- Экие мы бестолковые, гостя не потчуем!
И подали Николке чашку полную.
Едят они кашу, перемигиваются, родители на Николку глядят изумленно. А он велел Ксюшу укутать в теплое. Взял её на руки и вынес на воздух. Подержал бережно, словно дитё малое, потом опять в избушку унёс.
Долгое время так повторял и как-то поставил осторожно на ноги. Та пошла потихоньку…
Вскоре хворь от неё отступилась, парни опять поглядывать стали, мимо ворот зачастили, особливо долговязый. Николку однажды встретил, давай выговаривать:
- Чего к ней ходишь?! У меня давно сговорено! А ты, горбун, не нужон никому!
Николка после слов таких страшных ушел домой, покачиваясь.
Ксюша день его дожидает, другой. Встревожилась и побежала к Николке. Увидела во дворе, подошла, ткнулась в плечо, слезы радостные на шубейку льёт.
- Чего ж ходить перестал аль разлюбил?
Обнял парень её осторожно, по голове погладил:
- Неужто навек со мной? Ведь горбатый я…
Прижалась она к нему шибче:
- Зато сердцу родной!
И пошли они вдоль села, обнявшись. Глядят, у Ксюшиных ворот парни собрались, а среди них долговязый пальцем в небо тычет, громко доказывает:
- Все равно Ксюша не пойдёт за горбатого, бог не допустит.
А ему тут и крикнули с хохотом:
- Чего ж не допустит, коль уже ходит.
Оглянулся долговязый, увидел Ксюшу с Николкой и встал как вкопанный. Кто-то и сунул под нос ему кукиш: "Что, съел!.." Но детина опомнился, руки в бока, грудь колесом:
- Чего он сделал такого? Подумаешь, корешками позабавил! Отец мне козла, барана да мерина на разживу дает! А что горбун ей к свадьбе готовит?!
Никола кулаки сжал, хотел задать обидчику, да Ксюша удержала:
- Чего с дураком связываться.
Сложил Никола кулаки на грудь и почувствовал, комок шерстя, что барсук подарил, решил достать. Потянул… и вытащил платок дорогой: по краям золотым узором украшенный, в середине птицы серебром вытканы, словно живые.
Детина прикусил язык, поплёлся прочь…
Молодые вскоре свадьбу сыграли. Дружно жили. Ксюша, бывало, платок в праздник на плечи накинет - вся деревня любуется. Да шибко-то не носила, хранила в сундуке: еще не только дочке да внучке, а и правнучке покрасоваться перед женихом довелось.
Волшебный посох
Батрачил у, богатого мужика молодой парень - Лукьян. Как-то во весне послал его хозяин в тайгу черемши набрать - Лукьян места знал, а с ним сосед Панкратка Лузгин увязался, тоже решил черемшой запастись.
Вскоре к речке вышли - течет тихая, водица прозрачная, камушки на дне проглядываются. Лукьян присел, наблюдает, как мальки стайкою носятся, говорит:
- Поглянь, красота-то какая!
А Панкратка поднял булыжник да в речку у Лукьянова носа и бросил. Мальков разогнал, воду взмутил и расхохотался:
- Тебе б за рыбками только доглядывать!
Лукьян плечами пожал:
- Чего в том плохого?!
Дальше пошли, а речушка всё быстрей бежит, омутками разливается. А по берегам черёмуха в цвету, над ней сосны шумят высокие. Лукьян остановился, опять любуется:
- Гляди-ка,- говорит,- черёмуха белая, будто облака на небе.
А Панкратка сломил ветку, комаров отогнал, да и сказал с прищуром:
- Не зря тебя блаженненьким кличут: про облака выдумал. О деле думать-то надо, как черемши поболе набрать.
А речка уж на перекатах шумит и широкая стала. Пролезли парни через кусты, глядят - на одном бережку пустошь большая, на другом - кедрач густой. Парни речку-то вброд перешли, на кедры поглядывают. Вдруг на суку филина увидали. Панкратка из озорства, видать, палкой запустил, да и попал. Филин с дерева кубарем, в кустах забился. А Панкратка захохотал:
- Эк, я ловко его!
Но Лукьян уж не вытерпел:
- Кому вред от фильки-то?! - и побежал к кустам.
