Дарьины ухажёры
А вы не слыхивали, как баба с чертями дружбу водила? Врали люди аль правду баяли, не знаю, но есть такой сказ.
Жил на селе Митроха Пыряев. Невелик, щупловат, а жена - красавица: белолица, полногруда, Дарьей звали. Парни-то, как девкой была, шибко подле неё увивались. А вот ведь - Митроху выбрала. Дарья сызмальства в работе удачлива: в лесу грибов али ягод больше всех набирала, в реке рыбу покрупней, чем у мужиков, корчагой вылавливала. Бабы и нашептывали:
- Красотой своей чертям приглянулась!
Дарья-то в девках смешлива была, не отнекивалась, а про неё всяки небылицы плели.
Пошла однажды в лес, чует - лешак за бока щиплет. Обернулась, перекрестила - отстал. Али того смешней: на реке белье полоскала, из воды харя высунулась - чмок в губы. Сплюнула. Бельё с мостков переложить хотела в ведро, глянула, а оно… рыбой полнёхонько: и карась, и налим, даже стерлядь востроносая.
Парни посля таких выдумок давай почёсываться:
- С Дарьей связываться - дело опасное.
А Митроха-то похитрей - углядел в глазах у неё лукавинку, понял всё: "От такой-то отказываться - дураком быть!" И посватался простофилям на зависть. Славно зажили молодые. Да только вскорости в нашу волость писаря поставили нового. Панкратом звали. Худющий, вреднющий, и волосы до плеч. Долговолосым за это кликали. Углядел Дарью, понравилась. А время пришло набор на царёву службу справлять. Писарь с начальством уладил, и забрали Митроху в солдаты.
Дарья с дитём на руках одна, от скуки-то иной раз на вечёрку придет, а долговолосый тут как тут. Она и не стала ходить. А Панкрат на улице встретит, до дому на глазах у соседей плетётся. А в безлюдном месте, где скараулит, начнёт приставать.
Терпела Дарья, терпела, решила к колдунье-старухе сходить. Бабка та привадить али отвадить кого - мастерица была. Девки к ней бегали - говорят, помогало. Вот Дарья у старухи-то и расплакалась:
- Другим красота в радость, а мне - горе!
Бабка головой покачала:
- С Долговолосым связываться - невеселое дело. - Да тут же ухмыльнулась: - Только не след тебе, молодка, Панкрата бояться, коли водяной с лешим у тебя в ухажёрах.
Дарья-то отмахнулась:
- Выдумки всё!
Да старуха в упор глянула:
- В каждой выдумке правда есть! - И рассмеялась: - Мы чертей к себе еще приспособим, помогут от Панкрата избавиться. С ними только уговорись.
И научила бабу, как быть.
Идет Дарья от старухи, а Долговолосый уже на улице поджидает. Дарья ему подмигнула и говорит:
- Приходи ко мне в полночь!
Долговолосый аж рот раскрыл и отстал с полдороги. А Дарья пошла на реку, только на берег вышла, из воды, будто кочка, голова лохматая высунулась. Дарья и говорит, как старуха подучивала:
- Приходи, водяной, к моему двору в полночь. Ждать буду, а чтоб не догадался никто, лужей у двора обернись, я тебе знак подам. Услышишь: "Хрю-хрю!", знай - это я к тебе спешу.
Только сказала, кочка в воду усунулась. У берега забулькало, волна по реке пошла и, будто собака, ноги Дарье, лизнула. Вечером Дарья сидит у окошка, видит: мужик-сосед воду из колодца нёс, да так неумело - споткнулся, опрокинул ведро. Чертыхнулся и ушёл, а лужица больше вдруг стала, в огромную лужищу разлилась. Дарья свинью из стайки выпустила, та пятаком, повела. "Хрю-хрю". И бегом на улицу. В луже улеглась, барахтается. По луже волны - теплой грязью хавронью окатывают.
Панкрат в это время к Дарье собрался, сапоги дёгтем натёр, волосы причесал, маслом намазал. В зеркало глянул: "Ярой!" Только ко двору подходить, глянь - лужища у ворот. Вброд идти - сапоги жалко, а враз и не перескочить. Углядел валун посредь лужи.
"Прыгну-ка я, - думает. - А с валуна прям на сухой берег, к воротам".
Разбежался - скакнул на валун.
