, Сапогов и Попов сбили три бомбардировщика противника, пытавшихся подняться в воздух. Наши летчики потерь не имели".
Так эхо сещинской бомбежки услышал весь мир.
Слушая, читая это сообщение, люди не знали, что и кто стоит за скупыми словами "наша разведка", не знали, кто навел наши самолеты на авиабазу, кто выяснил ее результаты.
Аэродром вышел из строя на целую неделю. Немцы ремонтировали взлетно-посадочные полосы. Дымило осиное гнездо. Уцелевшие "осы", меченные свастиками и черными крестами с осино-желтыми обводами, улетели на запасные аэродромы в Брянск, Шаталово, Шумячи, Рогнедино, Олсуфьево, Понятовку. Но разведчики и там их нашли, и наши самолеты накрыли вскоре и запасные аэродромы. Над авиабазой теперь барражировали десятки "мессеров" и "фоккеров". После первой большой бомбежки полковник Дюда и майор Арвайлер тщательно продумали маскировку авиабазы. Уже на следующий день полякам приказали размалевать крыши ангаров под лесопосадки и посадить по бокам настоящие елки и березы согласно единому рисунку. В последующие дни они покрасили отремонтированные взлетно-посадочные полосы в цвет травы, изобразили проселочные дороги, пересекающие невинное с виду поле. Вся маркировка, все цифры и знаки были закрашены. Затем на аэродроме поляки построили по плану маскировщиков крыши деревянных изб, амбаров и сараев. Похоже было, что они готовили театральные декорации для съемки какой-нибудь кинодрамы. Ходил даже слух, что Дюда приказал подрывникам изменить взрывами русло речушки.
Самолеты, которые вернулись с запасных аэродромов, были теперь рассредоточены на большой площади и тоже замаскированы сетями и срубленными деревцами. Из лагерей Рославля и Брянска Вернер пригнал рабочее пополнение - около тысячи пленных - и заставил этих умирающих с голоду людей рыть котлованы под новые бомбоубежища, офицерские и солдатские. Словом, Сеща готовилась к настоящей войне. Поляки днем спустя рукава работали на немцев, а ночью засучив рукава составляли новые, скорректированные планы, отмечая все маскировочные художества, все перестановки и новое расположение частей и самолетов.