В нашем доме самовольства не разрешались. Ведь если пустить гостей "на самотек", всякое может случиться. Однажды Генрих Орлов уселся по моей недоглядке рядом с подругой Бродского Мариной Басмановой. Сперва Генрих слегка приобнял Марину за плечи, потом прикрыл ее руку своей ладонью. Иосифу, сидящему cлева от Марины, это "не показалось" – и он воткнул вилку в орловскую руку.
Через несколько вечеринок этот эпизод повторился, с той только разницей, что вместо Марины Басмановой фигурировала Марина Рачко, а в роли ревнивца выступил ее муж Игорь Ефимов. Может, и вилка была та же самая.
Так что, как правило, гости занимали места согласно именным карточкам на тарелках. Так я полировала свое поэтическое мастерство. Например:
"Торчат из муфты тойтерьеры – это Толечка и Эра".
"Угрюм и мрачен, вид сиротский – к нам притащился Ося Бродский".
"Не может жить без пельменей... и комиссионок Рейн Евгений".
"Не Ренуара то картина – а Жежеленко то Марина..."
Ну и так далее.
"И почему народ терпит эту бездарную галиматью?" – пожимала мама плечами. "А потому что сквозь неудачную форму светится глубокое содержание", – папиному сарказму не было предела.
Помню, какого страху нагнал на всех Бродский на банкете по поводу защиты моей диссертации. Все были, по выражению нашей Нули, "сильно поддавши, а Оська в стельку". Столовая у нас была маленькая, и банкет, сдвинув столы, устроили в гостиной, она же мамина комната.
Наша квартира располагалась на втором этаже, довольно высоком ввиду упомянутых уже четырехметровых потолков. Из столовой был выход на балкон, и там поочередно курили. И вдруг кто-то постучал снаружи, с улицы, в окно гостиной. Бродский вышел на балкон, перелез через боковую ограду и стоял на выступе, держась за карниз. Он держался одной рукой, а второй показывал, чтобы ему в форточку передали рюмку водки. То есть один к одному изображал Долохова. Мама закрыла лицо руками, все вскочили из-за стола и стояли как вкопанные. Крикнуть страшно, полезть за ним – невозможно. Иосиф постоял, слегка раскачиваясь – не знаю, нечаянно или нарочно, чтобы нас попугать. Прошло, наверное, минуты три, но казалось, что вечность. Наконец он, прижимаясь к стене, добрался до балконной ограды, перелез и вошел в комнату с лицом "а что, собственно, случилось?".
Мы писали друг другу стихи – и на случай, и без случая. К сожалению, в те годы не приходило в голову их сохранять. Большинство безвозвратно утеряно, и только несколько осталось в живых.
К диссертационному банкету мне были преподнесены такие вирши.
Иосиф Бродский – Людмиле Штерн
на защиту диссертации
Гость без рубля – дерьмо и тварь,
когда один, тем паче – в массе.
Но он герой, когда в запасе
имеет кой-какой словарь.
Людмила, сколько лет и зим
вокруг тебя проклятым роем
жужжим, кружимся, землю роем
и, грубо говоря, смердим.
....................................................
Друзья летят поздравить в мыле,
о подвигах твоих трубя.
Ах, дай мне Бог лежать в могиле,
как Витьке около тебя.
Середина, к сожалению, утрачена. Лет пятнадцать назад, когда Бродский впервые сказал, что "мыслит меня в роли Пимена", я попыталась некоторые стишки восстановить. Обратилась за помощью к автору. "Неужели ты думаешь, что я помню этот бред?" – любезно ответил поэт.
Кстати, впоследствии выяснилось, что не мне одной Бродский начинал свои поздравления вариациями на "Гость без рубля..." Также начинается "Почти Ода на 14 сентября 1970 года", которую Бродский написал на день рождения Саши Кушнера. Утешительно, что поздравление мне написано раньше. Защита диссертации произошла 7 июня, а кушнеровское рождение – 14 сентября 1970 года.
А вот послание "без повода" от Жени Рейна из Литвы:
Люда! Нет сил говорить прозой! Помнишь, Люда, Костю?
Нет, Люда, не того! А этого – ждименяиявернусь!
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые вожди. (Китай близко, Люда.)
Жди, когда из дальних мест
Шмотки привезут,
Жди, пока не надоест
Ленинградский зуд.
Пусть поверят Най и Брод
В то, что нет меня.
Пусть намажут бутерброд,
Сядут у сплетня.
(Что-то среднее
между сплетней и плетнем.)