А это свинья в грязи нежилась. Вскочила с визгом, понеслась прочь. Панкрат в лужу плюхнулся.
Соседи визг услыхали:
- Режут, чго ли, свинью-то?
Выглянули: из лужи писарь вылазит, ругается на чём свет стоит. Ну, на смех и подняли.
На другое утро пошла Дарья в лес за грибами, на улице опять писаря встретила:
- Чего ж не пришёл? - Подмигнула: - Весь вечер ждала!
Панкрат заморгал глазами, хотел её приобнять, но увернулась баба, к лесу бегом побежала. Только пришла, чует - за бока щиплет кто-то. Она и говорит:
- Лесовик, лесовик, приходи в вечер ко двору. Как услышишь: "Ме-е-е", - знай, это я к тебе спешу на свидание.
Лесовик и отстал, только листья у осин задрожали, будто ветер прошелся. Чует Дарья, корзина в руках тяжелей, стала, глянула, а она земляники полная. Отправилась Дарья обратно в село, а вечером смотрит - у ворот осинка стоит, листьями трепыхает. Дарья козу Машку рогатую за ворота выпустила. Коза бородой потрясла: "Ме-e-e". И к осине, листья пощипывает.
А Панкрат от грязи отмылся, штаны новые надел, рубаху с гарусом и к Дарье скорее. Только подходить, а коза как увидела, рога наставила. Панкрат кинулся было в сторону, да коза за штанину его поддела, вот и брыкнулся в пыль. Машка бородой затрясла, опять рога наставила. Еле Панкрат увернулся и припустил домой.
На другой день пошла Дарья в лес, лесовик веткой за косу ее ухватил. Дарья и говорит:
- Лесовик, лесовик, я к тебе вышла, да писарь Панкрат нам помешал. Уж и не знаю, как отвадить его.
И почудилось Дарье, будто зашумело, заскрипело вокруг, а ветка косу Дарьину отпустила. И опять у Дарьи корзина ягоды полная.
Пошла Дарья к реке корчагу достать, глянула - на берегу метки нет, придется в воду лезть. Только ступила - за ногу кто-то схватил, кругом пузыри пошли с бульканьем, и слышит:
- Ты пошто от меня убежала?
Дарья и говорит:
- Водяной, водяной, Панкрат долговолосый меня прогнал. Так сапогом пнул, и сейчас бок болит.
Только сказала, ногу-то и отпустило. Корчагу на берег выволокла, а она рыбой полнёхонька.
А Панкрат все думает: как Дарью укараулить. Решил ночью забраться. Как уснуло село, он и отправился. Только подходит, глядит - где осина вчера стояла, два огонька сверкнули:
- Батюшки, - ахнул Панкрат: это волк на него глядит, зубы оскалил. Рычит:
- Коли у Дарьиных ворот будешь мотаться, быть тебе худу!
Пянкрат тягу с полными портками. Кричит:
- Волк! Волк!
Соседские мужики кто с дубьём, кто с ружьём повыскакивали, к Дарьиным воротам подбежали, глядят - это гнилушки огоньками светятся. Давеча ребятня принесла, поиграли да бросили.
А Панкрат к своему двору прибежал, воды захотел с перепугу испить. Бросил в колодец ведро, а оно обратно не тянется, будто держит кто. Глянул в колодец, а оттуда лапа высунулась, ухватила за космы:
- Это ты мне мешал, Дарью ногами топтал?! - и утянула Панкрата в колодец. Утром только мужики достали, говорили - пьяный был шибко, потому и упал.
А Дарья, сколь лет без мужа была, не бедствовала - из леса грибов да ягод, с реки рыбы всегда приносила. И от людей пошло уважение, как-никак, долгонько ждать Митроху пришлось.
И как с царёвой службы вернулся он, лучше прежнего зажили.
Ямщицкий дед
Как-то прослышали мужики - в Иркутском городе икона чудотворная объявилась: с кого хошь любые грехи разом сымет, коли помолиться перед нею усердно да свечку поставить. Подумали мужики и с поклоном к Еремею:
- Поезжай-ка, дедушка, помолись за себя да за нас… Грехов-то за жись нашу темную - о-хо-хо сколь накопилось! А за старухой твоей приглядим, дровишек али еще чего - все будет.
