- Может, и греков, не помню. Мудрецов в те времена повсюду хватало - в Китае, в Японии, в Африке даже… Короче, мысль простая: если любишь, прости. Своих-то - совсем стремно не прощать, согласен?
Гриша неуверенно кивнул.
- Ну а согласен, значит, принимайся мозги чистить. Сам же виноват во многом.
- Это я виноват?! - изумился Гриша.
- Ну не я же! Взрослеть пора, Гришенька. А то чешешься, как шимпанзе, и ходишь, как японка какая.
- Почему это как японка?
- А ты видел, как они ходят? Вот такусенькими шажочками. Только японки в узеньком кимоно да еще на деревянных неудобных колодках, а ты в нормальной обувке - и все равно семенишь. Сам практически провоцируешь, чтобы подошли и дали по маковке.
У Гриши даже губы задрожали от обиды.
- Ты это… Чего лепишь-то?
- А ты не дуйся, я ведь хочу, чтобы ты защищаться умел. Нельзя всю жизнь новорожденным прожить, - Степа досадливо отвернулся. - Я ведь, Гриш, тоже не из самого сдобного теста сделан. И псих, и хищник. Потому и знаю, что чувствует Саймон или этот твой… Леший, что ли? Вот… Стоит им тебя увидеть, у них сразу руки чешутся, понимаешь?
Гриша честно помотал головой.
- Рефлекс, Гринь. Как у всех нормальных хищников. То есть, когда видят кого послабее, сразу тянутся схватить и придушить.
- Но ты ведь не душишь.
- Потому что я не гад, - Степа заволновался. - Хищник, но не гад. И потому если возьмусь кого душить, так выберу какого-нибудь Лешего или Саймона.
- То есть все наоборот?
- Ну, типа того, - Степа вздохнул. - Путаница, конечно, но тогда и рисовать бы не вышло, понимаешь?
Гриша отчаянно кивнул. Потому что и впрямь понимал. Хочешь увидеть, как сияют маленькие кактусы или грустят многомудрые камни, значит, постарайся стать таким, как они. Не сорвать, не растоптать, а приблизиться и вобрать в себя. Защитить и прикрыть, если нужно. Вот тогда и проклюнется то, что Альберт Игнатьевич именует порталом. И всплакнуть захочется от прочитанного, и в небо взмыть от увиденного.
- Такая уж жизнь, Гриня, - Степа поморщился. - Время дейтерия. Знаешь, что такое дейтерий?
Гриша помотал головой.
- Это водород, но тяжелый. С атомной массой равной двум. Чепуха вроде, а разница колоссальная. Обычным водородом ты шарики наполняешь, и они аж до стратосферы поднимаются, а тяжелый водород соединяют с тритием и используют в термоядерных бомбах. Нехило, да? И вода с дейтерием тоже именуется уже тяжелой. Дэ два о. Пить ее, как ты понимаешь, не рекомендуется.
- Откуда ты это знаешь?
- Да так, статейка одна попалась. Вроде про химию, а я о жизни думал, пока читал. Потому как все этому самому дейтерию сегодня подчинено. Мы о небесах должны мечтать, леса выращивать, с мусором бороться, с жадностью, а у нас все наоборот. Машины, как заведенные, клепаем, воюем, планету скоро в одну гигантскую свалку превратим…
Они минуту помолчали. Гриша пытался представить себе крылья, поднимающие человека к облакам, но воображение рисовало какие-то безобразные лопасти-ходули.
- Жаль, что люди не летают… - пробормотал он.
Степа фыркнул.
- Думаешь, жизнь сразу бы наладилась?
- Ну… Наверное. С высоты - оно ведь все лучше и чище.
Степа покачал головой.
- Нет, Гринь. Стервятники тоже летают. И орлы с коршунами - вон какие крылища отращивают. И ястребы с альбатросами, и грифы. Каких-нибудь куропаток с ласточками вся эта небесная рать только так кромсает. Кстати, бомбы на Токио с Хиросимой и Нагасаки тоже асы-летуны сбрасывали.
Гриша промолчал.
- Горы там или небо - штука, конечно, классная, только ведь и туда с разными целями ходят, - продолжал Степа. - Одним интересно покорить и вскарабкаться, показать, что они круче всех. Другим красота нужна, легкость и чудо.
- Как во сне… - выдавил из себя Гриша. - Летишь себе и летишь.
- Вроде того, - Степа загадочно улыбнулся. - У некоторых, кстати, получается. Наяву безо всяких снов.
- Как это?
- Да так. Не только на самолетах можно летать.
- На парапланах?
- И без парапланов. - Степа продолжал улыбаться. - Я вот каждое лето летаю. Без моторов и бензина. Не очень высоко, правда, но все равно ощущения классные.
