- Очень уж неразборчиво. К тому же, - он и сам не знал, как это он решился рассказать то, что до сих пор хранил в тайне от всех, - когда я стану мастером, я буду расписываться всеми тремя своими инициалами.
- Тремя?
- Ну да - "Д. Л. Т."
Девочки никогда не слыхали, чтобы у простого мальчишки-подмастерья водилось три инициала.
- Ты не врёшь? - спросила Цилла, и в голосе послышалось что-то похожее на почтение. - О том, что бывают люди с тремя именами, я слышала, но сама таких людей не видала.
- Ну, так посмотри на меня.
И Джонни поднялся, чтобы отправиться в мастерскую.
- Погоди, Джонни. Что же это за третье имя? Начинается оно на "Л", ты говоришь?
- Ну да, на "Л". И хватит с тебя.
- Воображаю, какое это имя - стыдно даже выговорить! Какой-нибудь "лентяй", "лежебока", наверное. Или просто "лягушка"!
Джонни ухмыльнулся - насмешкой его не проймёшь!
В мастерской такая жара, что невозможно работать с воском. И немного тоскливо и одиноко. Он вдруг испугался, что не справится с этими ручками. Во всех мастерских по случаю жары прекратили работать. Слышно было, как другие мальчишки бегают, плещутся, прыгают с берега в прохладную воду. Он запер мастерскую - самому мистеру Лепэму теперь в неё не попасть без него! - и побежал купаться. После захода солнца он ещё поработает над моделью, ведь можно и при лампе.
5
Когда Джонни наконец загасил лампу, слегка увеличенная копия крылатой женщины была готова. Но что-то в ней было не так, Джонни это ясно видел. Вместо того, чтобы подняться к себе на чердак, он прошёл на кухню и улёгся на каком-то старом тюфяке. Часы пробили полночь, Джонни спал.
Он проснулся - было ещё совсем темно. Он почувствовал, что в комнате не один, и первая его мысль была о ворах.
- Кто там? - закричал он грубым голосом.
- Джонни, это я. Я не хотела тебя будить, но раз уж ты проснулся…
- Что случилось, Цилла?
- С Исанной плохо, Джонни. Она опять заболела.
- А что её мамаша?
Цилла заплакала:
- Я не хочу ей говорить. Она бы просто сказала, что с б… б… бедной д… девчонкой слишком много возни и что овчинка выделки не стоит.
Джонни устал. На минуту в его голове мелькнула мысль, что, может быть, миссис Лепэм и права.
- А что с ней?
- Она вся горит. Она говорит, что, если ей не дадут глотнуть свежего воздуха, ей будет дурно.
Это была вечная её угроза, и часто не пустая.
- Может быть, в том конце набережной есть ветерок. Отнесём её туда!
Всегда так! Всякий раз, что ему и без того трудно и он утомлён больше обычного, Цилла пристаёт к нему со своей Исанной. Что делать? Он поднял её на свои крепкие, жилистые руки. Это был крошечный ребёнок восьми лет. Светло-золотистые волосы, которыми он и сам втайне восхищался, лезли ему в рот, и он пожалел о том, что она не лысая. Исанна начала смеяться. По одну сторону пустынной набережной стояли склады, по другую - суда. Кругом не видно было ни души. Исанна, казалось, тяжелела с каждым шагом.
- Может, теперь походишь немного ножками, Исанна? Тебе будет прохладней.
- Мне нравится кататься.
- Ах, вам нравится - тогда другое дело.
- Джонни! - сердито окликнула его Цилла. - Неужели ты можешь смеяться над бедным ребёнком?
- Могу.
- Как ты себя чувствуешь, деточка?
- Боюсь, что меня сейчас вытошнит.
- Тогда я тебя сейчас же спущу на землю, - сказал Джонни, - так и знай!
Но он донёс её до самого конца набережной.
Вдруг он ощутил, как прохладные пальцы воздуха поднимают его светлые волосы со лба. Взмокшая грудь мигом обсохла, и теперь приятно покалывало.
- Ветер, ветер! - закричала Исанна. - Дуй, ветер!