Еремей и кивнул согласно. Собрали мужики со всей деревня деньжат на дорогу, по гривеннику с каждого, и отправили старика. Приехал он в Иркутск, нашел церковь, где икона была чудотворная, свечу алтынную перед ней поставил, отбил поклоны с крестом: за мужиков, за их чад и за себя со старухою; через месяц возвернулся, объявил мужикам:
- Отмолил за всех, как положено. Пущай, души ваши будут спокойные.
Ну, а те, недовольные, в воскресенье к Еремею заявились - обстоятельно, дескать, поведай: как ехал, город Иркутский каков из себя, ну, и чудотворная какова?
Старик в это время зипунишко осматривал, углядел на заплате дырку и крякнул с досады:
- Ах ты, елова шишка, и здесь проносился!
Потом отбросил его, стал рассказывать про икону - как слёзы у богородицы из очей текли; город Иркутск описал - большой город-то, не чета деревушке нашей, и вдруг просиял, будто приятное вспомнил:
- А и хороша, чугунка-то… Ране сколь месяцев добираться на лошадях приходилось, а нонче в тридцать ден обернулся. Молодым-то меня купцы нанимали обозы стеречь, а потом и сам я извозом занялся. Страху, бывало, натерпишься, пока груз до места доставить: то пурга, то конокрады, то чаерезы-разбойники; одно спасенье - удаль, винтовка, да кони быстрые, ну, ещё Дед Ямщицкий когда выручит. Меня-то не пришлось, а кой-кого наших из беды вызволил…
Тут поперхнулся старик, заморгал.
- Эвон как… не туда меня повело, не об этом ведь надо…
Но мужики руками замахали:
- Ну-у-у, дед, коль начал, досказывай! - У мужиков глаза загорелись, к Еремею ближе подсели. Старик опять зипунишко в руки взял, чтоб дырку чинить, и продолжил…
В деревне Уськино, что у Московского тракта, Ерофей Клюкин жил. Смолоду не женился - девка обманула: парень к ней всем сердцем, а она покрутила да за другого пошла. Он больше ни к кому и не сватался, один хозяйствовал: землю пахал, овёс для лошадей почтовых растил - станции-то от самой Москвы по всему тракту стояли.
Как-то зимой случилось Ерофею в город ночью поехать. Дорога сначала лесом шла, потом по степи побежала, он вожжи-то и опустил, дескать, Гнедко сам по тракту довезёт.
Лежит в санях, в звездное небо глядит. Вдруг лошадь стала, и будто из-под земли бородатых двое. Кистенем Ерофея .по темечку, да хорошо - скользом прошло, не до смерти ушибли…
Очнулся - ночь на исходе, в голове шумит. Все ж приподнялся, по сторонам поглядел - лежит он на тракте в санях, а лошади нет, увели. Заплакал было Ерофей с горя, да услышал звон колокольчика. Подъехала тройка: один конь белый, другой вороной, третий рыжий, будто огонь. Кучер - старик бородатый - с облучка крикнул:
- Впрягайся вместо коня, Ерофей, да волоки, по моему следу.
Дернул вожжами, и полетели саночки, только пыль снежная столбом закрутилась, и хохот удалой послышался. А пыль шибче крутит, словно иглами лицо колет, ветер шапку сбивает. Ерофей не знает, как быть, а тут над головой опять крикнул кто-то:
- Впрягайся, не то замёрзнешь лежа-то!
Почесал Ерофей темечко ушибленное, впрягся и потащил сани. Во все глаза глядит, на сажень ничего не видит. Вскоре взмок, из сил выбился. Присел на снежный холмик. "Пропал", - думает. Вдруг морда лошадиная из темноты высунулась.
- Свят! Свят! Свят! - закрестился Ерофей, а морда к нему губами тянется. "Да это ж Гнедко мой!" - обрадовался он, вскочил, за шею коня обнял.
