Мистицизм и тайна Доры
В Менербе, куда уезжала на лето, Дора никогда не появлялась на людях. Ставни ее дома всегда были закрыты, и она увядала в одиночестве, несмотря на интерес, который к ней проявляли в этом городе и даже в галерее Паскаля Лене, выставлявшего ее работы. Она не говорила ни с кем, даже со своей горничной, лишь упорно смотрела из окна на сияющий в солнечных лучах дикий пейзаж Люберона. Путь в религию становится бесповоротным. Она носит образки, медитирует, уже встречается со служителями церкви. Что-то в ней зовет ее прийти к Богу. Ее сюрреалистический ум был восхищен поэтами барокко и великими мистиками. Дали скопировал рисунок (прославленного испанского святого, мистика и писателя, жившего в XVI веке. – Пер.) Хуана де ла Круса, и в той же перспективе – Христос увиден как бы с головокружительной высоты. Эротоман Элюар, слабый и сильный одновременно человек, был потрясен стихами Терезы Авильской (католическая святая, прославленная монахиня, автор мистических книг и стихов; реформировала орден кармелитов, была наставницей Хуана де ла Круса. – Пер.). И повторил парадоксальное мистическое изречение, которое стало ее принципом: "умереть, чтобы не умереть", одна из великих тем любви. Духовное горение и одиночество – так следовала этому принципу Тереза. Ему стала следовать и Дора. Она начала жить в полном уединении, и эта двойная смерть наконец стала для нее сладостной. Итак, каждое лето она запиралась в своем доме в горах Люберон и писала просторные пейзажи, которые не показывала никому, но которые, должно быть, видел ее деревенский знакомый Николя де Сталь. Эти пейзажи были полной противоположностью картинам Пикассо. Похоже, что Дора наконец нашла свой путь, освобождая природу на своих картинах, отдавая ее во власть силе ветра. Возвращаясь в Париж, она замуровывала себя в одиночестве, не отпирала дверь своей квартиры на улице Савуа никому (или почти никому). Сама она очень редко покидала эту квартиру и лишь для того, чтобы, пробираясь вдоль стен, сходить в церковь помолиться. Так следовало вести себя дарительнице, которая пожертвовала свое имущество монастырю и живет в нем. Но была ли Дора на самом деле такой полумонахиней? Сопровождалось ли дарение обрядом, подобным тому, через который прошел Жорис Карл Гюисманс и который он описал в своем знаменитом рассказе "Послушник"? Никто ничего не знает об этом. В таинственной квартире Доры были сложены в кучу все воспоминания о ее любви с Пикассо. Как и он, она сохранила всё – каждый штрих карандаша своего "учителя", пустяковые рисунки, быстро сделанные на бумажной скатерти в ресторане, торопливо набросанные записки – и, разумеется, картины, которые она вытребовала у него. Дора говорила, что вымогала их, "чтобы отомстить за себя": она-то уж точно знала их подлинную цену и понимала, что они стоят целое состояние. Иногда хранители музея Пикассо приходили к ней, а она забавлялась их нетерпением и говорила им: подождите еще немного, потом получите всё. В итоге это "всё" стало таким же таинственным, как она сама. Чем именно она владела? Только распродажа в 1998 году позволила нам узнать ответ. Во время ее мистического "страстного пути" слава Пикассо гремела по всему миру. Он часто интересовался Дорой, но не потому, что беспокоился о ней, а лишь чтобы узнать, что с ней стало. Он был невероятно суеверен и опасался ее духовного насилия, то есть боялся, что Дора его околдует. Чтобы лишить Дору святости, он уже давно старался изгнать из своей жизни магическое влияние этой "колдуньи". На картине "Женщина в желтом пуловере" он написал ее затянутой в пуловер, больше похожий на кольчугу, в которую он хотел бы ее заточить. Ее руки всегда были очень ухоженными, пальцы казались длиннее от покрытых ярко-красным лаком ногтей, которые Пикассо изображал похожими на когти. Теперь кисти ее рук – страшные крючковатые обрубки. Значит, он продолжает превращать Дору в животное. Фотографии квартиры Доры, сделанные после ее смерти, позволяют увидеть замкнутость и уединение, в которых она любила жить. Но каждый угол, каждый предмет мебели – кладовая сюрпризов. Каждый из них доверху