Ветер не дул, а струился вокруг них, обдавая прохладой. Они уселись в ряд, так, чтобы не касаться друг друга, и, болтая ногами над водой, протянули руки навстречу свежему морскому воздуху, который проникал во все поры тела.
Долгое время они молчали. Затем Исанна положила голову на колени Цилле, а Цилла подвинулась к Джонни и прислонилась к нему. Обе девочки полудремали. Один Джонни не спал.
- Джонни, - пробормотала Исанна, - расскажи нам сказку!
- Я не знаю ни одной.
- Джонни, - сказала Цилла, - расскажи нам сказку о твоём третьем имени.
- Это не сказка, а правда.
- Что же это за имя?
Днём, когда Цилла приставала к нему с насмешками, он ни за что не открыл бы ей секрет, а теперь, в темноте и вне дома, он вдруг почувствовал прилив нежности к обеим девочкам и всё казалось иным.
После продолжительной паузы он сказал:
- Меня зовут ещё "Лайт".
- Значит, по-настоящему ты Джон Лайт Тремейн?
- Нет, меня крестили Джонатаном. Но меня всегда звали Джонни. Так и записали в бумагах, когда определили к твоему деду в ученики. Моё настоящее имя - Джонатан Лайт Тремейн.
- Совсем как купец Лайт, выходит?
- Выходит, что так.
- А как по-твоему, вы с ним родня?
- Думаю, что да. Но не знаю точно. Лайт - довольно редкое имя. К тому же его ещё зовут и Джонатан, как меня. Конечно, я об этом подумываю. Иногда… когда я вижу, как он едет, покачиваясь в своей карете, или щеголяет кружевами и палкой с золотым набалдашником… Ну, да я не намерен слишком много об этом думать!
- Расскажи ещё, - пробормотала Исанна в полусне. |
- Купец Лайт так богат…
- Как мистер Хэнкок, да?
- Не совсем, но почти. Он так богат, что серебро и золото для него всё равно что мусор.
- Как! Значит, миссис Лайт, когда она подметает у себя в особняке, собирает в совок серебро и золото?
- Глупенькая, будет тебе миссис Лайт подметать! Знаешь, у неё руки какие? И, во-первых, она умерла, а во-вторых, когда была жива, то только щёлкнет пальцами, так и сбежится к ней прислуга - в крахмальных шапочках, с оборками. Сделают ей реверанс и пропищат: "Да, мэм", "Нет, мэм", "Если угодно, мэм". А миссис Лайт им скажет: "Ах вы, неряхи такие! А ну-ка, загляните под кровать - вон сколько золотой пыли скопилось! А зеркало! Я могу своим пальчиком расписаться на нём, - столько там серебряной пыли! Несите скорей тряпки и щётки, кривоногие, косые, болтливые вы макаки!"
- А брильянты?
- Для брильянтов нужна метла.
- Ах, Джонни! Ну расскажи же ещё!
- Однажды кто-то обронил рубины, а кухарка (славная такая женщина, я её видел) подумала на них, что это красная смородина. Запекла их в пирог, а купец Лайт сломал передний зуб о рубин.
- Это правда, Джонни?
- Во всяком случае, правда то, что у купца Лайта сломан передний зуб. Я как-то смотрел на него и заметил.
- А ты часто ходишь его смотреть?
- Ты понимаешь, - в голосе его слышалось недовольство собой, - эта штука сильнее меня. Я всё собираюсь перестать думать о нём.
- А с жемчугом что они делают? - пробормотала Исанна.
- Жемчуг они пьют.
- Как?
- А вот как одна египетская королева - мне мама рассказывала… когда была жива. Она клала жемчуг в уксус и пила его - просто так, для форсу. Лавиния Лайт тоже вечно форсит.
Исанна спала.
- Ты никогда не говоришь о своей маме, Джонни. Ведь ты пришёл к нам через месяц после её смерти. Ты ничего о ней не рассказывал. Это потому, что ты её так любил или наоборот, потому что ты её не любил совсем?
Долгое молчание.
