Ведь каждый школьник у нас знал, что рука, простёртая над головой несчастного Пола на фотографии с пластинки "Сержант", по шотландскому обычаю означала смерть. А нашивка на рукаве "OPD"? Разве это не аббревиатура надписи "Officially Pronounced Dead" ("Официально признан мёртвым"). И сколько бы официальная пресса ни утверждала, что это нашивка Онтарийского полицейского департамента, поднаторевший на официальном вранье народ не верил ни в какую. Печальный факт подтверждала и ваша босоногость на пластинке "Эби Роуд". А номер на "Фольксвагене" с этой же пластинки - "28-IF"?! (IF ведь по-английски - "если"). Разве не означало это, что, если бы Пол не погиб, ему тогда как раз бы было 28?! И наконец, если правильно потереть одно из ваших изображений на той же пластинке вазелином, то вполне мог обнаружиться предмет, также не особенно совместимый с жизнью, - череп. Вазелин тогда исчез из аптек, и страшно подумать - какое количество редких пластинок было тогда подпорчено.
На англичанах лица не было. Оба переглянулись, а поражённая Ольга осенила себя крестным знамением.
- Почему вазелином-то? - тихо спросила она у меня.
- А согласно технологий и взглядов того времени!!! (Что ещё я мог ей сказать?!)
- Тогда мало кто знал, что вы левша. Поэтому предъявлявшаяся заинтересованными лицами нечёткая фотка с какого-то концерта также неоспоримо свидетельствовала об ужасной правде: мол, где-то в типографии Пола специально вывернули справа налево, давая, значит, всем понять. А чтобы не потерять имидж дружной четвёрки, ансамбль якобы нашёл двойника - какого-то продавца рыбы или фруктов из Лондона. Наши грамотные любители, посмеиваясь, объясняли простакам: мол, лажа, посмотрите на эту форму носа, а уши-то! уши! - в общем, не-по-хож!
Ну а уж коли находились совсем дубоголовые скептики, не доверявшие даже таким убойным фактам, то они могли легко развеять все свои сомнения, прослушав задом наперёд "Revolution number 9", где некий мужской голос (скорее всего ваш) чётко провозглашает: "Ай эм дэд!", то есть "Я умер". Кстати, вы же знаете, что по-американски "дэд" означает ещё и "отец", каковым вы, Пол, впоследствии делались не раз и не два. Уже двое из четверых покинули этот мир, а вы, сэр Пол Маккартни, наоборот, недавно женились на модели и отпраздновали своё шестидесятилетие, дай Бог вам здоровья! Вот уж воистину: похороненный молвой - дважды живёт! А похороненный советской молвой, наверное, аж трижды.
Я взял тайм-аут на глоток минералки. А Ольга с гостями переговаривались с такой скоростью, что я вычленил только два слова: произнесённое с порицанием "superstition" (суеверие) и обозначенное с одобрением "alive" (живой).
- Знаете, очень нас всех удручало, что вот есть такая группа "The Beatles", гастролирует по всему миру, объявляет себя более популярной, чем Иисус Христос, а ни про наши родные берёзки, ни про красавицу Москву-столицу, ни про другие успехи на поприщах не поёт. И знать нас вроде бы даже не очень-то и хочет.
Нет, была, конечно, песня "Революшн", которую при желании с известным натягом можно было трактовать как призыв к Великой Октябрьской социалистической революции во всём мире. Была также и уже упоминавшаяся песня "Назад в СССР". Про неё сначала говорили, что вот, мол, побывали Битлы у нас тайно, да так прикололись, что только и мечтают вернуться, чтоб осесть. Когда стали доступны точные слова, текст "Back in the USSR" был со словарём буквально разложен нашими битломанами на запчасти. Ничем там таким и не пахло. И от этого всем какое-то время было очень грустно.