Вскоре снег реже пошел, светлее стало. Запряг Ерофей коня, хотел ехать, но увидел; из сугробчика, на котором сидел, нога торчит. Разгреб снег, а там бородатых двое лежат, скорченные. "Замерзли, поди",- подумал Ерофей, да заметил: у обоих армяки на груди в крови свежей. Ерофей с перепугу в сани прыгнул и погнал в город. Приехал на постоялый двор, знакомого ямщика - Кузьму Дерюгина встретил, с их деревни родом, тот и повёл Ерофея в трактир. Выпили по маленькой, Ерофей рассказал, что с ним приключилось, шишку на голове показал. Ямщик подумал, сказал серьезно:
- Это, Ероха, ты Ямщицкого Деда встретил, гуляет он по дороге нонче: то юродивым нищим прикинется, то ямщиком удалым, то стариком кучером. Для нас он прямо спаситель - в округе давно разбойники безобразят. Всё норовят в пургу да в метель, чтоб следов не было. Управы на них нет, только Дедка Ямщицкий и гоняет их. А появился он вот как. Один из наших собрался груз ценный и срочный везти. Отец ему и говорит: "Солнце средь бела дня за тучи скрылось - быть метели". Тот не послушал: "Чего мне метели бояться?! Не впервой, да и ехать-то недалече".
Старик и успокоился, сына отправил, а через час такая вихритень поднялась, два дня бушевала. Как поутихла, люди с почтой отправились. В двух верстах от городка у дороги сугробчик увидели. Разрыли, а там парень сидит скрюченный, а лошадь и груз пропали. Сначала думали - замёрз, но потом в затылке дырочку обнаружили от пули. Отец-то, как увидел сына погибшего, так будто умом тронулся - всё продал, дочерям на приданое лишь малость оставил и сам исчез, будто в воду канул.
Вот с тех пор дух его и гуляет в метель, на тройке по степи разъезжает с гиканьем. Мы, ямщики, зовём его Ямщицкий Дедушка - потому как добрым людям худа не делает, говорят, даже конём аль деньгами одаривал. А с татем встретится - живьём не отпустит. Видать, он тебя спас от разбойников, а их порешил…
Помолчал ямщик, потом наклонился и Ерофею, сказал шёпотом:
- Говорят, он на постоялые дворы заезжает, в трактиры заглядывает. Выпьет, рюмочку и слушает - кто о чём говорит.
Посидели Ероха с Кузьмой ещё немного, выпили по последней. Ямщик вскоре ушёл, Ерофей один остался, сидит притихший, людей разглядывает. Глядит - в углу парни гуляют, подле них старик в тулупе чай пьёт. Пригляделся Ерофей: старик на того кучера, что в степи тройкой правил, шибко похожий. Подошёл он к старику, рукой за плечо тронул, но тот исчез сразу, будто не было. Ерофей глазами заморгал. А старик среди парней уж сидит, рассказывает что-то весёлое - те хохочут, закатываются. Ерофей к ним подошел, старика схватил за плечо. Парни на него уставились:
- Ты чего, мужик?
Но старик улыбнулся, встал, отвёл Ерофея в дальний угол и подал руку. Только тот взял её - старик опять исчез, а Ерофей почувствовал в руке что-то, глянул, а это кошель, денег полный. Стоит Ерофей, покачивается, понять ничего не может. Парни про старика, видать, сразу забыли, над Ерофеем подсмеиваются:
- Ишь, как набрался - земля не держит!
А трактирщик крикнул ему из-за стойки:
- Эй, мужичок, чего по углам шарашишься? Шёл бы спать.
Хотел Ерофей из трактира идти, да услышал вдруг - плачет кто-то. Оглянулся, а это трактирщица служанку - татарку молодую - у стойки грязной тряпкой хлещет. Он и вступился:
- Пошто девку забижаешь?!
Та в ответ:
- Будет знать, как посуду хозяйскую бить.
Ерофей тряпку выхватил:
- Сколь черепки стоят?
Трактирщик-то и подсказал сразу:
- Три целковых плочено!
Достал Ерофей трешницу, кинул ему, а тот увидел у него кошель, деньгами набитый, глазами заморгал и говорит:
- Посидел бы ещё, водочки выпил.
Ерофей и не знает, что делать: "Может, и вправду остаться? Денег привалило много - погуляю всласть".
Сел на лавку, но девушка вскоре закуску поднесла, зашептала:
- Не пей, дяденька, споят тебя хозяин и деньги возьмёт. Уходи отсюда, а я выйду следом и тебя доведу до двора постоялого.
У Ерофея хмель-то поубавился сразу. Вышел из трактира, за ним девушка. До постоялого двора проводила.
В это время луна яркая из-за туч выглянула, лицо девушки осветила. Тени от ресниц на щёки пали, глаза будто звезды. Ерофей стоит, любуется, а девушка за бороду ласково его потрепала.
- Молодой вроде мужик, а бороду вон каку отпустил.