Филин крылья расправить не может, на одной лапе стоит, другую поджимает. Лукьян его курткой тихонько накрыл, чтоб не трепыхался. Пригляделся - у того выше голени перья сбиты, кровь сочится. Он палочку к лапе приложил, перевязал крепко, на сук обратно хотел посадить, да с другого боку дерево обошел и дупло увидел большое. "Жильё, видать, филькино". Пустил в него птицу и к Панкратке направился. Тот в это время со всего маху дубиной по кедрачам бил, бельчат гонял; Лукьяна заметил, сказал:
- Про кедровник этот, поди, не знает никто, по осени приду сюда за орехами, хороший барыш получу.
Лукьян за птицу хотел его отчитать, а увидел, что Панкратка зверюшек гоняет, схватил его за руку:
- О барыше только и думаешь, а лесу беда от тебя!
Панкратка руку-то выдернул:
- Этого не тронь, того не делай. Указчик какой объявился!
Лукьян миром хотел его урезонить, дескать, тайга сторицей воздаст, коли беречь-то её. Но Панкрат распалился, кричит уж:
- Подумаешь, за черемшой вместе пошли. Вот я хозяину твоему доложу, что сам без дела по тайге болтаешься. Сказывай, где черемша-то растет? Без тебя наберу.
Но Лукьян кукиш под нос ему сунул:
- Сам поищи! - и за деревьями скрылся. Побродил по кедровнику, к речке вышел и подумал: "Красота-то какая! Кабы жить здесь… Да и суженой моей тут понравится".
Речку вброд перешёл, присел сапоги посушить да глядит - по другому бережку косматый старик бежит, на одну ногу хромает, кричит, рукою на воду показывает. Пригляделся парень - палку, вроде посоха, течением несёт, а старик запыхался, меж камней ковыляет - посошок-то, видать, дорог ему. Лукьян не раздумывал: котомку, сапоги скинул, в студеную воду бросился, посох поймал, к старику доплыл. Выбрался из воды, а тот уж его поджидает, у самого глаза круглые, нос крючком. Парень и спросил:
- Из-зa палки простой пошто бежал так? Посошков сколь хошь из любой ёлки вырезать можно.
Только сказал, посошок, будто чугунный, из рук вывалился, в воду плюхнулся. Глядит Лукьян, а это бревно у ног плавает.
- Ай да посошок! - удивился, приподнял бревно за один конец. - Тяжёлое!
А старик на парня глянул, да и говорит:
- Ты ведь мне лапу давеча перевязывал. Долг платежом красен - бери-ка его себе.
И до бревна дотронулся. Оно опять в посошок превратилось. Парень на старика глазами заморгал, спросить хотел - кто, мол, такой, но тут почувствовал - зуб на зуб не попадает, в воде остыл шибко. Старик это заметил, по плечу парня посошком стукнул легонько и сам пропал, только, где стоял, коряга осталась, а к ней посошок прислонённый. Оглядел парень себя - стоит сухохонек, в воде будто не был. Взял посошок и побрел по берегу брод искать. Как нашел, на другой берег выбрался. Свою котомку хотел подобрать, воткнул посох в песок, только руку отнял, глядит - вместо посоха кедр высокий встал. Ахнул парень:
- Эко диво!
Да подумал: "Ничего, приметою будет - через год-другой сюда жить приду, заимку построю". И пошёл восвояси. Черемши набрал, в село вернулся.
А Панкратка тем временем по кедрачу шалался, сам думает: "К лучшему, поди, что один остался - с Лукьяном не пойду боле - морока одна". Однако заметил - темнеет, дело-то к вечеру. Разжёг костер, сидит, головешки шерудит, а как ночь над тайгой сгустилась, слышит - ветра нет, а зашумело, затрещало вокруг. Коряги зашевелились, пни из земли выворачиваются, сучья у деревьев, как лапы страшные, к нему тянутся, сейчас схватят. С одного боку визжит, с другого стонет, сверху воет кто-то жутким голосом. И вдруг перед ним медведь вздыбился, Панкратка от страха затрясся, съежился, а медведь вот-вот набросится. Зажмурился Панкратка; да так и просидел всю ночь. Под утро, как глаза открыл, увидел - вместо медведя - пень вывороченный.
Вздохнул Панкратка:
- Слава богу - утро пришло! Место, видать, нечистое.