- Любил, - выговорил он наконец. - Мы жили в Тáунсенде, Мейн. Она зарабатывала на жизнь шитьём. Но, когда она поняла, что скоро умрёт - а у неё смерть была внутри и она это знала, - она захотела, чтобы я выучился какому-нибудь хорошему ремеслу, а я ни о чём, кроме серебра, и думать не хотел. Вот почему мы и приехали сюда, в Бостон, - чтобы найти хорошего учителя. Она ещё могла шить, только кашляла очень. Даже когда она была так слаба, что иголка не держалась у неё в руке, она всё продолжала учить меня читать и писать и всему такому. Она во что бы то ни стало хотела, чтобы я вырос образованным, а не так, как Дав и Дасти. Она хотела, чтобы я человеком стал.
- Поэтому ты так стараешься?
- Да, поэтому. Миссис Лепэм обещала маме, что твой дед возьмёт меня к себе, как только она умрёт. Мама умерла, он взял меня к себе. Вот и всё.
- Как её звали? И как это она, простая швея, была такая учёная?
- В этих краях она называлась просто миссис Тремейн, в девичестве же она звалась Лавиния Лайт. Она из благородной семьи.
- Совсем как дочь мистера Лайта?
- Ну да. Она мне как-то говорила, что имена "Джонатан" и "Лавиния" имеются в каждом поколении Лайтов на протяжении последнего столетия.
- Джонни, а она не захотела пойти к этим богатым родственникам и сказать им: "Вот она - я"?
- Нет. И мне не велела. Только… только если я когда-нибудь окажусь в безвыходном положении. Она сказала так: "Джонни, если у тебя ничего-ничего не останется, и у тебя не будет ни ремесла, ни здоровья, и сам господь бог отвернёт от тебя лицо своё, вот тогда ступай к купцу Лайту и покажи ему чашку и передай ему, что, умирая, твоя мать объявила тебе, что ты приходишься им роднёй. Он признает родство и, может быть, сжалится и поможет тебе".
- Что за чашка такая?
- Она говорила, чтобы я ни за что её не продавал. Пусть я буду голодать и мёрзнуть, всё равно.
- Где же твоя чашка?
- На чердаке, в моём сундуке. Потому-то я и запираю его.
- А мне ты её когда-нибудь покажешь?
- Если ты поклянёшься утехами рая и муками ада никогда никому ничего не рассказывать. Не говори никому моё настоящее имя и то, что у меня есть чашка.
- А как же Исанна?
- Если она что и слышала, то решит, что всё это сказка, придуманная мной, как рубины в пироге.
Близился рассвет. Где-то далеко пропел петух. Другой, поближе, ответил. С моря потянул предрассветный ветерок, и ночь из чёрной сделалась серой. Цилла встала, поёживаясь. Джонни взял Исанну на руки.
6
Он сдержал обещание, данное Цилле, и, уложив малышку в постель, проскользнул к себе на чердак, отпер сундук и побежал вниз с серебряной чашкой в фланелевом мешочке, сшитом его матерью. Он открыл дверь из мастерской на улицу. В доме было по-прежнему темно, а на дворе становилось светлей с каждой минутой.
Чайки в поисках пищи покидали свои острова.
Цилла вышла к нему, и он знаком поманил её за собой на улицу, в предрассветные сумерки. Он вынул чашку из мешка.
Когда Джонни был совсем маленьким, ему казалось, что это самая красивая вещь на свете. Из-за неё-то и захотел он учиться у серебряных дел мастера. Теперь он уже смотрел на эту чашку более профессиональным взглядом. Она казалась ему слишком приплюснутой. На одной из её граней был изображён герб Лайтов - глаз, восходящий из-за моря. От глаза расходились лучи-ресницы, которые покрывали чуть ли не половину поверхности чашки. Эта эмблема красовалась на всём, что принадлежало купцу Лайту. Её можно было видеть над дверью его конторы на Долгой пристани, на столовом серебре, даже на ошейниках и на сбруе. Даже на кожаных перчатках мисс Лавинии. И Джонни знал, что эта же эмблема высечена на могильных камнях, под которыми покоились умершие Лайты, на Коппсхилле.
- Точно такой же! - изумилась Цилла.
- И тот же девиз, смотри!
Робко, по складам, она прочла: "Да будет Лайт!"