- Шутишь! - вырвалось у Гришки.
- Честное слово.
Гриша огляделся. Его разыгрывали, это было ясно, но ведь раньше Степа никогда не обманывал. И так хотелось поверить! Хоть на одну-единственную минутку.
Однажды он тоже пробовал полетать. Годика в четыре - сразу после сна. Очень уж под сильным впечатлением находился. Думал - взмахнет руками, примет такое же положение, и все получится. Только фигушки! Хорошо, хоть не с балкона сиганул, всего лишь с письменного стола, но грохнулся все равно капитально. На шум прибежали родители с тетей Верой; отец, понятное дело, шлепкарей надавал, и больше попыток летать Гриша не предпринимал.
- Но ведь нельзя же… - пролепетал он. - Чтобы, значит, совсем без ничего…
- Кому-то нельзя, а кому-то и можно.
- Но как?! - Гриша даже соскочил со стула. - Как это может быть?
- Ладно, не мучься, - сжалился Степан. - Есть одно место. Называется скалы Петра Гронского. Вот там все и происходит.
- А почему там? - Гриша в волнении поскреб подбородок. - Аномальная зона?
- Зачем, зона самая обыкновенная. Деревья, мох да скалы.
- Но как же тогда…
- Земля там особенная. То есть, если подгадать время, то она там повсюду пружинит.
- Как батут!
- Точно, допетрил. Шагаешь, а она как резиновая. И прыгаешь - чуть не под два метра.
- Но это же не полет.
- Не знаю… Когда вниз по склону бежишь, такие фортеля выдаешь, страшно становится. Перепрыгнуть можно, что хочешь. И даже не перепрыгиваешь уже, а перелетаешь. Какое-то зависание начинаешь чувствовать. Скажем, впереди скала огроменная, а ты ноги поджимаешь, и вот она уже под тобой проносится. Вот и скажи, что это не сон.
Гриша оторопело покачал головой. Очень уж трудно воспринималось то, о чем говорил Степа.
- Ну да сам увидишь. Лето настанет, обязательно туда сгоняем.
- Ты только это… Не передумай…
- Не кексуй раньше времени. Если я сказал, значит, так и будет…
* * *
До ужина они успели переделать прорву дел. Со Степой это как-то хорошо удавалось. Он командовал, Гриша подчинялся, и время протекало с пользой: - успевали справиться и с уроками, и книжки полистать, и порисовать всласть. Еще и над внешним обликом поработали. Над "имиджем", как сказали бы обкуренные англицизмами взрослые. Это тоже Степа настоял. Гриша поохал-постонал, но подчинился. Для начала битых полчаса шлифовали осанку с походкой. Получалось у Гриши неважно. Приходилось выпрямлять скособоченную спину, шагать широко, да еще не косолапя.
- Сам-то косолапишь, - робко возражал Гришка.
- Мне можно, - возражал Степа, - я житель таежный. А тебе топтыжничать - полная стыдоба…
Аргумент не показался убедительным, но Гриша подчинился, стараясь ставить ноги, как велел друг. И плечи разворачивал так, что похрустывало в позвоночнике. Ох и поругался он про себя! Кому это нужно - так измываться над собственным телом!
Зато когда позднее замерили рост у дверного косяка, оказалось, что Гриша подрос. Почти на четыре сантиметра! И все только от того, что перестал сутулиться.
- Ни фига себе! - поразился он. - А я-то думал, что я самый маленький из наших парней. Не считая Москита, конечно. Но он хоть орать громко умеет.
- И ты сумеешь, если захочешь.
- Орать?
- Конечно. Это как с ростом!
- По-моему, голос и рост - не одно и то же.
- Не одно и то же, но сходство есть. Ты вот думал про себя, что самый мелкий, - мелким по сути и оставался. А захотел подрасти - и подрос. Разве не так?
- Ну, вроде…
- Вроде в огороде, а ты реально подрос. Та же история и с голосом.
- Да откуда он появится?
- А вот и появится! То есть, может, даже останется прежним, но все, кому нужно, тебя начнут слышать.
- Ты в этом уверен?
- На все сто.
- И звери таежные?
- Ну, насчет зверей точно не скажу… - Степан хмыкнул. Вспомнил, видно, про глотку своего бати. - Но зверям твой голос и не надо слышать. Мы ведь не для них стараемся, верно?
- Не для них, - согласился Гриша.
- Вот и не переживай. Будешь стараться, и голос прорежется, и уважения в классе прибавится.
- Как-то легко у тебя все.
- А ты в зеркало на себя глянь. Физиономия красная, волосы всклокочены, - по тебе не скажешь, что легко.
