- А… С-сколько нести? Рис-сунков? - Гриша даже заикаться стал. Он все еще не понимал происходящего.
- Сколько есть, столько и несите. То есть все, что посчитаете нужным. - Глаза взрослого художника смотрели почти строго. - У вас дар, молодой человек. И мне бы очень хотелось, что бы вы отнеслись к этому серьезно.
Гриша не очень уверенно кивнул.
- Прогулять и профукать можно любой талант, - продолжал руководитель. - А можно приложить усилия и получить нечто большее. В каждом из вас таится свое крохотное зернышко, свой изумруд и свой жемчуг. Будете поливать, ухаживать и не лениться - в итоге вырастет замечательное деревце.
- С изумрудными листьями?
- Именно с изумрудными! - улыбнулся бородач. - С сердоликовыми желудями и агатовыми яблочками.
- А может, целый сад?
- Это уж кому как повезет. Может, и сад вырастет. - Руководитель студии похлопал Гришу по плечу. - Главное, чтобы обошлось без крапивы с чертополохом. Упустите свое золотое время - потом за десятилетия не наверстаете.
- Это еще почему?
- Да потому, что выкорчевывать сорняки всегда непросто.
Взор его вновь обратился к Грише.
- Оставьте мне свой адрес с телефоном и непременно приходите в следующий раз. Если это, - бородач указал на Гришин рисунок, - не случайное баловство, то вы просто обязаны взяться за краски. Вы хорошо меня поняли?
Гриша снова кивнул. Странная речь, обращение на вы добили его окончательно. То есть вроде как Крупицына не ругали, и это было непривычно, это было классно. Хотя смысл происходящего по-прежнему ускользал от сознания.
- А с этим? - Гриша сухо глотнул, коснувшись рисунка. - С этим что делать?
- Ну… Честно говоря, я бы взял в нашу студийную копилку, даже с превеликим удовольствием, но… - бородач оглянулся, отыскивая кого-то в толпе. - Но это ведь портрет, верно? А портреты обычно дарят тем, кого выбрали в качестве натуры.
- Ой! Я возьму, обязательно возьму! - Ульяна захлопала в ладоши. - Алке тоже портрет подарили, но у меня лучше!
Лучше? Гриша не верил ушам. Снова перевел взгляд с багрово-зеленого рисунка на Ульяну. Да что же это такое? Или прищуриваться умел не только он один?
На плечо ему снова легла взрослая рука.
- Советую подписать и поставить дату. Но главное, - голос бородача стал тише, - не задирайте нос, Григорий Крупицын, и не расслабляйтесь. Поверьте, вам надо еще много работать, чтобы подружиться с объемом и цветом. Вы близки к тайне, но видите только ее отблеск. Чтобы подойти ближе, уловить ее аромат, нужно очень и очень потрудиться…
Бородач говорил что-то еще, но картинная речь его ускользала, спиралью ввинчивалась куда-то в потолок, и Гришка стоял - бревно бревном, мало что соображая. Но даром слова взрослого не пропадали, записываясь на внутренний магнитофончик, и теплилась надежда, что дома, прокрутив запись по десятому и тридцать третьему кругу, он что-то наконец поймет.
* * *
Домой они шагали уже со Степаном - тем самым плечистым пареньком. То есть в простенькой дубленке да в валенках он уже и на штангиста не походил. Скорее на этакого мужичка в ушанке и полушубке овчинном. Не с ноготок, конечно, но все равно - откуда-то из некрасовских стихов. Было в нем что-то лесное, почти таежное. Не горожанин, словом. Ну а вместе они пошли, потому что, во-первых, оказалось, по дороге, а во-вторых, как ни странно, Степе тоже понравилась Гришкина мазня.
- Мы ведь до портретов еще не доросли, а ты взял и выдал. Да еще вон какое! Видал, как все в осадок выпали?
- Тебе, правда, кажется, что получилось?
- Факт, получилось! Вон как Улька его схватила. Дома в рамочку вставит, на стену повесит.
Гриша заулыбался.
- Так ей родители и позволят.
- А почему нет? Это тебе не уличная заказуха. У тех все прилизано, а тут все по-настоящему.
- Так ведь зеленота сплошная!