И, словно чудом, не успела она выговорить эти слова, как появился свет, ибо солнце вынырнуло из моря.
Дети стояли, глядя друг на друга. У девочки на лице было написано волнение - и усталость. Это было милое остренькое личико; глаза немного светлее, чем у Исанны, а волосы чуть потемнее.
Джонни прошептал:
- Совсем как солнце, встающее из-за моря, и расходящиеся от него лучи.
Цилла - ей, верно, показалось, что Джонни опять начинает слишком много о себе думать, - ответила:
- Откуда ты знаешь, что это восходящий глаз? Может быть, он заходит?
За всю ночь это была первая обидная реплика.
- Нет, нет! Мама сказала мне, что это восходящее око. Но я должен об этом помалкивать - покуда господь бог не отвернёт от меня лица своего. Смотри же, Цилла…! ты обещала, поклялась…
- …утехами рая и муками ада.
II. В гордыне сердца твоего
1
Неделя была на исходе. Жара не спадала, ибо стоял июль месяц. Каждый день после обеда мистер Лепэм погружался в долгий сон, накрывшись, по обыкновению, корзинкой и деликатно похрапывая. Джонни давал хозяину поспать час, затем будил, бранил его и усаживал за работу. С заказом мистер Лепэм справлялся прекрасно. Покончив с отливкой корпуса сахарницы, он принялся наносить на неё пышную гирлянду из плодов. Видно, он не утратил своего былого мастерства.
Зато своей работой Джонни был доволен меньше. В восковой модели он в увеличенном виде точно воспроизвёл ручку молочника. Миссис Лепэм, девочки и даже сам мистер Лепэм сказали, что ручка хороша и что её можно отливать в серебре. Один Джонни не был доволен.
В пятницу к вечеру, когда стало смеркаться и работа была окончена, Джонни взял серебряный кувшинчик; и свою восковую модель и вышел из мастерской. Через минуту он был уже на Рыбной, у дверей серебряных дел мастера Поля Ревира. Постучаться он не осмеливался и решил ждать; он знал, что мастер скоро должен выйти, запереть лавку и направиться к себе домой на Северную площадь. Это был преуспевающий мастер, и он мог себе позволить работать в одном месте, а жить в другом. Вот наконец он и вышел, мистер Ревир, коренастый, румяный мужчина с красивыми тёмными глазами. Он закрыл за собой дверь и начал было запирать её на ключ.
- Добрый вечер, мистер Ревир.
В ответ сверкнула быстрая улыбка. У этого человека всё было быстрое - улыбка, взгляд, движения.
- Добрый вечер, Джонни Тремейн.
Мальчик давно преклонялся перед Ревиром, первым мастером в Бостоне, и удивился, что тот знает его по имени. Джонни и не подозревал, что бостонские мастера давно уже приглядываются к нему.
- Мистер Ревир, мне нужно с вами поговорить.
- Как мужчина с мужчиной, - тотчас согласился мистер Ревир, открывая дверь в мастерскую и жестом приглашая Джонни следовать за собой.
Джонни обвёл взглядом мастерскую, оценив по достоинству лёгкие наковальни, навес над горном, аккуратные гнёздышки тиглей. Точь-в-точь такую мастерскую он заведёт у себя, когда вырастет. Совсем не так, как у мистера Лепэма.
Во всём Бостоне вряд ли проживал более занятой человек, чем Поль Ревир. Однако он легко, без суеты справлялся со всеми своими делами - покончив с одним, принимался за следующее - и, казалось, никогда не торопился. Вот и сейчас, когда простой подмастерье остановил его на улице и сказал, что ему нужно с ним переговорить, мистер Ревир держал себя так, словно в его распоряжении была вечность.
- Сэр, - сказал Джонни, - всё дело, понимаете, в ручках…
Он развернул суконку, в которой нёс серебряный молочник и свою восковую модель, и рассказал, в чём заключалось задание мистера Хэнкока.
- Значит, вы хотите беседовать со мной как мастер с мастером?
С этими словами мистер Ревир взял модель в руки. Джонни поразили руки этого могучего человека - тонкие и гибкие.
- Что же говорит хозяин о твоей работе?