Гриша шагнул к зеркалу, нервно пригладил на голове волосы. Потом привычно ссутулился, пугливой дугой изогнул рот, и самому стало противно. То есть таким он как раз и был - еще совсем недавно. А вот кем стал, в этом следовало еще основательно разобраться. Гриша с натугой распрямил плечи, поднял голову, несмело попробовал улыбнуться. Отражение в зеркале получилось более пристойным, а вот внутри немедленно зародилось неудобство. Все равно как у собачки, вставшей на задние лапы. Только для собачки вертикальная походка и впрямь неестественна, а человек к ней за тысячелетия привык.
Из груди Гриши вырвался сокрушенный вздох. Вывод напрашивался неутешительный: выглядеть сереньким гномом для него было куда нормальнее, чем прямоходячим "гомо сапиенс".
- Может, мне это… Татуировку еще зафигачить? - с надеждой в голосе предположил он.
- Какую татуировку?
- Ну… Пострашнее какую-нибудь. У Лешего на плече тигр. А Костяй самоль натовский наколол. И черепок рядом - в виде облака.
- Вот и ослы твои Костяй с Лешим.
- Почему это ослы? - удивился Гриша.
- Потому и ослы, - Степан поморщился. - Чего им не хватает? Внимания чужого?.. Ну а с черепушки этой что? Уважение появится?
- Не знаю… Вообще-то Лешего боятся.
- Ага, из-за тигра!.. Только басни мне не рассказывай! Сведет он этот череп - и что? Уже завтра бояться перестанут?
Гриша помотал головой.
- Вот и не мути воду. Татуировки, прически, фенечки… Ерунда все это, Гринь.
- Так, может, они это… Для девок стараются.
- Вот я и говорю: ослы. Будто девкам вашим самолеты с черепами нужны.
- Я думал, это всем нравится, - пробормотал Гриша.
- Ага, в особенности нашим мамам. Между прочим, их тоже "девками" когда-то называли.
Гриша совсем увял. Спорить со Степой было сложно. А друг и не собирался щадить, продолжал теснить и напирать:
- Выходит, тебе хочется нравиться?
Вопрос был задан настолько в лоб, что Гриша даже от зеркала отшатнулся. Чтобы не встречаться глазами со Степой. Умел все-таки друг загонять в угол. И ведь не выдумывал каких-то особых приемов, - просто называл вещи своими именами. В классе у них больше юлили, городили огород вокруг да около, а Степа говорил, как рубил.
- Может, ты и в красавчики метишь? Чего молчишь-то?
Не зная, что ответить, Гриша облизнул нижнюю губу, потянулся по старой привычке к подбородку, но вовремя отдернул руку. Не рассказывать же про Ульяну! А уж про то, что он окружность бицепсов стал измерять, да еще талию с плечами, Гриша и сам вспоминать стеснялся. Но ведь в самом деле хотел понять, может ли он такой, какой есть, нравиться девчонкам. А если нет, то что в первую очередь нужно исправить? Даже с рисунками вон как не просто. А ведь там подтереть можно, подкрасить. В жизни все получалось стократ сложнее. Каждый день начинался набело, а заканчивался полной мазней. Даже, экспериментируя с фотографиями, Гриша вконец запутался. В одном случае красота пропадала вместе с глазами, в другом - вместе с улыбкой. Ну никак не получалось угадать единую зависимость. Сантиметры там или килограммы - легко фиксировались. Даже, говорят, хранились где-то в банковских ячейках в виде эталонных образцов. С красотой все представлялось туманным и совершенно необъяснимым…
- Ладно, - сжалился Степан, - красивыми тоже не всегда рождаются. Захочешь измениться, - изменишься… Давай лучше тригонометрией заниматься.
- А поиграть успеем?
- Поиграть, хмм… - Степан хоть и пытался выглядеть невозмутимым, все же бросил беспокойный взгляд на часы. - Ну, если не будешь ворон считать, может, успеем полчасика.
Гриша довольно улыбнулся. Все-таки нашлась у Степы своя ахиллесова пята. "Глупая игра в солдатики" зацепила этого взрослого недоросля. И как зацепила! Должно быть, трехлетние мальцы глазеют так на кукольный театр, как взирал Степа на его пластмассовых солдатиков. А простенькие Гришины самоделки приводили его в настоящий восторг. Он их и в лапищах своих крутил, и к глазам подносил - чуть не причмокивал от удовольствия…
Но, увы, поиграть не получилось. Синусы и котангенсы в Гришиной голове уложились довольно быстро, а вот с английским все неожиданно застопорилось. Если с произношением дифтонгов и переводами они худо-бедно разобрались, то на грамматике споткнулись, точно на мине, установленной хитрым сапером. "Прошедшее продолженное" усваивалось тяжело. Гриша то и дело ругал учебники, Степа порывался за них заступаться, но было видно, что и сам не прочь выдать затрещину составителям. Оба были солидарны в одном: если родным языком дети овладевают безо всякой грамматики, зачем учить иностранную? И это при том, что той же свободы речи им все равно не добиться. Так, бубня правила с глаголами, ребята и дождались прихода родителей.