Пусть пропустят двести грамм
За помин души,
Но Довлату мой стакан
Выдать не спеши.
Пусть поклонникам твоим
Нынче нет числа!
Ожиданием таким
Ты меня спасла.
Г. Бурблишки, 10.8.68
P. S. Oт Гали жди письма три года, от вечера и до восхода!
От Игоря и Марины привет на две половины!
От маленькой Аниты плевок в обе ланиты!
А от поэта Евгения его особое мнение!
На дни рождения нашей дочери Кате Рейн написал несколько поэм. Вот отрывок из одной из них.
Милой Кате в день рожденья
Дядя Женя шлет привет.
Хочет он без промедленья
Дать ей маленький совет.
Это, Катя, день особый,
Пропускать его нельзя.
Этот день придуман, чтобы
Приходили к нам друзья.
(Вот они идут, уроды,
Злой прожорливой толпой,
Чтобы кушать бутерброды
С ветчиной и колбасой.
Чтобы чай лакать из блюдца,
Жрать пирожные потом.
В этот вечер соберутся
Все за праздничным столом...)
<...>
Кто на свете лучше Кати? Ни-ко-го.
Ну а кто приятней Кати? Ни-ко-го.
Ну а чище и умнее? Ни-ко-го.
Справедливей и сильнее? Ни-ко-го.
(Ну а если кто некстати
Возразит сегодня Кате -
Дядя Женя тут как тут,
Кулачища словно пуд.)
<...>
(И вообще, пришли мы в гости, не затем,
чтоб есть и пить,
А затем, чтоб в каждом тосте
эти мысли подтвердить.)
А вот подаренные мне вирши Сергея Довлатова.
Во время ангины:
Среди всех других предметов
Выделяется Далметов
Несравненной красотой,
Не оцененной тобой.
Удивительно и мило,
Что пришла ко мне Людмила.
Напоила молоком,
И растаял в горле ком.
Я дарю тебе Тулуза,
Несравненного француза,
Пусть послужит сей Тулуз
Укрепленью наших уз.
Как-то я "познакомила" Довлатова с Николаем Олейниковым. Среди разных стихов прочла ему следующее "антиеврейское" стихотворение.
Уж солнышко не греет
И ветры не шумят,
Одни только евреи
На веточках сидят.
В лесу не стало мочи,
Не стало и житья:
Абрам под каждой кочкой,
Да... Множество жидья.
<...>
Ох, эти жидочки,
Ох, эти пройдохи,
Жены их и дочки
Носят только дохи.
Дохи их и греют,
Дохи их ласкают.
А кто не евреи -
Те все погибают.
Довлатов тут же разразился "антисемитским" экспромтом:
Все кругом евреи.
Все кругом жиды,
В Польше и в Корее
Нет иной среды.
И на племя это
Смотрит сверху вниз
Беллетрист Далметов -
Антисемитист.
Глава VII
ПАСИК
В Оде, посвященной моей маме, Бродский писал о нашем доме: "...там Пасик мой взор волновал". Кто же этот таинственный Пасик и почему он волновал взор поэта?
Мама выиграла двухнедельного котенка в преферанс и объявила конкурс на лучшее имя. Картежное имя "Пасс" было предложено Бродским и единодушно одобрено. Иосиф своего крестника обожал. Кошки вообще были его любимыми животными. Как-то он сказал: "Обрати внимание на их грацию – у кошек нет ни одного некрасивого движения".
Пушистый и пепельный, без единого постороннего пятнышка, Пасик был царственно горделив. Зеленые, круглые как крыжовник глаза смотрели на мир равнодушно и невозмутимо. Он принципиально не отзывался на зов, и даже, когда ему совали под нос кусочек курицы или рыбки, пренебрежительно отворачивался и, казалось, пожимал кошачьими плечами: "И из-за такой ерунды вы осмелились меня беспокоить?" Впрочем, этот же кусочек, "случайно" оставленный на полу, исчезал в мгновение ока. Важно было соблюсти правила игры – не видеть и не слышать.
Как большинство тонко организованных натур, Пасик был соткан из противоречий. Хоть на зов и не реагировал, но и не убегал, а взятый на руки даже посторонним человеком – не сопротивлялся, млел, проявляя полный паралич воли. Ему можно было придать любую форму: перекинуть через плечо, обернуть им шею, как меховым воротником, или, положив на спину, всунуть между лап "Известия" и надеть на нос черные очки. В этой позе он замирал на часы, дни, годы и столетия.
