- А кто увлекается-то? - бормотнул он и по мимике Ульяны угадал, что сморозил глупость. Торопливо задрав голову, увидел, что на цветастой табличке красуются стилизованные буквы: "Домино". Все прочее Гриша проглотил махом и скоропехом, выхватив лишь главный смысл - что-то там про школу живописи и лепки. Но с лепкой у него и впрямь дружить не получалось - один идол с острова Пасхи чего стоил! А вот карандашами или кисточкой помахать - это как раз не пугало…
- Так я это… Рисовать, - поправился он. - В школе-то ерундовина, не рисование, а здесь, говорят, ничего.
Тут он был отчасти прав. То есть про клуб "Домино" Гриша слышал впервые, но в отношении школы опыт у него действительно был неудачный. Потому что рисовать Гриша любил, но в школе за эту самую любовь лишь терпел и страдал. Вера Мартовна, их новенькая учительница по изобразительному искусству (надо же так назвать обычное рисование!), требовала каких-то схем, специальных карандашей и строгого чередования цветов. Сначала, значит, скелет-схема человека или дерева, потом аккуратное раскрашивание. И непременно надо помнить о перспективе, угле освещения и всех положенных светотенях. Чтобы получалось ровно и правильно. И выходила какая-то сплошная геометрия - настолько правильная, что Грише хотелось смеяться. Но он не смеялся, потому что все кругом пыхтели и выводили. И он старался выводил, поскольку первая же попытка своевольства закончилась для него фарсом.
А рисовали в тот день елочку. Вернее - ветку от елочки. Таково было задание, и Гриша тут же пустил в ход карандаши - светло-коричневый и зеленый, пытаясь в ершистости игл поймать естественную колючесть ели. Он настолько увлекся, что прослушал объяснения Веры Мартовны. Его остановил окрик. Вздрогнув, Гриша поднял голову и разглядел нависшую над ним учительницу. Набросок Крупицына Вера Мартовна брезгливо взяла с парты, показав всему классу. Само собой, класс загоготал, и громче всех Москит, который рисовал, как курица лапой.
- Я сто раз объясняла, как рисуют деревья! - учительница строго блеснула очочками. - И вот сидит неслух, который слушает кого угодно, но только не своего учителя.
- А чё, Крупа - известный глухарик!
- У него, Вермартовна, бананы в ушах…
- Специально для Крупицына, - возвысила голос учительница, - повторяю еще раз: сначала выводится схема веточки. Схе-ма, все запомнили? Обычным карандашом 2М. Линейкой не пользуемся, но линии ведем ровные, без отклонений. Сначала веточки идут короткие, тонкие, потом длиннее и толще. Все делаем симметрично и ровно. А этот хаос, - она опустила листок на парту Гриши, - мне не нужен. Доставай новый лист и рисуй, как положено.
Гриша достал новый лист и даже попытался нарисовать то, что требовалось. Все-таки учительница закончила пединститут, она знала, что говорила. Но отчего-то пальцы не гнулись, карандаши не слушались, и рисовать по схемам никак не получалось. Ну не шло у него, и все тут! А потому, воспользовавшись тем, что Вера Мартовна отвлеклась, помогая "безрукому" Димону выводить симметричные палочки-веточки, Гриша украдкой достал прежний набросок и взялся завершить начатое. Коричневым веточку - слегка выгнутую, а после иголочки - вразброс и светло-зеленые. И если неровно рассыпать иглы, то даже естественнее получалось. И коричневое древко веточки у него тоже проглядывало сквозь зелень, совсем как в жизни. А симметрия… Про симметрию он, кажется, вовсе забыл.
Когда сдавали работы, Гриша хотел подсунуть свой листок незаметно, но не сумел. Вера Мартовна рисунок цапнула, точно кошка воробья, бдительно поднесла к самому лицу. Грише показалось, что даже очки у нее заблестели чуть ярче. Крупицыну захотелось испариться, стать действительно невидимым. Он и голову вжал в плечи, а руки спрятал за спину, но все равно исчезнуть полностью не сумел. Между тем, пожевав губами, Вера Мартовна нервно сунула рисунок в общую стопку. А замершему ученику ничего не сказала.