Но всё же раз вы нашу национальную гордость потешили, не забыли! В песенке "Жёлтая подводная лодка", если прислушаться, можно чётко расслышать фразу на нашем "великом и могучем" - "Русские, на пересадку!". Куда собирались "Beatles" нас пересадить, да и собирались ли, - непонятно, зато хорошо известно, что ни марокканцев, ни исландцев, ни бушменов вы в своих песнях не упоминали вообще, так что мы радовались и этому!
- ?!
- Ну, конечно, я иронизирую, но в этой песне действительно есть кусочек, похожий на русскую фразу. Желающий услышать - да услышит!
Широко обсуждалась у нас национальная принадлежность группы. Живя в нерушимом союзе республик свободных, представить себе, что только одна маленькая страна могла породить таких гениев, было невозможно. Все знали, что вы - шотландец; Харрисон - англичанин; у Леннона (особенно после женитьбы на Йоко Оно) - азиатские корни, а Ринго, - прости господи, - чуть ли не еврей. С годок побытовала версия, что привычная впоследствии подпись под песнями - "Леннон - Маккартни" обозначает одного человека - самородного музыкально неграмотного одинокого пастуха Леннона Маккартни, которого Битлы раскопали в шотландских горах, аранжировали и исполняют к всеобщему удовольствию. Наших очень грела тема, что вы как творческий коллектив не отрываетесь от исторических корней и альбионской фольклорности.
Продвинутая молодёжь говорила: пол-Маккартни и пол-Леннона составляют одно целое - "Битлз".
А в самых средних школах Союза все были уверены в том, что "Битлз" - это четыре брата, рано оставшиеся без отца и матери.
Спорили только о том, как в условиях капиталистического гнёта сироты смогли пробиться на музыкальный Олимп.
Позже мы все ревновали Джона к разлучнице Йоко Оно. Звучало так: пол у Маккартни - мужской, а у Леннона - онский.
Ольга Станиславовна после короткой заминки последнюю фразу опустила. Опять непереводимость!
- Очень всех наших интересовало, как Битлы живут в быту.
Сначала-то в прессе об этом совсем мало писали. Неизвестно было, как у вас дела обстоят на семейном фронте. Что вы едите, что пьёте. Немного нам глаза приоткрыл фильм "Help!". Там вы все вместе единой коммуной в одном доме проживаете, только двери разные. Нам такое общежитское житьё по сердцу. Вон какие богатые да известные, а живут скромно, как мы. Ничто человеческое им не чуждо: и пьют, и курят, и вообще… С наркотиками, правда, неясность присутствовала, но только до песни "Lucy in the Sky with Diamonds". И ежу было понятно, что Люси, Скай, Даймондз образуют аббревиатуру ЛСД.
Все знали, что ЛСД - это вообще-то сильный галлюциногенный наркотик, - в СССР вас полюбили еще больше.
Любовь и всеобъемлющая вера в гениальность "Битлз" заставляли любителей каждый удачный проект приписывать только вам. Когда до советской страны дошли слухи о состоявшемся в Вудстоке фестивале, наши, привычные к тому, что если уж есть фестиваль, то на нём обязательно должны распределяться места, долго считали, что команда Леннона (увидев дёрнувшуюся щёку Пола, я тут же добавил: "Маккартни")… стала лауреатом самой первой премии.
Выстрелившая, как первомайский салют, опера "Jesus Christ Superstar" какое-то время давала почву для ожесточённых споров - кто из Битлов поёт арию Иуды, а кто Марию Магдалину.
Первые серьёзные произведения Роллингов также долго считались удачными экзерсисами "Битлз", как известно активно экспериментировавшими с новыми ритмами и текстами.
Что же касается настоящих ваших родных песен, то об официальном исполнении их на эстраде и речи быть не могло. В те времена вообще играть на концертах можно было только опусы советских композиторов. Если какой "запад" и проскакивал, то исключительно под соусом пародий или "песен протеста". И приходилось доходчиво объяснять чиновникам от культуры про ужасную жизнь леди Мадонны, отягощённой большим количеством детей и еле-еле сводящей концы с концами. "Вы "про тесто" что поёте?" - спрашивали официальные эстрадные музыканты друг у друга. - "Да про налоговый гнёт, про тяжёлое бремя!" И все понимали, что в виду имеется "Тэксмэн" - ваша песенка о сборщике налогов. Кстати, лет десять народ думал, что песня эта про шофёра такси.