У того душа будто отмякла, спросил тихо:
- Как зовут тебя, черноглазая?
- Фаридой мать нарекла. - И вздохнула, по щеке слеза покатилась. Увидел Ерофей слёзы её - сердце забилось, спросил:
- Чего ж ты у этого борова служишь, али другой нет работы?
Фарида и рассказала:
- Родители год как померли, я с дедом осталась. А отец перед смертью в долг муку брал, а как помер, хозяин в деревню нашу приезжал, распиской над головой тряс, на деда криком кричал, будто мы его ограбили. Вот я и отрабатываю.
Выслушал девушку Ерофей, помолчал и сказал твёрдо:
- Хватит тебе мытариться. Завтра жди меня.
…Утром пришел в трактир. Хозяин за стойкой выручку пересчитывает, в дальнем углу компания тех же парней гуляет, Фарида полы метёт. Ерофей кивнул на неё трактирщику:
- Сколь должна тебе?
Тот прищурился:
- Семь рублёв.
- То год назад было, - нахмурился Ерофей, - а сейчас сколько же?
Трактирщик и загундел:
- Я её кормил, поил, посуды уйму побила. Семь рублёв, и все тут.
Вынул Ерофей деньги, кинул трактирщику. Фариде велел собираться. Та убежала и вернулась скоренько - пожитков-то всего узелок махонький, на самой шубейка драненькая. Ерофей и решил конфет да пряников ей на дорогу купить. Подошли к стойке, а трактирщик бабе своей приказал, конфеты отвешивать. Сам подсел к парням. Те притихли, зашептались, на Ерофея поглядывают. Девушка это заметила, Ерофея из трактира за рукав потянула, ничего не говорит, а глазами так и молит: "Быстрее!"
Пожал Ерофей плечами, пошел за ней. Сели в сани. Побежал Гнедко резво, да только от города чуть отъехали, так и увидели: вслед за ними санки гонятся, двумя рысаками запряжённые.
Фарида к Ерофею прижалась, заплакала:
- Хозяин это за нами гонится, с дружками на путников нападают.
Ерофей коню ходу прибавил, те тоже; Ерофей шибко погнал, да только Гнедко, хоть и добрый конь, всё ж для крестьянской работы более схожий. Вскоре топот рысаков сзади послышался. Оглянулся Ерофей, а в санях те парни, что в трактире гуляли, а средь них трактирщик из ружья в Ерофея целятся. Стрельнул, да попал в Гнедко. Упал конь, сани на бок, Ерофей с Фаридой в снег вывалились. Разбойники из саней повыскакивали, к ним было кинулись, да вдруг, откуда ни возьмись, тройка коней вылетела: одни конь белый, другой чёрный, третий рыжий, будто огонь. В санях старик сидит бородатый, давай вокруг разбойников крутить с гиканьем. За санями пыль снежная вихрями. Разбойников уж и не видно, не слышно, а тройка всё по кругу, и будто гром по небу раскатывается.
Вдруг тройка стала, и стихло всё. На том месте, где разбойники из саней выскочили, огромный сугроб образовался, а рысаки их поодаль стоят, похрапывают, на сугроб пугливо косятся. Ерофей на Гнедко убитого поглядел, заморгал глазами:
- Как без коня-то в хозяйстве?
Тут старик на тройке подъехал, слез с облучка, подал Ерофею вожжи, сказал:
- Владей, парень, тройкой, кони не простые: от дурного глаза, от лихой руки заговоренные, и в работе будут хорошие.
Ерофей старику в пояс поклонился:
- От смерти второй раз спасаешь. В трактире деньгами одарил, а сейчас вот коней…
Но не договорил, поперхнулся, на колени перед стариком упал, Фарида рядом встала. Старик на неё кивнул, сказал ласково:
- Сироту от мытарств избавил - доброе дело, а добро должно быть оплачено!
И на сугроб поглядел грозно:
- Ну, а злодеям - смерть злодейская!
И вздохнул тяжело:
- Андрюху мово ведь это они погубили.
Сказал так, взял из саней дробовик, пошёл к рысакам разбойничьим. Гикнул, свистнул и погнал в степь, только пыль снежная столбом закрутилась. Долго глядели Ерофей с Фаридой ему вслед, покуда из виду не скрылся. Потом сели в сани, и повёз Ерофей Фариду в родную деревню под веселый звон колокольчика.