Через пару дней рисунки ребята получили обратно с отметками. В самом уголке у Гриши стояла крохотная, больше похожая на двойку пятерка, а рядом в скобочках странная приписка: "Больше так не делай!". Гришу эта надпись озадачила. То есть, если не делай, то зачем ставить "пять", а если все-таки пятерка, то почему просто не похвалить? Несколько вечеров Гриша ломал голову, пытаясь разгадать мудреный ребус, но так ничего и не понял. Однако инициативы на уроках рисования он больше не проявлял - чертил, посматривая на окружающих, копируя палочки-кружочки с положенными интервалами и светотенями…
- Заходи, что ли. - Ульяна легко взбежала по ступеням, первой зашла в клуб "Домино". Гриша, потоптавшись, прошлепал за ней следом. То, что Ульяна здоровски танцует, он уже знал, а вот про рисование слышал впервые. Сердце его застучало чаще, подбородок отчаянно зачесался, и все же новость про одноклассницу Гриша решил записать в разряд приятных.
* * *
Работали ребятишки в студии. Так почему-то именовали зал, в центре которого располагался постамент, окруженный стойками под мольберты. Рисовали кувшин. А точнее - амфору. И Гришке приходилось стоять вместе со всеми, поскольку привычных парт здесь не наблюдалось, и листы плотной бумаги на мольбертах тоже крепились чуть ли не вертикально. Кстати, появление Гриши Крупицына никого не удивило, хотя отсутствие кистей и красок руководителю студии - тонкокостному мужчине с изящной бородкой и шевелюрой до плеч - не слишком понравилось.
- Что ж, пока воспользуйтесь этим, а там посмотрим… - суховато пробормотал он.
Крупицыну выдали палитру с бэушными красками и слабенькую колонковую кисть. Гриша не думал возражать, хотя кисточки хватило всего на три-четыре энергичных мазка, после чего жестяной набалдашник попросту отвалился. Да так удачно отвалился, что закатился в щель между плинтусом и половицей. Можно было бы подцепить его острым концом угольника, но вставать на четвереньки Гриша постеснялся.
Чтобы не стоять истуканом, он принялся макать в краски древко кисточки, но быстро понял, что это тоже не выход. Между тем все вокруг работали, и даже лохматый руководитель студии, пристроившись в сторонке, тоже что-то такое чиркал карандашиком в блокноте. Студийцы рисовали кувшин, а он, похоже, рисовал их. Хотя что там было рисовать! Обычные школяры.
Гриша Крупицын присмотрелся к ребятам. На первый взгляд, они и впрямь казались обычными, - необычным было их увлечение. Ведь не мяч по двору гоняли, не в пи-эс-пи и не в карты играли - рисовали! По своей собственной воле. А заставь-ка рисовать Димона или того же Москита в свободное от уроков время, и скажут: "Что я, с дуба рухнул? Нашли крайнего!" А он вот, похоже, рухнул. Шагал себе в секцию бокса, а угодил сюда. Правда, рисовать Гриша тоже любил, но не кувшин же этот малевать, в самом деле! А даже если кувшин, то чем рисовать? В карманах ничего подходящего - старенький ластик, хлебные крошки да оловянный часовой, которого по старой привычке Гриша продолжал таскать с собой в школу. Разве что пальцем…
Он рассеянно обмакнул указательный палец в стаканчик с водой, повозил в краске - сначала в синей, потом в светло-голубой. Добавил желтого и получил зеленый. Эффект, который когда-то приводил его в счастливое изумление. Будучи совсем маленьким, Гриша и другие цвета пробовал смешивать, менял пропорции, добавлял воды, однако похожего чуда не получалось. Впрочем, когда акварель на мокрой бумаге расплывалась радужными и причудливыми пятнами, выходили не менее удивительные вещи. Пламенеющий закат солнца, к примеру, тяжелые бровастые тучи, почти марсианской красоты горы… Наверное, будь у него побольше красок и бумаги, а главное - места, где можно было бы безнаказанно пачкать, Гриша развернулся бы вовсю. Но подобные увлечения, как и игра в солдатики, родителями, увы, не приветствовались. Краски у него отбирали, выдачу бумаги строго дозировали.
Он украдкой взглянул на Ульяну. Одноклассница расположилась по ту сторону постамента, почти напротив Гриши. Высокая, даже чуть выше его ростом, она забавно морщила носик, то и дело отступала от мольберта, снова приближалась. Верно, старалась, чтобы получилось красиво. А на самом деле красивой становилась в такие минуты сама. Гриша залюбовался Ульяной. И подумал почему-то, что хорошо танцующие должны и рисовать хорошо. Потому что музыка - той же природы, что и живопись. Только проливается не нотами, а красками. Форма и цвет образуют мелодию, хотя не всякий способен ее услышать. Ульяна, должно быть, слышала. Потому и танцевала так круто. Вон как губы надула. А теперь еще и язык высунула. Художница!..