- Ну, с цветом, конечно, перебор… А с другой стороны абстракционисты тоже выделывались - чем только не малевали! И ругали их поначалу, выставки разносили. А все равно - вон сколько интересного после себя оставили. Авангардисты, имажинисты… Кто-то в кубизм с футуризмом кидался, кто-то в сюрреализм. У Модильяни свои миры, у Пикассо свои. А еще Шагал был, Дали…
- Я вообще-то в этом не очень… - Гриша стеснительно передернул плечом. Признаваться, что о рассказываемых художнических течениях он слыхом не слыхивал, было почему-то стыдно.
- Да я тоже не академик. Еще год назад даже о Репине с Суриковым не знал. Это уже здесь репродукций насмотрелся, в галереи стал ходить, историю почитывать. Конечно, репродукции - не совсем то, но представление получить можно. Да еще когда Альберт Игнатьевич все объясняет. Он это толково делает.
- Альберт Игнатьевич? Это кто?
- Ну ты даешь! - Степа даже остановился. - А с кем ты сегодня разговаривал? Руководитель нашей студии - Альберт Игнатьевич.
- Понял.
- Что ты понял?
- Да ничего. Смешной он какой-то.
- Брось! Альберт Игнатьевич - нормальный мужик. Препод от Бога!
- А почему обращается то на вы, то на ты?
- Потому что либо уважает, либо любит. Станешь совсем родным, будет "ты" говорить.
- Странно.
- Да нет, как раз нормально. Он ведь не только к тебе - ко всем так обращается. Даже если увидит халтуру, никогда не позволит себе грубости. Он ведь не просто учитель, сам пишет картины. У него и выставки персональные проходили в Москве, в Харькове, даже в Мадриде с Парижем.
- Круто.
- Еще бы. Выражается, конечно, мудрено, не всегда и поймешь. Зато ученики у него попадают во все хит-парады. В смысле - на конкурсы, выставки там всякие.
- Так уж и все? - усомнился Гриша.
- Ну, не все, конечно, но многие. Элка Тишанова, например, Махмутдинов Тимурчик. И потом с ним интересно. Сейчас-то зима, в помещении киснем. А летом в город будем выходить, на пленэры ездить.
- Пленэры - это, типа, пикники?
- Да нет, не пикники. - Степа со вздохом поглядел на попутчика. - Да-а… Темный ты, брат. Сколько тебе всего объяснять-то придется.
- Ну… Я же первый раз пришел.
- Да я тоже всего месяца полтора отзанимался. - Степа махнул рукой. - Ладно, наверстаем. Может, ты и меня научишь меня портреты рисовать.
- Да хоть сейчас!
- Как это?
- Проще простого! - Гриша обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить новоиспеченного друга за сегодняшний день. - Понимаешь, тут все дело в прищуре.
- В чем, в чем? - удивился Степа.
- Глаза надо вот так прищурить… - Гриша заволновался. - Глядишь, к примеру, на снег и ищешь. Ну, типа образ какой-нибудь… А когда поверхность неровная - бугорки там, трещины, мутнинка, то как раз и всплывает картинка.
- Сама, что ли? - Степа недоверчиво глянул на встречный сугроб, попытался прищуриться.
- Ну, не то чтобы сама, но если тебе нужен силуэт слона или там лицо чье-нибудь, то они тут же и проявятся.
Замерев, Степа сосредоточенно уставился на снег. Даже лицо у него побагровело от напряжения.
- Ну? - Гриша, волнуясь, покосился на сугроб. - Получается?
- Нет! - выдохнул Степа. - Не вижу ничего. Снег - и снег.
- Как это? - Гриша растерялся. - Может, надо спокойнее. Ты это… Расслабься.
- Расслабился. Дальше что?
- А дальше представь кого-нибудь. Ну и… Оно само должно появиться. Ты как бы мысленно рисуешь, а оно достраивается. Из всяких снежных деталек - искорок там, трещинок.
- Как бы рисуешь, как бы достраивается… - проворчал Степа.
- Ну да! Только оно не сразу возникает, а как бы случайно. - Гриша совсем запутался в объяснениях. Он и сам понимал: звучит глупо и неубедительно.
- А дальше что?
- Дальше обводишь воображаемое, и все.
- Это на снегу-то?
- Ну, на бумаге примерно то же самое. - Гриша смущенно пристукнул портфелем о колено. - Просто берешь и обводишь. По тем же линиям.