Заезжие польские и югославские ансамбли порой позволяли себе подкинуть советскому зрителю какую-нибудь битловскую или роллинговскую свежую клубничку - тогда в программке просто писали искажённый перевод названия без указания авторства, например: "Вчерашние хлопоты" или "Ночь после тяжёлого рабочего дня", а увесистая песня Роллингов "Сатисфэкшн" в исполнении польского ВИА "Сине-чёрные" в Театре эстрады однажды была стыдливо проименована в "Быстрый танец".
Иногда хорошие музыканты, будучи не в силах бороться с чиновниками от культуры и выдумывать песни про это самое "тесто", аранжировали отечественные произведения, виртуозно вставляя туда битловские цитаты. Так сделали, например, на своём большом концерте питерские "Поющие гитары". Красивую советскую песню "Летите, голуби, летите!" они закончили цитатой из начала вашей известной композиции "Something". Тот концерт транслировали по Центральному телевидению, и битломаны по всей стране несколько дней обсуждали это удивительное событие.
Официально на всесоюзный простор Битлы вырвались сначала одной песенкой на сборной пластинке, а потом гибким голубым квадратиком - приложением к журналу "Кругозор". Это была песня "Гёрл" - английская народная, как там было написано.
А по советскому радио впервые нам дали послушать "Битлз" только 3 января 1971 года. Уже после того, как группа перестала существовать. Это была смелая для своего времени радиопередача "Запишите на ваши магнитофоны". А песня - "Let it be". На радио пришли несколько сотен тысяч благодарственных писем. Народ подумал, что, если уж "Битлз" стали крутить по радио, значит, в стране действительно что-то кардинально изменилось. Но рано обрадовались!
Конечно, ваше существование, новые песни и разные проблемы волновали не всех в Союзе. Всего лишь четыре-пять процентов советских людей, но вы ведь слышали про теорию единого информационного поля? Так вот, одновременное излучение положительных флюидов каких-то десяти-двенадцати миллионов из двухсоттридцатимиллионного населения страны, вне всякого сомнения, оказало сильное влияние на рождение ваших ста девяноста двух песен, официально вышедших на больших пластинках. Плюс ещё около сотни - записанных, но не обнародованных.
Жаль, что вы сами тогда об этом не знали. Но ещё не вечер! Теперь знаете!
Двое мужчин и седая дама глядели на меня, разинув рты. Потом, не сговариваясь, посмотрели на часы: Чарлз на левую руку. Пол на правую, а Ольга Станиславовна на напольные "Roi de Paris" в углу. Было без двадцати трёх двенадцать ночи.
Все засобирались. Ольга с кухни принесла в коробочке ещё штук десять пирожков. Сверкнув своими выразительными глазами, их забрал Чарлз. Пол кивнул на оставшуюся стопку жёлтых страниц на столе, о которой я, честно говоря, забыл: "А это про что?!"
- Про нашу последующую интересную жизнь.
- Thanks a lot, they are Beatles (заебитлз)! We must go to my regret. Can I get it? - И, не дожидаясь ответа, подхватил пачку, на ходу пробуя на вкус незнакомые буквы заглавия, продублированные потом по-английски, прочитал название следующей серии:
Джинсы (вторая серия)
За всю многовековую историю человечества ни в одной стране мира ни один предмет одежды не был таким вожделенным и труднодоступным, как грубые американские рабочие штаны в семидесятые годы в Советском Союзе.
Когда 20 мая 1874 года американский коммерсант с семитскими корнями Леви Страусс выпустил в продажу первую партию синих проклёпанных ковбойско-старательских брюк из плотной ткани "деним", ему и в голову не могло прийти, что в будущем здоровое желание советских людей приобщиться к хипповому заджинсованному стилю приведёт к развитию новых рыночных отношений. А потом и к формированию современной экономики в далёкой от Штатов заснеженной России.