И бегом из кедровника, вслед только хохот послышался. В тайгу с тех пор не заглядывал.
Ну а Лукьян по весне с молодухой вернулся. Глядит - кедр как стоял, так и стоит. Пока жена к воде спускалась, Лукьян к нему подошел, только рукой дотронулся, кедр в посох превратился - торчит в песке. Лукьян не раздумывал, с собою взял.
За лето срубил избу, елань распахал, через год-другой сынов наплодил, стал ростить с женой.
Скоро люди к нему подселились - всем нравилось место: в речке - рыба; в тайге - орех, на еланях лён да рожь родились хорошие. Только некоторые приезжие-то давай кедры на избы валить. Приятно, конечно, в таком дому - дых в нем вольный. Лукьян, однако, зашумел:
- Сосны в тайге для вас мало? Зачем кормильца губите?!
Мужики сначала ворчали, мол, кому какое дело? Но в один год шибко хлебушко не уродился. В других-то местах люди бедствовали, а наши орехом прокормились, тогда и усовестились:
- Прав Лукьян - своё же добро губим!
С тех пор Лукьяна Кедровым Отцом прозвали, а состарился - Дедом Кедровым кликали. Крепкий старик был, по деревьям шибче молодых лазил. Не хромал, не горбился, однако кто его помнил смолоду, рассказывал:
- В тайгу, бывало, ружья не возьмёт, а посох всегда при нём. Да и посох-то - палка кривая.
Сыновья, как подросли, из городу резную трость ему привезли, но он полюбовался, к стене поставил и сказал:
- С моим-то сподручнее в тайге.
Многие гадали - откуда посох-то? И пошто не расстаётся с ним? А мужики говорили:
- Потому и не расстаётся, что в нём сила волшебная: сколько раз в тайгу без ружья ходил с одной своей палочкой, а глядишь - медведя ухайдокает. Кинет в него посошком, а собьёт, будто бревном.
А бабы нашёптывали, малых ребят пугали, чтоб далеко от села не ходили; дескать, в дупле кедра лешак караулит - выскочит, схватит неслуха и утащит к себе.
Старик-то на те байки усмехался и в дупло сам лазил частенько. А по осени, как шишкобой наступал, бывало, и ночевал в нём, а чтоб другие не лазили да не мешали, объявил с усмешкою:
- Я там с лешаком в кости играю!
Ну, а ребят, коли встречал в кедровнике, поучал:
- Кедр и птицу, и зверя кормит, а для нашего брата-таёжника - второй хлебушко, беречь надо!
Но с каких-то пор, по осени, стали мужики встречать кедры срубленные, подойдут и ахнут - лежит красавец поваленный, шишки обобраны. Дед как узнал, руками всплеснул:
- Экое злодейство! Сотни лет деревьям стоять, а теперь - кому нужны - жукам благодать! Через год-другой труха останется!
На другую осень - то же самое. Мужики с утра до вечера по тайге бродили, порубщиков караулили, да ни разу не встретили, а кто утром пойдёт, так на срубленный кедр наткнется. Ну и решили:
- Нечистая сила, видать, орудует.
Кой-кто забоялся в кедровник ходить. А Лукьян надумал по ночам караулить.
С вечеру как-то забрался в дупло, сидит, на закат поглядывает: "Ишь ты, какой розовый!" Вдруг голоса услыхал и выглянул осторожно. Внизу - мужиков незнакомых артель целая, с топорами идут, кедры осматривают, промеж себя спорят - на каком дереве шише больше, какое рубить.
Лукьян тут и понял - артель эта из города; чтоб мужики местные не словили их, по ночам кедры рубят, шишки обдирают. Один-то сказал вдруг:
- Молодым ещё в этих местах бывать приходилось. Шибко меня тут лешак напугал. После этого долго лесу боялся. Потом понял - во сне чертовщина привиделась.
Лукьян прислушался - голос знакомый, пригляделся и увидел: старик, его же лет, мужикам рассказывает, а кто такой - не поймёт. Дождал, покуда порубщики уйдут подале, вылез из дупла-то и следом за ними покрался.
А уж стемнело совсем, порубщики на поляну вышли костер разожгли и давай ближайший кедр рубить. Лукьян хотел в село за мужиками бежать, да подумал: "Пока их соберу, уйдут порубщики". А те уж дерево повалили, шишки обобрали, за второе взялись. Старик вышел к ним, встал подале, посошок в руках покрутил, спросил строго:
- Пошто, мужики, кедры губите?