- Вроде трафарета?
- Ага. Я же говорю: никакого умения не нужно.
- Не знаю… - Степа помотал головой. - Послушать тебя, все проще пареной репы, а в жизни так не бывает.
- Но ведь получился портрет. Ты сам сказал.
- В том-то и козырь, что получился. Альберт Игнатьевич сразу это увидел. - Степа задумался, даже голову опустил. Гриша тоже сделал вид, что задумался. За компанию. Так они и продолжали шагать - в сосредоточенном молчании. Из-за этой нелепой задумчивости и влипли. Зашли во двор, не оглядевшись, без всякой разведки. А когда ясно стало, что оба бредут прямиком в лапы Саймона, трепыхаться было уже поздно. Компаха сидела на своих излюбленных скамейках неподалеку от детской площадки.
- Вау! Грисинька ползет, - проблеял Утяня и даже потянулся - точно перед физзарядкой. - Цыпонька наш.
Саймон поднял тяжкий взор, посмотрел, точно лезвием полоснул. Отбросив бутылку, лениво поманил пальцем.
Зима ведь, холодно! - подумал Гришка. Ну чего им дома не сидится? То в скверике ошиваются, то здесь. И не мерзнут же! Он бы на их месте раз сорок околел, а этим хоть бы хны.
- Сюда! - гаркнул Утяня. - Я сказал: сюда идем!
Бежать! С досады Гриша даже язык себе прикусил. Бежать со всех ног, благо и подъезд совсем рядышком. Вон и Кирюшка соседский только что туда юркнул. Тоже, верно, поджидал момент, чтобы проскользнуть незаметно. Саймон на них отвлекся, малец и проскочил. По уму бы и им рвануть на всей скорости - может, успели бы. Потом, конечно, подловят и накостыляют, но потом - это всегда потом. А сейчас - да еще со Степаном… То есть не поймет ведь, не побежит. Или попробовать?
То есть думал Гришка об одном, а тело вело себя привычным образом.
- Я же ничего такого… - семенящим шагом (елки зеленые! и впрямь семенящим!) он приблизился к лавочке, на которой расположилась ватага - Утяня, Шуба, Витюк и сам атаман. Хотя атаманом Саймона никто не звал. Это Гришка однажды придумал. Чтобы подольститься. Должно ведь что-то нравиться грозному Саймону? Будь этот злодей помладше, можно было шоколадом откупаться, но сладкого Саймон не употреблял уже давно. Лет, должно быть, с пяти-шести - сразу после того, как начал курить. Ему и был-то всего пятнадчик, но выглядел он куда старше. Не сказать, чтобы рослый, но рукастый, и физиономия такая, что глядеть страшно. Летом, да когда с бритым черепом - ему и говорить ничего не надо было. Без того всех пробирало дрожью. А уж когда прокуренным своим голосом он просил вывернуть карманы, и мысли не возникало перечить.
- Чего принес, Грисинька? - Утяня качнулся навстречу. - Должок с тебя, не забыл?
- Так я это… Откуда? - Гриша пожал плечами, и тут же Витюк, правая рука Саймона, резким пинком под колени заставил его шлепнуться.
- Саймон, я же это…
- В сумаре что? - не слушая его, Шуба, чернявый широконосый парень, вырвал из рук портфель, расстегнув, вытряхнул содержимое на снег. - Одни книгари, блин.
- Чего пустым приполз? - Витюк хмуро и совсем даже незлобно стукнул Гришу в скулу. - Мало тебя учили?
- Завтра что-нибудь достану… - залепетал Гришка. Страх метался из живота в голову, холодил руки-ноги. Впрочем, колени, упершиеся в снег, уже начинали леденеть. Простоять так полчасика - совсем без ног останешься.
- Завтра само собой, а сегодня займи у кого-нибудь.
За Саймона по-прежнему говорили его помогалы, сам вожак снуло наблюдал за допросом. Говорить ему было лень.
- Пусть у дружка попросит, - предложил находчивый Утяня. - Отстегнет чё-нить. В пользу уличного пролетариата.
- Эй, дятел, оглох?
Склонив голову, Степа молчал.
- Откуда ты, чмо болотное?
В ответ по-прежнему ни звука, и только в лице Степы что-то изменилось и шея чуть напряглась. Грише стало страшно.