Все-таки не зря Гриша удерживал Степу. Даже приход тети Веры не спас положения, и на маленькой кухоньке разразилось подобие маленькой бури.
- Образование! - клокотал отец. При этом обращался в основном к Степану. - Меняют программы, как карты в колоде, учебники заставляют покупать каждый год.
- А теперь все одноразовое, - поддакивали мама с тетей Верой. - Шприцы, учебники, пакеты…
- Вот-вот! А то, что леса гектарами изводим, это мелочь! Раньше, помню, призы выдавали за аккуратное состояние учебников. Самые лучшие по эстафете передавали младшим классам. И что? Дураками вырастали? Да ничего подобного! Вон они наши троечники, - в кого ни плюнь, все сплошь директора да президенты компаний. Кто здесь, а кто за рубежом. И в Силиконовой долине работают, и в столичных универах, и в НАСА.
- Да и ты, если б не кризис, мог бы в начальники выбиться, - говорила мама.
- Да причем тут я! Петька Коренев - и тот директор концерна. А тройбаны с двояками только так хватал. А дружок мой Макушев Вася? Тоже вечно в кляксах ходил, четверочный аттестат едва-едва наскреб, а потом в медицинский легко поступил и теперь, пожалуйста! - лучший хирург города!..
Ложка нервно постукивала о дно тарелки - отец хлебал борщ, точно продолжал доказывать свою правоту. Школьная записка лежала возле хлебницы, заводя родителя до нужного градуса, и уже дважды отец тыкал в нее пальцем.
- Вот, Степ, полюбуйся? Додумались - родителей на снегоуборку звать! Заметь, со своими лопатами и метлами! Я понимаю, в садик приглашали - горку там залить, лабиринт построить, а тут-то зачем цирк устраивать? Мы и лыжню им протаптывай, и инструмент дворницкий чини… Вот увидишь, скоро на уроки будут приглашать, чтобы учителей подменять.
Степа незаметно подмигнул Грише.
- И снегу, как назло, навалило.
- Это уж как водится! - подхватил отец. - Только неужели сложно вывести тех же охламонов из восьмых-десятых классов во двор, сунуть им скребки и организовать массовый субботник! Деточки… Ничего себе - деточки! Выше меня на полголовы и ноги сорок пятого размера. А нет лопат, так на уроках труда самим же и напилить. Придумали, понимаешь, проблему - выращивают барчуков!
- Если бы у тебя спина не болела… - попыталась вмешаться мама, но отец отмахнулся.
- Да причем тут спина, мне не спину жалко, а этого вот, - он указал на Гришку. - Им, может, в охотку было бы поработать. На той же физкультуре не пылью в зале дышать, а со снегом потрудиться, так нет, тащат родителей. Мол, детей - это они-то дети! - не положено по закону…
- Но ведь и детям свой выбор делать не запрещается, - возразил Степа. - Мало ли что прописано в законах, возьмем и придем.
- Что? Куда придете? - ложка с борщом зависла в воздухе, отец взглянул на Гришиного друга.
- Я говорю: возьмем и придем, правда, Гриш? - Степа толкнул товарища в бок. - Надо почистить снег - завтра и соберемся. А вы дома сидите, зачем спину студить.
- Да леший с ней - со спиной… - отец перевел взгляд на сына, какое-то время переваривал услышанное.
- Вот и договорились, - подытожил Степа. - Я завтра подрулю пораньше к Гришиной школе. Потолкуем с завучем, выпросим пару лопат. Авось, управимся с нормой.
- Хмм… - отец, кашлянув, переглянулся с мамой и тетей Верой. - Пожалуй, и я сумею отпроситься с работы.
- Ты? - мама даже рот прикрыла в ужасе.
- А как же спина? - ахнула тетя Вера. И обняла маму за плечи.
- Ничего, переживет спина… - отец пристукнул ложкой по столу. - А что? Нарочно зайду. В глаза им глянуть. Чтобы стыдно стало!..
* * *
Не сказать, что это была первая пятерка в его жизни, но эту первую Гриша заработал честно и уверенно - у доски. Пусть вызвали - не сам поднял руку, - но каково же это было выходить, зная, что понимаешь спрошенное, наперед предвкушая победу. То есть полной уверенности он не ощущал, и все-таки брезжило впереди что-то радостное. Все равно как приближающийся праздник.