Артельщики работу бросили, на него уставились. Один вперед вышел, старший, видать, глаза из-под бровей густых злючие. Заворчал:
- Срубили одно, завтра десяток вырастет. А ты кто таков, чтобы нам указывать?! - И глаза-то прищурил, Лукьяна сверлит. Тот по прищуру и узнал:
- Панкратка ить это, лиходей!
Панкрат тоже, видать, Лукьяна признал, шею вытянул, бородою затряс:
- Никак Лукьянка-батрак. Эвон… блаженненьким и остался. Иди, пока цел! Нас-то много!
Но Лукьян стоит, не уходит, посошком покручивает:
- Уйду, коли с дружками пакостить бросишь!
Переглянулись порубщики, Панкратка им знак подал, они к Лукьяну толпой подошли, обступили, сейчас сомнут. Но тот посошком круг себе очертил и воткнул его рядом. Сам исчез, будто не было, а где воткнул посох-то, там кедр встал развесистый, шишками усыпан сверху донизу. Артельщики Панкратовы загалдели, туда-сюда заметались. Кричат:
- Здесь он. Поди, в кустах запрятался!
Побегали, поискали - нет Лукьяна. А Панкрат на кедр глянул, языком прицокнул:
- Шишек-то сколько!
Ну и крикнул:
- Берите-ка топоры! Рубите скорее! Соберём шишки да быстрее отсюда выберемся - старик-то, поди, за мужиками побёг!
Стали Панкратовы подручные кедр рубить, Панкрат подале отошёл, наблюдает, руки потирает:
- На этом и закончим работишку!
Подрубили кедр - сейчас повалится, стали толкать. А кедр к Панкрату накренился - вот-вот упадет. Отбежал Панкрат - безопасное место вроде, а кедр качнулся да и рухнул на него. Ахнули порубщики, побежали в разные стороны. Потом опомнились: дескать, чего ж это мы - там шишки и вещи наши оставлены. Возвернулись по одному, глядят - на поляне Панкрат лежит, скорчился, а кедра нет. Только поперёк груди Панкратовой палочка-посошок. Старик пыхтит, посошок с себя сдвинуть пытается. Порубщики-то плечами пожали, нагнулся один, за палочку-посошок взялся, а она, будто бревно, тяжёлая. Подошли другие - оттащили кое-как в сторону, а Панкрат стонет, подняться не может, кости, видать, переломаны. Порубщики затылки почесали, один и сказал:
- Шишки нам унесть надо бы, а тут его придется переть!
Другие-то поддержали:
- Бросим Панкрата.
Но тут Лукьян из-за деревьев вышел и сказал строго:
- Берите-ка главаря своего да несите отсюдова!
Сам нагнулся, подобрал посошок и погрозил:
- А коли оставите - вам из лесу не выбраться!
Порубщики видят - для Лукьяна посошок легонек, а им бревном показался. Шишки бросили, взяли Панкрата да в город потащили. А Лукьян шишки по поляне разметал: "Лесной люд пущай кормится", и пошел домой.
С тех пор порубщиков не встречали, только Лукьян со своим посошком ходил, кедровник осматривал; а как совсем состарился, перед смертью сыновьям да мужикам наказал, чтоб кедры-то берегли. Те наказ его крепко помнили, худого человека в тайгу не пускали. А посох Лукьянов у могилы его в землю воткнули - так уж попросил. На том месте потом кедр-красавец поднялся, по осени ребятишек одаривал шишками.
Домового подарочек
Как-то на лесосеке мужика из нашей деревни бревном придавило. У вдовы Матрёны мальцов трое на руках осталось и дедка совсем старенький.
А вскоре еще беда - брат с женой от какой-то хворости в одночасье померли, пришлось и племянницу в семью брать. Устенька видела, как тетка бьется, чем могла, пособляла - с братишками посидеть али избу вымести. Так бы и жили, но тут по селам на скот мор навалился, и у Матрёны сначала лошадёнка, за ней корова подохли. Малыши без молока хиреют, болячками покрываются, и дедка ослаб - еле ноги волочит. Ну хоть по миру иди. Порылась баба в сундуке, тряпьё последнее собрала, соседям распродала, кой-какие гроши выручила. Да разве ж на корову хватит?