Иосиф говорил, что Пасик действует на него умиротворяюще, и даже предложил переименовать его в "Бром". Но "Бром" звучал, как "Гром", и этот звук противоречил буколической котовой натуре. Новое имя так и не прижилось.
В канун 1963 года я решила издать новогодний журнал, целиком Пасику посвященный.
Отдел поэзии в журнале представлен Бродским, Бобышевым, Рейном, Найманом и моей мамой Надеждой Крамовой. В отделе критики выступила киновед Марина Жежеленко, отдел науки возглавил мой муж Виктор Штерн, я выступила в качестве главного редактора.
К сожалению, во время шмона при отъезде в капиталистический мир таможенники среди тонны писем, бумаг и фотографий нашли, вырвали и конфисковали три страницы Витиного эссе, где шла речь о моделировании кошачьего мозга, а также сорвали с обложки журнала сделанную Иосифом фотографию Пасика. То ли их поразила его красота, то ли они решили, что лик кота на самом деле – замаскированный "советского завода план". Поэтому, уже в Америке я приклеила на обложку фотографию постороннего кота, сделанную с картины Пикассо.
А недавно моя няня Нуля прислала мне завалящую фотографию нашего Пасика; правда, качество этой фотографии оставляет желать...
Итак,
ПАСИК № 1
предисловие
"ПАСИК" – так называется новый литературно-художественный и общественно-политический журнал, выпускаемый будущим Правлением Ленинградского отделения Союза советских писателей.
Этот журнал призван освещать самые разнообразные вопросы литературы, искусства, науки, техники и общественных отношений.
Название "ПАСИК" выбрано не случайно, оно продиктовано жизнью, ибо в нем принимают участие
Поэты
Актеры
Сценаристы
Изобретатели
Критики
Издавая первый, новогодний номер журнала, редакция отступила от сложившихся в таких случаях традиций – предоставлять слово маститым.
В этом номере зазвучат голоса молодых. Да, авторы нашего журнала молоды, им нет и тридцати. Но у них есть некоторый жизненный опыт, а главное – острое чувство современности, беззаветная любовь к кошке, неподдельный интерес к ее судьбе, чаяниям и надеждам.
В первом разделе – "Поэзия" – выступят поэты: Дмитрий Бобышев, Иосиф Бродский, Надежда Крамова, Евгений Рейн и Анатолий Найман, скрывающийся под псевдонимом А. Челнов.
Oни непохожи друг на друга и глубоко самобытны. Взволнованно-экспансивная ода Бродского соседствует с эпически-спокойными, широкими, как разлив его родной реки, строками Рейна. Рядом с ними мирно уживаются пленительный, изящный сонет и акростих Бобышева.
Несколько настораживают стихи несомненно одаренного поэта А. Челнова. В них то и дело проскальзывают нотки пессимизма и неверия в светлое кошкино будущее. Хочется по-отечески пожурить поэта и помочь ему преодолеть нездоровые шатания.
Особенно следует отметить несомненную удачу юной поэтессы Надежды Крамовой. Ее лирические, интимные, проникнутые трогательной нежностью стихи не могут оставить равнодушным даже самого далекого от поэзии кота.
Итак, все авторы работают в своей особой манере. И это отрадно, и глубоко символично, ибо еще раз доказывает неограниченные возможности, которые таятся в фарватере социалистического реализма, еще раз демонстрирует не мнимую, а подлинную свободу нашего творчества.
Во втором отделе – "Критика" – выступает киновед Марина Жежеленко, дающая всеобъемлющий обзор современного зарубежного кино. Приходится сожалеть, однако, о некой тенденциозности и нетерпимости молодого критика. Прошли и канули в вечность времена, когда можно было огульно и бездоказательно оклеветать кошку, приписав ей несуществующие злодеяния. Кошек надо не наказывать, а воспитывать, и об этом следует помнить некоторым горячим головам.
Третий раздел – "Наука" – посвящен техническому прогрессу. Выступающий в нем изобретатель Виктор Штерн с энтузиазмом доказывает, что электронный мозг кошки, созданный человеком, вполне может заменить живой кошачий мозг.
В заключение редакция журнала "ПАСИК" желает всему авторскому коллективу и его читателям веселого Нового года!
Главный редактор Людмила Штерн
Иосиф Бродский
ОДА
О синеглазый, славный Пасик!
Побудь со мной, побудь хоть часик.
Смятенный дух с его ворчаньем
Смири своим святым урчаньем.
Позволь тебя погладить, то есть
Воспеть тем самым шерсть и доблесть
Весь, так сказать, триумф природы,
О, честь и цвет твоей породы!