заполнен вещами, относящимися к ее страсти. Несмотря на большую высоту потолков, кажется, что груды вещей готовы раздавить зрителя. Кучи вещей и висящие холсты, которые ждут, пока хозяйка начнет писать на них картины. Инструменты художницы – пузырьки, палитры, кисти, коробки, бутылки, чернила, тюбики с краской. Одним словом – полный хаос, среди которого она, должно быть, с трудом могла ходить. По мере того как Дора стареет, ее ум теряет гибкость – возможно, под влиянием пресловутого статуса послушницы. Дисциплина бенедиктинцев ее привлекает, и она следует обрядам и обычаям религии. Прежнее бунтарство исчезло: Дора принимает все в церкви и в ее моральном учении. Если только это послушное исполнение требований великих мистиков само по себе не бунт. Исчезла без следа свобода нравов, характерная для нее во время близости с Батаем, а потом с Пикассо, когда Дора пыталась жить скорее как ясновидящая, чем как актриса. Теперь она, наоборот, стала очень строгой в области морали, некоторые свидетели даже называли ее "фундаменталисткой". На одном из столов в ее квартире обнаружили экземпляр "Майн кампф", и она подчеркивала свой крайний антисемитизм. Ее уход в мистику – не единственная ее тайна. Легенда продолжается. Вела ли она свою необычную жизнь сознательно, или в ее психике было небольшое отклонение? Если так, то прав был Пикассо, глубоко убежденный в том, что эта женщина сумасшедшая, что она всегда была ненормальной, что в ее рассудке еще с детства была трещина. Теперь она одевается так странно, что иногда ее можно принять за бездомную или за бедную женщину. Кстати, "бедной" ее называли еще во времена Пикассо: окружающие тогда говорили о ней с состраданием: "бедная Дора". Выходя на улицу, она надевает на себя столько одежд, что превращается в бесформенный и до смешного нелепый ком. Что случилось с пылкой Дорой Маар, которую фотографировал Ман Рэй? Та Дора была похожа на торжествующую богиню, и казалось, что ее не может изменить ничто, даже время. Как могла до такой степени разрушиться та могучая сила, которая ясно видна на каждой из переживших ее фотографий? Дора теперь – и это правда – только старая женщина, чей организм разрушен. Она сама удивляется своей старости и тому, что живет так долго. Она считает эти, такие долгие, годы чем-то вроде чистилища, еще одним искуплением своих грехов. Она должна так много пострадать для того, чтобы войти в свет "другого Учителя", как говорила Тереза Авильская; и тогда он больше не заставит ее страдать. Прежние друзья Доры немного раскаиваются в том, что уважают ее решение больше не видеться ни с кем. Но это решение для них удобно, потому что позволяет им по-прежнему, не смущаясь, бывать у Пикассо. Однако некоторые нарушали обет молчания и осмеливались узнавать, что у нее нового, а иногда даже видеться с ней. В число этих немногих входили Поль Элюар и поэт Андре дю Буше. Многие, видя явное стремление Доры уединиться, задавали себе вопрос: что будет с произведениями искусства, которые она хранит у себя? Никто не знает, какие намерения у нее были, когда она составляла свое завещание. Во всяком случае, Андре дю Буше должен был унаследовать сочинение Пьера Реверди с иллюстрациями Пикассо, большинство картин наследовал отец Доры, небольшая часть наследства отходила монахам. Но все, кого Дора упомянула в завещании, умерли раньше ее. Потом, когда она скончается в одиночестве в одной из парижских больниц и будет похоронена на кладбище города Кламар, около ее имущества начнут кружить нотариусы, адвокаты, коллекционеры и аукционные оценщики. К кому перейдет легендарная коллекция, которую Дора Маар хранила с такой бережностью с 1945 года? – станут шептаться в Париже. Но пока старая дама еще не сказала свое последнее слово.
И вот 16 июля 1997 года она, хотя ей уже было трудно ходить, рискнула выйти на парижские улицы в надежде добраться до собора Нотр-Дам. В пути ей стало плохо, она упала и умерла. Ее похороны были крайне простыми; говорили, что платье, в котором похоронили Дору, купила консьержка ее дома на улице Савуа. Дора Маар покидала этот мир в полнейшей тишине и в самой прискорбной нищете.