Было бы преувеличением утверждать, что именно "Битлз" познакомили нашу молодежь с джинсовой модой. Но так уж исторически сложилось, что пацифистские идеи, идеи хиппи, проповедуемые "ливерпульской четвёркой", отождествлялись у нас с определённым имиджем, основу которого составляли джинсы.
Джинсы в семидесятые годы стали символом, опознавательным знаком, неким паролем, по которому можно было легко узнать своих. "Левые" люди джинсов не носят!" - так констатировали ситуацию на "Психодроме" (в садике перед старым зданием МГУ на Манежной), на "Маяке" (площади Маяковского) и в метрошном переходе станции "Проспект Маркса", то есть в "трубе".
Впервые тоненькие джинсовые ручейки стали собираться в ощутимый поток при помощи наших польских братьев. Поляки всегда славились своей предприимчивостью, вот и потянулись из Польши по железной дороге с проводниками или со специальными гонцами, которых лет через двадцать назовут челноками, тючки и упаковочки с поддельными и "родными" джинсовыми красотами. На границе вопросы решались легко: пара блоков сигарет, бутылка виски - и джинсам присваивалась категория рабочей одежды, так необходимой на всесоюзных ударных стройках. Но "недолго музыка играла": очень скоро ежесуточный приход польского экспресса "Полонез" превратился в персональный профессиональный праздник правоохранительных органов. Бывали случаи, когда милиция снимала на вокзале более тысячи штук штанов с одного поезда. Гонцов даже не задерживали - просто всё отбирали.
В свободной продаже конфискованные джинсы в то время ни разу не появились. Собирать отобранное в кучи и сжигать наподобие наркотиков компетентные органы ещё не додумались, и что милиция делала с польским конфискатом - уму непостижимо!
До сих пор точно не установлено, по какой причине скорый поезд Варшава - Москва особенно замедлял свой ход как раз в этом месте - за 2–3 километра до Белорусского вокзала. Может быть, на это порой влияли некие незначительные денежные суммы, стимулирующие машинистов, но скорее всего состав просто планово снижал скорость в черте города на подходе к вокзалу. Факт остаётся фактом: до конкретного перрона Белорусского вокзала джинсы доезжать перестали. Всё выбрасывалось из вагонных окон в районе платформы "Беговая".
Наряду с ещё новой тогда профессией "гонец" появилась не менее уникальная - "ловец".
Тюки со штанами ещё в Варшаве стали паковать в соответствии с так называемым беговым стандартом: ширина до метра, длина значения не имела, а вот толщина не должна была превышать 24 см - иначе тюки не проходили в вагонную форточку.
В тюк обычно укладывали 10–15 пар штанов среднего размера, оборачивали толстой коричневой почтовой бумагой и очень плотно завязывали. К каждому тюку приделывался прицеп - отдельная пачка с одной парой джинсов ходового размера. Это был сувенир для куратора из МВД. Почти каждый ловец имел куратора, который являлся к приходу скорого Варшава - Москва как на работу.
Ловцы располагались вдоль железнодорожного полотна, каждый знал нужный ему вагон и сам имел опознавательный знак, если лично не был знаком с гонцом. Зимой, когда рано темнело, иногда происходили инциденты - ловцы ловили не своё. Но очень скоро три мощных прожектора, не горевших чуть ли не с войны, осветили тёмный участок "джинсового перегона".
Железнодорожное начальство терялось в догадках.
Чтобы не возить далеко и не таскаться по Москве с товаром, предприниматели начали снимать квартиры и комнаты для хранения вещей в непосредственной близости от места сброса. Туда же позже стали подтягиваться и перекупщики. Так образовался "всесоюзный джинсовый магазин" - Беговая.