- Мистер Лепэм даже и смотреть особенно не стал. Говорит, годится и можно завтра отливать. Я непременно должен завтра отлить форму, потому что завтра суббота, в воскресенье работать нельзя, а в понедельник, к семи часам утра вещь должна быть готова. Хозяин мой считает, что сойдёт, но я сам что-то не совсем…
- Правильно. Понимаешь, ты слишком уж рабски скопировал ручку на кувшине и увеличил её механически, вот крылатая женщина и кажется из-за этого несколько грубой. Я бы на твоём месте сделал её такого же размера, как на кувшине, и прибавил бы какую-нибудь завитушку внизу. Ещё: сам изгиб у тебя неправильный. Сахарница больше молочника, поэтому не следует повторять изгиб в точности. У тебя ручка получилась какая-то сутулая и неуклюжая. Всё дело в пропорциях.
Схватив карандаш и листок бумаги, он уверенной рукой провёл волнистую линию.
- Я бы вот какой изгиб придал ей, понимаешь? Это я и имел в виду, говоря, что надо прибавить пару завитушек внизу, под фигуркой крылатой женщины. Ты её увеличил, и она у тебя стала похожа на бостонскую торговку рыбой, а ведь на кувшинчике - ангел. Понимаешь?
- Понимаю.
Мистер Ревир посмотрел на мальчика испытующим взглядом.
- А ведь было время, - сказал он, - когда твой хозяин мог бы тебе всё это растолковать.
- Мистер Лепэм… он, знаете… ослаб немного.
- Работы-то мало?
- Да не так уж много, конечно. - Джонни чувствовал себя несколько задетым. - Мало заказов на тонкую посуду. Ну, а пряжек всяких, ложек и тому подобного хватает.
- Сколько вас, подмастерьев?
- Нас трое, сэр.
- Зачем ему столько? Передай своему хозяину, что если ему придёт в голову избавиться от одного из вас, то я готов оплатить ему остаток срока и взять тебя к себе. Мне кажется, что у нас бы с тобой дело пошло.
Мальчик вспыхнул. Подумать только: его приглашает к себе сам великий Поль Ревир!
- Да скажи ему, что я заплачу за тебя больше, чем принято. Только пусть он не вздумает спихнуть мне кого-нибудь из тех двух!
Поль Ревир встал. Значит, пора откланяться.
- Мне нельзя бросить Лепэмов, сэр, - сказал он, поблагодарив мистера Ревира. - Без меня там вся работа остановится, и они просто умрут с голоду.
- Вот как! Ну тогда ты, конечно, прав. Но если старик помрёт или ты почему-либо будешь искать другого хозяина, подумай о моём предложении. Ну вот… - Он протянул ему руку: - Авось когда-нибудь встретимся.
2
Следуя совету мистера Ревира и придав ручке другой изгиб, Джонни закончил модель к полудню субботы. Даже с закрытыми глазами он чувствовал, что она ему удалась: она была совершенна на ощупь. Он быстро сделал вторую; от прикосновения расплавленного серебра воск таял, поэтому приходилось делать для каждой ручки отдельную модель.
Теперь оставалось только отлить ручки, почистить и припаять их к корпусу сахарницы, который сделал сам мистер Лепэм.
Джонни решил не уходить, покуда не кончит. Впрочем, всё это должно было занять не так уж много времени. В воскресенье, разумеется, мастерская будет заперта и горн гореть не будет. Как всегда, мистер Лепэм поведёт своих домочадцев, одетых в воскресные свои наряды, в кокерельскую церковь, а оттуда они все придут домой и сядут за холодный воскресный обед. На вечернюю службу можно было и не ходить, тут хозяин никого не неволил. Сам он ходил неукоснительно. Медж и Доркас имели обыкновение в это время принимать у себя поклонников. Миссис Лепэм спала. Цилла, подхватив Исанну, шла с ней на узкую полоску пляжа. Джонни, Дав и Дасти частенько отправлялись купаться, о чём, конечно, мистер Лепэм не имел ни малейшего представления. Он думал, что они тихо-смирно сидят себе дома и слушают, как Джонни читает им какую-нибудь главу из священного писания.