После Доры
Понадобилось целых две канцелярии, чтобы, по требованию нотариусов, начать поиски наследников; обе специализировались на исследованиях, связанных с наследованием имущества и поисками родственников. После множества неожиданных поворотов расследование привело их в Хорватию и в Турень – к родственникам со стороны отца и матери. Без труда удалось найти наследницу Доры в шестом колене, женщину восьмидесяти трех лет, жившую во Франции в департаменте Шаранта. Но было непросто найти наследника или наследницу по линии отца. Расследование указало на Загреб и Сербию; наконец, разыскали родственницу Доры в пятом колене. Этой женщине было… девяносто три года, и жила она в безвестной деревне в 150 километрах от Загреба. Так у каждой канцелярии появилась своя наследница, и эти две женщины поделили между собой неожиданно доставшееся им сокровище. Разумеется, до раздела получило свою часть государство (60 %); 3 % получили правопреемники Пикассо и 30 % генеалоги.
Главным событием 1998 года, несомненно, была продажа коллекции Доры. Продажу осуществляла фирма Piasa в Доме химии в Париже. Туда примчалось все парижское общество, съехались коллекционеры со всего мира, собрались обычные посетители аукционов, которые не могут ничего купить, но всегда сидят в зале, желая хотя бы вообразить себя покупателями. Разумеется, цены взлетели намного выше первоначальных оценок. Все шло нарасхват. В первую очередь покупатели боролись, конечно, за портреты и другие картины Пикассо. Но они не жалели денег и на мелкие вещицы, которые Пикассо придумывал и мастерил, чтобы доставить удовольствие Доре, – вырезки из бумаги, украшенные рисунками спичечные коробки, расписанные им гальки, которые сохраняют невероятное очарование. Например, камешек, украшенный нарисованным лицом, оцененный в 15 000 франков (2287 евро), был продан за… 800 000 франков (122 000 евро)! Птичка из дерева и гипса на железной нити была оценена в 70 000 франков (10 671 евро), а продали ее за 2,1 миллиона франков (320 143 евро), и т. д. Цена легендарных портретов достигла значительных величин: "Плачущая женщина" была продана за 37 миллионов франков, а "Дора Маар с зелеными ногтями" за 23 миллиона франков! Момент, когда чья-то коллекция разлетается по миру, всегда вызывает боль и радость одновременно: в появлении перед людьми новых или давно похороненных сокровищ есть что-то волшебное, и в то же время они пробуждают суетные и тщеславные мысли. Эти сокровища хранились как святыня, а теперь их рассеял (не зря по-французски такая распродажа называется dispersion – "рассеяние") резкий и злой ветер вожделения и обладания. Дора Маар хотела избежать всей этой суетности: она помнила лишь псалмы Екклезиаста, которые повторял царь Давид: "Все лишь суета и уносится ветром". Она сохранила в памяти текучесть и свободу того ветра, который залетал в долины Люберона и оставлял пестрые следы на горе Венту. Она не испытывала злых чувств к Пикассо: Дора всегда была здравомыслящей женщиной. Однако она не отказывала себе в удовольствии удивляться тому, что он прославился на весь мир, и была убеждена, что его славу создали галереи и продавцы картин. Она даже думала, что когда-нибудь эта слава рухнет. На самом деле она восхищалась сверхъестественной творческой силой, которая была у него всегда, считала его чудом, полным кипучей энергии. Но Дора, в особенности после своего обращения к религии (а интуитивно – и раньше, во время связи с ним), считала, что ему не хватает одной, недостижимой для него, стороны творчества – духовности. Его привлекали главным образом деньги и возможность показать себя. Его инстинкт хищника поднял его на вершину славы, любое его произведение продавалось за безумную цену. Это его забавляло, а иногда он даже презирал за это свою публику и свой век, потому что в глубине души знал: некоторые его работы – посредственные вещи. В годы связи с Дорой он написал много, но, за исключением нескольких шедевров, это были жалкие произведения. Портреты, написанные кое-как за несколько часов, по одному каждый день, служили его мании величия и его свирепой разрушительной силе. Дора была жертвой этой охоты, которой он предавался как полный и единственный господин. И его тогдашние произведения были ниже многих его более ранних работ – тех, которые по праву сделали его первым в ряду современных художников. Он сводил с Дорой личные счеты, а она покорно терпела это потому, что ей самой нужно было свести счеты – не обязательно с ним, но со своим прошлым и душевным недомоганием. Некоторые считали ее злой и жестокой. Но иначе судили о ней ее истинные друзья, например Андре дю Буше и Пьер