- Чё, немым прикинулся? Пугало! К тебе обращаются. - Шуба обернулся к Саймону. - Это не наш. Я тут всех выучил. Чужачок, зуб даю.
- А что, чужаков сюда просто так пускают? - просипел Саймон, и Витюк с готовностью поднялся. Шагнув к Степану, уцепил за ворот дубленки.
- Прикинь, Саймон, лепень какой! Чувак точно из деревни.
- Ага. Или из бомжатника.
- Да нет же! - Гриша завертел головой. В волнении даже облизнулся. - Он из нашего клуба. Свой.
- А ты глохни, - не вставая, Саймон ногой пихнул Гришу в грудь. Охнув, парнишка опрокинулся на спину. И потому не увидел того, что случилось в следующую секунду. Только услышал короткий хрюк. То есть, кажется, это Витюк хрюкнул, улетая в сугроб. И не было даже никакой возни, - раз, и положили человечка. Одним могучим Степиным взмахом.
- Ты чё, в натуре? Ты на кого попер? - Утяня даже петуха выдал. Не от испуга - от удивления. Бояться эти хозяева саванны давно отучились.
Витюк вяло шевельнулся в снегу. Он еще не очухался.
- Портфель собрали, - глухо приказал Степан. - Я сказал: портфель - и по-быстрому.
- Чего? - протянул Утяня. А Шуба рыбкой метнулся вперед. Целил в ноги Степану, чтоб опрокинуть, но промазал. Степа попросту молотнул его снизу вверх коленом. Точно футболист непослушный мяч. И Шуба, страшный Шуба, который и на взрослых мог вызвериться так, что те поджимались, поскуливая, рухнул на четвереньки. Пьяно качая головой, пополз в сторону. На снег с разбитого лица часто капала кровь.
Гриша увидел, как с лавочки поднимается Саймон. Почему-то очень медленно, даже чуть покачиваясь. Видок абсолютно разбойничий, а уж глазки, устремленные на Степу, могли бы заморозить кого угодно. В этом Гриша тоже успел когда-то разобраться. "Пылающие гневом очи", "соколиный взор" и прочая подобная туфта давно его не пугали. Всякий, кто хоть раз видел Саймона, начинал понимать, что настоящая смерть - это холод и лед. Так смотрит ядовитая змея перед броском. И у акул похожий взгляд. Равнодушный, уверенный, блеклый…
- Саймон, не надо. Он не хотел!..
Но жуткого не случилось. Даже не подумав отступать, Степа жестко улыбнулся:
- Сядь, окурок. Или ляжешь.
Саймон застыл на месте. Гриша закрыл глаза. А когда снова открыл, Саймон уже сидел на лавочке и даже нервно прикуривал. И глазки свои свинцовые потупил, смотрел вовсе даже не на Степу. А Утяня… Жалкий и растерянный Утяня дрожащими руками собирал в Гришкин портфель рассыпанные учебники, тетради, карандаши. Вместе со снегом, гад, собирал, но не от злости, - от испуга.
- Чего вы в натуре? - бормотал он торопливо. - Чего сразу психовать-то? Морды бить…
- Ы-ы… - простонал из сугроба Витюк и с трудом перевалился на бок.
- Отдал ему! - Степа кивнул на Гришу, и Утяня покорно протянул портфель. - Все. Вставай и пошли.
- Ага, - Гриша поднялся, не оглядываясь зашагал за Степой.
- Я тебя домой провожу, - обронил Степа. Голос его отмокал, становился мягче. Но сам он точно даже постарел, даже заметно ссутулился.
Уже в подъезде они остановились. Гриша заметил, что руки у Степы чуть подрагивают. Совсем как у того же Утяни. Поймав его взгляд, Степа скупо усмехнулся.
- Видишь, какое дело… Нельзя мне драться.
- Нельзя? - Гриша сморгнул. - Почему?
- По кочану. Бешеным становлюсь. - Степа нахмурился. - Я как тот тип из анекдота… Которого из гестапо за жестокость выгнали.
- Ты?.. - Гриша жалобно сморгнул. - Тебя что, тоже откуда-то выгнали?