Пришла к богатому мужику Егору Беспятову, в ноги кинулась:
- Продай в долг кормилицу - дети с голоду пухнут!
Мужик глаза прищурил, губами пухлыми почмокал, сказал голоском елейным:
- Коли в срок не расплатишься, корову-то заберу, а деньги, что сейчас принесла, уйдут за пользование.
И крикнул сыну в окошко:
- Отвяжи-ка, Ермоха, Бодучую, пущай ведёт.
Тот хмыкнул в нос недовольно:
- Ишь, голытьба, все в долг норовит, без отдачи. - Но тут же рукой махнул: - Да Бодучую-то не жалко…
Повела Матрёна корову к себе, а та и впрямь норовят её рогом поддеть. Намаялась баба, пока привела. Однако на душе радостно - корова хорошая, молока много давала. А на нем ребятишки быстро отъелись, и дедка вскорости оклемался, стал по сёлам ходить, плотничать помаленьку. То яиц десяточек заработает, то петуха голенастого. Однажды несушек пяток принёс. Со своими яичками куда лучше, но Матрёна их приберегала, по воскресным дням на рынке продавала, деньжат на корову прикапливала. Дед даже ведро песку с речки принес, чтоб неслись куры лучше. Только те вдруг нестись перестали. Услышит Матрёна - несушка в гнезде кудахчет (значит, яйцо снесла), а пойдет проверит - пусто. Отцу пожаловалась. Старик подумал, ответил:
- Поди, хорёк их тревожит?
Но Матрёна возразила:
- Кабы хорёк, так всех кур давно придушил, а этот за яйцами только охотник.
Дед согласился, но всё же у кузнеца сладил капканчик. К вечеру в курятнике у корытца с песком поставил и на всяк случай перекрестил троекратно. Вечером ребятне расхвастался, дескать, какой он охотник хороший - хорька изловит и им покажет. Только ночью дед не спал долго, ворочался, к утру лишь забылся. А Устеньке любопытно на хорька поглядеть: раньше всех встала, пришла в курятник. Глядит, корыто с песком опрокинуто, рядом мечется кто-то. Устя в ладоши хлопнула:
- И вправду хорька изловили!
Подошла ближе:
- Батюшки!
То… старичок, чуть боле кошки, в капкане ножкой застрял, рядом лежит яйцо краденое. Подошла Устя, старичок присел на корточки, притих.
- Ты что ж, безобразник, яйца воруешь?! - возмутилась девочка. - Тётку с дедком щас кликну - будешь знать, как бедных обкрадывать!
Старичок сразу мордочку скорчил жалостную, слезки утирает:
- Прибьёт, прибьёт меня дед кочергой! Ей-ей прибьёт!
Усте жалко старичка стало, у самой слезы выступили. Взяла палку, сунула в капкан и освободила старичка. Тот ножку прищемлённую потер, схватил яйцо и юркнул в нору крысиную. Устя вслед ему крикнула:
- Ишь, последнее утащил!
А из норы вдруг лапка мохнатая высунулась и оставила что-то рядом. Подошла Устя, подняла, что старичок оставил; это камень оказался, круглый, будто яйцо куриное, только грязный и шибко тяжелый.
"Орехи колоть им буду", - подумала Устя и ушла из курятника в избу, камень под подушку спрятала.
Вскоре дед проснулся, в курятник сходил, ругается - дескать, опять хорёк напакостил: яйца с-под курей все повытаскал, а в капкан не попался!
Потом глянул на Устю с прищуром:
- А ты чего в курятнике делала?
Устя встала, потупившись, а дед не отстаёт:
- Сдаётся мне, ты хорька выпустила! Будем теперь без яиц, ить он зверь осторожный - второй раз в капкан не полезет.
Устя и не знает, что ответить, из-под подушки камень достала, подала деду, тот удивился:
- Яйцо, штоль? А што ж не протёрла? Вон как курой обмарано.
Хотел взять, да не ожидал тяжести, камень из рук выпал ему на ногу. Он и запрыгал на другой, всех святых во всю мочь поминая. Как боль поутихла, дед пальцем под скамью указал:
- Подай-ка то яичко.
Матрёна с полу подняла, тоже удивилась:
- Тяжелый камешек!