Реверди, которым она, может быть, еще больше восхищалась оттого, что он тоже укрылся в бенедиктинском аббатстве – покинул все, что знал раньше, и остался один голый перед Богом. "Неистовая и чистая" , – говорил о ней дю Буше. Она не делала уступок ни своему веку, ни людям, ни миру. И как раз в этом была огромная разница между ней и Пикассо. Художник нес по жизни большую громоздкую ношу – свой гениальный дар, и еще, возможно, был занят созданием мифа о себе (в которое он внес свой вклад). Его привлекала всемирная слава. Его могучий дар никогда не давал ему покоя. Ошеломленный мощью собственной творческой силы и к тому же наделенный от природы огромной жаждой обладания, вампир и великан-людоед, он больше не мог жить на одной высоте с Дорой Маар – на высоте одиночества и отказа от себя. На таких высотах невозможны никакие стратегии построения карьеры, никакие хитрости. Может быть, это одна из причин, по которой его произведения, при всей огромной силе и гигантском масштабе его творчества, не могут сравниться с работами великих мастеров мировой живописи. Поэтому история Доры лишь косвенно отразилась в картинах, которые он написал в годы, когда так мало любил ее. Эти картины отражают лишь события и факты, а иногда еще и написаны на скорую руку, а потому не могли отразить основное. Дора пересекла путь Пикассо. До их встречи она долго бродила поблизости от него и сама устроила их встречу, словно по велению своей судьбы. Несомненно, распятие на этом кресте было ей необходимо, чтобы достичь иных небес – тех, которые никогда не смог узнать ее господин и повелитель Пикассо, небес Люберона и небес Бога.
В последние годы жизни, прекратив заниматься и фотографией, и даже живописью, Дора стала питать свою тоску и утолять страдания сочинением стихов – как великие испанские мистики, чьи сочинения она читала. В противоположность Пикассо, который всегда считал себя великим поэтом и писал стихи умело, но автоматически, в ее стихах было очень много чувства и меньше "беспричинности". Это были не слова, которые встречались одно с другим в нелепых сочетаниях и в конце концов, по аналогии, становились понятными. Это были мысли, поднятые с самого дна ее боли и слегка касавшиеся слов, как вершин горного хребта. Ей дали много характеристик и прозвищ, в том числе насмешливых; Дора знала об этом, но это ее не тревожило и не волновало. Все десять лет, которые она прожила с Пикассо, – самое ужасное десятилетие XX века, – стерлись из ее души и уступили место надежде на иное, сияющее величие. Ее жизнь стала (если использовать сравнение из ее профессии – фотографии) негативным снимком побочных действий войны. Косвенные влияния и злодеяния этой войны она ощутила на себе. В ее судьбе оставили след нацизм, концентрационные лагеря, гражданская война в Испании, садистские научные эксперименты безумных врачей Гитлера. Их отголосками стали садизм Пикассо и эксперименты доктора Жака Лакана над ее бедным мозгом, смерть в самых ужасных условиях ее самых дорогих друзей – Реверди и Макса Жакоба, зеленоватосиний мир Батая. Все это отразилось в ее жизни как в зеркале. Ее обращение к религии, которому еще не хватало сострадания и снисхождения к миру, отправило ее на поиски иного света. Если только оно не отдало ее снова в руки другого Господина, еще более ужасного в своей требовательности, чем Пикассо.
Амедео Модильяни (1884–1920) и Жанна Эбютерн (1898–1920)
"Тяжелобольной великий человек с тяжелым проклятием" и его жертва
Трагическое призвание
Завтрак 31 декабря, в день святого Сильвестра. Вся артистическая и литературная богема Парижа собралась, чтобы отметить последний день уходящего 1916 года. Идет война, смертоносная и непредсказуемая. Как не увязнуть в мыслях о ней, если не сопротивляться им с помощью праздников, освещенных вспышками магния? Так говорил Аполлинер, который незадолго до этого вернулся с фронта раненный в голову. И в этот день в кафе "Ротонда" проходит праздник в стиле кубизма в честь публикации сборника "Убитый поэт". Аполлинер, разочарованный автор повести, по которой озаглавлен сборник, хотел, чтобы эта книга была "оглушительной и опасной, доведенной до высшей точки". А на втором этаже этого же дома Амедео Модильяни торопливо, как он привык, рисует одним движением лицо девушки, похожей на женщин с картин Боттичелли. Девушку зовут Жанна Эбютерн, она обладает грацией девочек-подростков; ей девятнадцать лет, у нее светлые с рыжеватым отливом волосы, которые она заплетает в косы и оборачивает вокруг головы. Жанна возникла в трагической жизни Амедео как небесное видение. Он поверил, что вместе с ней все у него получится и свершится.