Гриша улыбнулся. Другие рядом с ней тоже выглядели презабавно: кто-то отчаянно морщил лоб, другие улыбались, шевелили бровями, а то и нервно облизывались. Репины-Шишкины, блин! Гоголи малолетние… Хотя нет, Гоголь вроде не рисовал, это Пушкин там что-то черкал на листках. И все равно поэты с художниками в представлении Гриши все как один были бледными и худыми - совсем даже не такими, как парнишка, что стоял справа от Ульяны. И не парнишка даже, а целая тумба. Плечи начинающего штангиста, шея, как у ротвейлера, и маленькая головенка. То есть голова как раз самая обычная, но на такой шее и на таких плечиках казалась миниатюрной. Но тоже ведь сюда приперся! Кисть в руках как щепочка, а туда же - пыхтит, бумагу марает.
Вспомнив советы Веры Мартовны, Гриша попробовал пальцем изобразить кувшин-амфору. Орнамент на стенках, легкие обводы… Увы, получилось несимметрично и совсем даже не кругло. И вообще не кувшин получился, а, скорее, чье-то лицо. Вон та ручка-завиток - готовый локон, а тут и улыбку можно себе представить. Симпатичный такой смайлик…
Гриша прищурился. Он давно заметил, что при легком прищуре любая мешанина становится явью. То есть не то чтобы явью, но приобретает черты чего-то вполне реального. Посмотреть, скажем, на исцарапанный пол, прищуриться - и немедленно увидишь чью-то физиономию, звериный оскал или мультяшного героя. Так на мраморных стенках метро Гриша видел обычно персонажей с экрана - мишку Вини-Пуха, могучего спартанца в доспехах или обаяшку Чулпан Хаматову. А на самой большой плите сразу под вывеской с названием родной станции красовался Юрий Никулин - молодой и почему-то держащий перед лицом яблоко. Ну, прямо полная копия! Гриша даже рассудил тогда, что рисовать с таким прищуром - вещь не совсем честная. Потому что не рисуешь даже, а срисовываешь - все равно как через кальку с копиркой. Он и сейчас легко увидел в собственной мазне лицо девочки. И не абы какой, а Ульяны. Ну да вот же она - совсем рядом. И на рисунке она же. А если выгнуть этот мазок бровью, а здесь слегка притуманить, чтобы угадывался глаз, получится совсем похоже. Ну, просто суперски!
Гриша энергично заработал пальцами. Мизинцем здесь, указательным тут. Даже удобнее, оказывается! На каждый палец можно свою краску мазнуть. Правда, и образ на холсте капризничал. Видимая сквозь прищур Ульяна то и дело норовила выставить язычок, надуть губки, а потому никак не получалось поймать ее улыбку. Прямо Мона Лиза какая-то! Гриша и так пробовал, и этак, но что-то все равно ускользало. Какая-то важная мелочь. И Гриша метался вдоль рисунка, то добавляя воды, то вновь подтирая и подкрашивая. А нарисованная Ульяна продолжала дразниться и едва не смеялась. Гриша прямо извелся, пока рисовал. Взгляд, вроде, получался Ульянин, и мимика угадывалась, а вот с улыбкой ничего не выходило. Еще и вода в стаканчике стала совсем грязной. Гриша ведь толком цвет не угадывал, - макал себе пальцами наобум.
Когда же распахнул, наконец, глаза, то в голос ахнул. Кого же он нарисовал! То есть, если с прищуром, казалось, неплохо, а без прищура - хоть плачь. Суриков Фигован Фигофаныч!
Гриша даже за нос себя с досады ущипнул. И подбородок снова стал скрести ногтями. Потому что с холста на него глядело нечто пестрое, багрово-зеленое, совершенно не похожее на ладную картинку. Покажи такое Вере Мартовне - точняк бы хлопнулась в обморок.
- Время! - руководитель студии звучно хлопнул в ладоши. - Отмываем кисти, выливаем воду и складываемся.
Все вокруг зашевелились, потянулись с непроливашками и стаканчиками в туалет. Гриша взял свою посудину, нехотя поплелся за ребятами. Конечно, оказался последним в очереди. Да и пальцы заляпанные успели высохнуть. Когда дошла очередь, пришлось хорошенько повозиться. Отмывал каждый палец в отдельности.
- Лицо умой, - плечистый паренек, тот самый, что стоял по правую руку от Ульяны, кивнул Грише на зеркало. - Вон, какую бороду расчесал.