Но в таком, можно сказать, промышленном масштабе джинсовые поступления наладились уже позже. Сначала Россию одевала фарцовка. Как ни странно, но общий язык с интуристами в этом смысле первыми нашли не представители сильной половины советского человечества, а продвинутые городские девчонки, мечтавшие приодеться и быстро выучившие одну и ту же фразу на разных наречиях.
Иле то коштуе? Кванте косто? Комбьен са? Ви дас костен? Хау мач? Наконец - сколько стоит? - спрашивали у пшеков (поляков), алюр (итальянцев), френчей (французов), бундесов (немцев), бритишей (англичан), турмолаев (финнов) и стейтсов (редко попадавшихся американцев).
Чаще всего вопрос носил формальный характер - денег у девчонок не было, да и, коли нашлись бы, фирмачам совершенно не на что было бы их потратить. Заграничные шмотки менялись на разную русскую экзотику - чаще на безобидную икру, матрёшек, пуховые платки, ушанки, хохлому; реже - на более криминальный русский антиквариат или на иконы, прочно вошедшие в моду на Западе. Предлагать в качестве продукта обмена свои молодые крепкие тела девчонки ещё не решались: дело это в те годы было трудоёмкое, связанное с проходом в интуристовские гостиницы, тогда как поменять баночку икры на двадцать шёлковых платков можно было и на улице.
К середине 1970-х годов в Москве функционировало несколько основных мест, около которых можно было приобрести нафарцованные или привезённые джинсы и другие товары заграничного потребления: комиссионный (или, как говорили, комок) у Планетария, комок на Комсомольском проспекте, на самой Беговой, а также какое-то количество так называемых точек вроде Уголка - пятачка перед музыкальным магазином на Неглинной.
Уголок этот начинался как единственное в Москве место, где можно было купить приличные музыкальные инструменты и аппаратуру. Позже предлагаемый ассортимент расширился до того, что там стало возможным купить ВСЁ. С утра до вечера перед магазином клубилась небольшая толпа продавцов и покупателей. Рядом находился удобный тёплый подъезд, где принесённый на продажу товар можно было рассмотреть и опробовать. Контингент продавцов на Уголке отличался завидным постоянством, чужаков не очень-то пускали, все знали друг друга в лицо. Знали в лицо и постоянных кураторов от милиции. И те, и другие нагуливали благосостояние от своей взаимности, мирно сосуществовали и старились вместе на Уголке на протяжении лет двадцати. Иногда, правда, какой-нибудь зарвавшийся продавец выпадал из процесса годика на полтора, но неизменно возвращался на точку, поумневший и с восстановленным чувством почтения к кураторам.
Канули в Лету времена дефицита, и надобность в точках отпала, но люди с памятью, проходя иногда мимо Уголка, могут наблюдать пару-тройку постаревших спекулянтов, забредающих на старое место работы постоять и обменяться новостями.
Говорили так: "Уголок напоит, Уголок накормит!"
Ещё одна знаменитая точка - женский общественный туалет на углу той же Неглинной и Кузнецкого моста, где в основном продавались вещи сугубо нафарцованные, ещё с утра украшавшие тела заезжих иностранцев.
Одна из шестнадцати кабинок - четвёртая от входа - на протяжении лет двенадцати ни разу не была использована по своему прямому назначению. Около неё постоянно толпилась очередь из желающих примерить на себя какую-нибудь из предлагаемых ушлыми девицами-фарцовщицами шмоток.
Девушки обычно подъезжали к крупным интуристовским гостиницам часам к восьми утра, когда туристы после завтрака выходили к "Икарусам", чтобы податься по достопримечательностям, присматривали ходовые фасоны и размеры и "снимали" вещи с фирмачей в час дня, когда тех привозили обедать. Говорили так: "Чтобы продать джинсы с рук, их надо снять с ног!". Успеть с ворохом одежды домой - постирать, подлатать, прогладить, перешить лэйбола и вернуться в туалет к самому торговому времени - часам к шести - было невозможно. Но успевали. Это точно.