О средоточье серых красок!
Ты создан весь для смелых ласок.
Ты так прекрасен, так прелестен,
Ты стоишь гимнов, лестных песен,
О Пасик! Что подстать усладе,
Что чувствует поэт при взгляде
На дивный стан! Но это чувство
Бессильно выразить искусство.
Теряя дар письма и слова
Стенаю: где резец, Канова?
Увы! Где ноты, Шостакович,
Где Элиасберг, Рабинович,
Где Лев Толстой? – здесь нужен классик.
О, синеглазый, славный Пасик,
Ты дожил до худого часа.
О небо! Где же кисть Пикасса?!
Пусть Вайда тонет в море пьянства,
А Чаплин в океан пасьянса,
В сей ПАСИФИК пустился смело.
Прекрасный Пасик! Что за дело?
Смеясь, урча и торжествуя,
Пойдем с тобой на Моховую
И там у Эйбочки без страха
Узнаем адрес Авербаха.
Коня! Оставлю специальность,
Или, презрев официальность,
Помчусь на самолетах быстрых
В Москву, в Москву, в Совет Министров.
Исхлопотать бы, чтоб в столице
Тебе, красавец круглолицый,
И пенсион, и кисть Пикасса,
И массу сала вместо мяса...
И, коль прельщу твоей особой,
Достану и диплом особый,
Чтоб компенсировать отчасти
Твое утраченное счастье,
Чтоб мог потом ты самолично,
Свернув бумажку символично,
Махать повсюду этой ксивой...
О Пасик! Ты такой красивый!
Дмитрий Бобышев
АКРОСТИХ
Кто выбрал жизненным девизом
Отъесть и завалиться спать,
Тишайший абстракционизм
Учил конкретно понимать?
Проверил он, как урожаю
Абстракция наносит вред.
Сказал: "Сметану обожаю!"
И скушал мышку на обед.
Кому в сужденьях нету равных?
Узнай у литеров заглавных.
СОНЕТ ПАСИКУ
Я этих мягких тварей не терплю.
Но, оказавшись вдруг на полдороге,
Перо потороплю и догоню
Хотя бы до четырнадцати строки.
Воспеть бы мне лавсановые пряди,
Но я по принужденью не люблю.
А только ли льстецы бывали рады
Прислуживать не славе, так рублю.
Ты знаешь, кот, – тому примеры многи,
Как делались доступны недотроги.
Я – в строгости держал строку мою.
Держал, да не сдержал. Сказать по правде,
Единственно твоей хозяйки ради,
Кастрат любезный! Я тебя пою.
Надежда Крамова
ЖИЗНЬ КОТА ПАСИКА
Ты в дом принесен на ладони
Серой пуховкой для пудры,
Клубочек из шерсти капроньей,
Незрячий, несмелый, немудрый.
В наивном своем неведении
Сидел в уголках темных,
И я умоляла соседей:
"Не раздавите котенка".
Ты рос веселым и резвым,
Носился, как вихрь, по квартире,
И был, рассуждая трезво,
Самым счастливым в мире.
Но однажды утром ненастным,
Подчиняясь обычаям старым,
Тебя, Эугена несчастного
Понесла я к ветеринару.
Обливаясь слезами жалости,
Я судьбу твою изувечила,
Отняла все земные радости -
И звериные, и человечьи.
И с тех пор, затаив обиду,
Ежедневно мечтая о мести,
Все дела с независимым видом
Отправлял в неположенном месте.
Молча я вытирала лужи,
Подбирала безропотно кучи...
Я не знала, что будет хуже,
Что готовишь удар могучий.
Ты, презрев, мое превосходство,
Накатил, выгибая спинку,
На орудие производства -
Мою пишущую машинку.
А. Челнов (он же Найман)
П. Ш.
Как ты, обременен судьбой,
В решетку лестничного марша,
Я трусь безумной головой.
Вот, Пасик, и свобода наша.
Вот, друг мой, наша жизнь: весь день
По теплой комнате слоняться
И милых женщин дребедень
Выслушивать и улыбаться.
И наши близкие концы
Так будут схожи, милый Пасик,
Тебя поймают огольцы,
Швырнут в подвал и свет погасят.
И ты умрешь, и я умру.
Не на постели, а в подвале,
Не днем, а ночью – чтоб к утру
Шаги жильцов вверху стучали.
Ну а пока что будь здоров,
На наволочке спи атласной.
Мой друг, я знаю, как прекрасно
Существование котов.