Он был прав. Пальцы - не кисть, и за минувшие полчаса Гриша успел перемазать все лицо. Но больше, конечно, досталось несчастному подбородку. Даже странно, что никто над ним не смеялся. А ведь должны были видеть. Или, как обычно, его попросту не замечали? Мало ли что там ходит-бродит под ногами - пусть даже с нарисованной бородкой. Мы ведь не обращаем внимания на муравьев. И выражения глаз у голубей не замечаем. Вот и с ним вытанцовывалась та же история…
Кое-как управившись с руками, Гриша умыл лицо, худо-бедно причесался. Платка, само собой, не хватило, так что ладони пришлось вытирать о брюки. Ну, да не впервой.
Прежде чем покинуть умывалку, незадачливый художник внимательно оглядел себя в зеркале. Чтобы чего не пропустить и не прошляпить. Все-таки первое занятие. Хотя, наверное, и последнее. Потому что кувшин не вышел и краски чужие извел, кисточку вон поломал. Хорошо, если молча выгонят, а то ведь и выволочку устроят. Прямо на глазах у ребят.
Грише стало себя жалко. На миг даже мелькнула мысль - не возвращаться в студию, а тихонечко шмыгнуть в раздевалку, схватить куртку и рвануть домой. От стыда подальше. Мысль показалась здравой, он уже двинулся было к раздевалке, но с ужасом вспомнил о портфеле. Вот же растяпа! Оставил в студии где-то у стены. Пришлось возвращаться.
Уже с порога Гриша рассмотрел, что ребята во главе с руководителем студии сгрудились возле его мольберта. Душа разом ухнула в пятки, мокрым ладоням стало невыносимо жарко. Значит, правильно хотел слинять. Жаль, не успел. Сейчас поднимут на смех, отругают, а после выпнут в сорок два пендаля.
- Вон он! В умывалке сидел…
Юные художники и художницы стали оборачиваться на Гришу.
- A-а… Идите сюда, молодой человек, давно поджидаем, - бородатый руководитель поманил рукой.
Опустив голову, Гриша побрел вперед. Все равно как за двойкой к школьной доске. Художники расступились, давая дорогу к эшафоту.
- Ну-с… А теперь, маэстро, посвятите нас в тайны своего творения.
Гриша продолжал смотреть в пол.
- Что же вы молчите?
- Он стесняется, - подала голос Ульяна. - Вообще-то он у нас в классе лучше всех рисует, только об этом никто не знает.
- Отчего же так? Страна должна знать своих героев. - Руководитель студии смешливо повел бровью. - Ну же, маэстро, объясните, какой кистью вы все это рисовали?
- Пальцем, - тихо признался Гришка.
- Пальцем? Каким пальцем?
Кто-то из студийцев хихикнул. Кажется, начиналось… Издевательство. Тут уже и Ульяна не спасет, не поможет. За испорченную бумагу, за кисть его с потрохами съедят.
- Указательным, - пробормотал Гришка.
- Указательным?!
- Ну и мизинцем иногда. Средним тоже… - Гришка покосился на свои руки, соображая, что бы еще сказать. - Безымянным пробовал, только неудобно. Толстый он какой-то…
- Толстый! - пискнул кто-то. Собравшиеся, не сдерживаясь, взорвались смехом. Гриша прикусил губу. Все шло, как он и ожидал.
- Безымянный - толстый!.. - народ заливался вовсю. Кто-то даже пристанывать начал. Гриша настороженно поднял голову. Что-то было не так. То есть да, конечно, они смеялись, но как-то непривычно. Вроде даже и не злобно совсем, и это настораживало даже в большей степени. Кстати, руководитель студии тоже хохотал. Не так громко, как остальные, но тоже не стеснялся.
- Да-а… Такое у меня впервые. - Бородач утер слезящиеся глаза. - Чтобы пальцами - и портрет…
- У меня кисть сломалась, - попробовал объяснить Гриша.
- А почему новую не попросил?
Он пожал плечами.
- Ладно… Только вот что, друг сердечный: получилось все равно замечательно. Даже очень. - Враз став серьезным, бородатый руководитель студии оглядел ребят. - Если человек пальцами рисует такое, представляете, что он нарисует хорошей кистью?
- А может, не получится? - предположил кто-то. - Может, он только пальцами умеет?
- Вот и проверим на следующем занятии. А вы, Григорий, вас ведь Гришей зовут?.. Так вот принесите мне, пожалуйста, какие-нибудь другие рисунки.
- Другие?
- Ну да. Вы ведь рисуете дома?
- В общем, да…
- Вот и приносите.