- Ага, - серьезно кивнул Степа, - из секции бокса. Я ведь сначала в бокс подался, не знал еще ничего про клуб, а там до первых спаррингов только и продержался. А после пошло обломово. Сначала одного стукнул, потом другого… То есть сперва мне лепили оладий, но только первую минуту. Мне ведь завестись надо, а как заведусь, так и заканчивается весь бокс. Сам не знаю, что творю. Очухиваюсь, когда рефери оттаскивать начинает. Тренер поначалу радовался, панчером прозвал. Говорил, все призы наши будут. И попал пальцем в небо. На первых же соревнованиях дисквалифицировали.
- Дисквалифицировали?
- Ага, отстранили от боев. Неправильный нокаут. Открытой перчаткой или что-то вроде того. Я и не помню, как бил.
- Дела-а… - протянул Гриша.
- То-то и оно.
- Зато к художникам в клуб попал.
- Клуб - это да… Рисовать интереснее, чем драться.
Гриша припомнил, что его история напоминает Степину. Шел записываться в секцию, а угодил в кружок живописцев. Он даже обрадовался такому сходству.
- Отец у меня такой же, - тихо рассказывал Степа. - Он в меня, а я в него. Мать говорит: не дай бог, повторю батину судьбу. Он ведь никогда не мог ничего спокойно слушать. По телеку новости передают, а он уже переживает, спиной дергает, ложки штопором скручивает, краснеет. Вот и довел себя до инсульта.
- А сейчас он где? - заикаясь, спросил Гриша.
- В больнице. Сюда привезли и сами, понятно, переехали. Комнатку сняли, чтобы, значит, вместе быть. Уже полгода обретаемся. - Степа трудно сглотнул. - Так что прав этот твой знакомый: из деревни мы. Есть такое место - Михеевка.
- Не слышал, - покачал головой Гриша.
- Само собой, это ж не Петергоф какой-нибудь. Не слишком далеко, но для вас все равно глушь. Хотя там лес, речка, скалы. - Степа чуть помолчал. - Не отец бы, ни за что бы сюда не приехали.
Грише показалось, что в голосе его слышится тоска.
- Разве здесь плохо? - удивился он.
- А что хорошего? Машины, асфальт, дышать нечем.
- А клуб? - глупо спросил Гриша.
- Клуб? - Степа тепло улыбнулся. - Тут ты прав. Клуб классный. Тут мне и впрямь повезло.
- А раньше? Раньше ты совсем не рисовал?
- Ну почему, пробовал маленько. Только где там у нас порисуешь? А здесь ребята, Альберт Игнатьевич, галереи. И не выперли, заметь, учат. Может, даже и выйдет какой-нибудь толк. Альберт Игнатьевич говорил: что-то во мне есть, просил не бросать. А он такой - зря болтать не будет.
- Видишь, как здорово, - Гриша потер подбородок. - Хотя странно. Приехал из деревни, а рисуешь.
- Что тут странного? - Степа хмыкнул. - Думаешь, деревенские и рисовать не могут?
- Почему же, - Гриша растерялся. - Могут, наверное.
- Наверное… - Степа хлопнул его по плечу. - Чудила! Ты биографии художников на досуге почитай. Знаешь, сколько там Ломоносовых да Васнецовых окажется! И крестьян, и крепостных, и прочих разных. Глазам не поверишь.
- Так я же это… Ничего.
- Ладно, проехали… - Степа серьезно ему подмигнул. - А того хорька как ты назвал? Саймон, что ли?
- Ну да, кличка такая.
- Вы назвали или он сам выдумал?
- Не знаю…
- Жаль. Интересно было бы выяснить. Клички - они ведь тоже не на пустом месте прорастают. - Видя, что Гришка не понимает, Степа терпеливо пояснил: - Саймон Легри - это плантатор, рабовладелец из "Хижины дяди Тома". Ты, я вижу, не читал?
- Не-е…
- И напрасно. Книжка очень даже ничего себе. И этот Саймон Легри тоже измывался над всеми, рабов кнутом забивал, куражился, как мог. Полное пресмыкающееся, короче. Вот и получается, что все в масть. Подходит имечко вашему обормоту.
- Еще бы! Саймон - тот еще зверюга. Весь квартал его боится.
- Ничего… Придумаем для вашей зверюги намордник, - Степа огляделся. - Ну? Долго стоять-то будем? Пошли, что ли.
- Куда? - не понял Гриша.