Итак, воскресенье не в счёт. Но, если в понедельник встать часа в три-четыре утра, можно успеть почистить работу и к семи доставить её мистеру Хэнкоку.
В субботу после обеда мистер Лепэм, по своему обыкновению, расположился вздремнуть в единственном кресле, имевшемся в мастерской, накрывшись корзинкой от мух. Почтенному джентльмену, вероятно, за эту неделю порядком надоело, что Джонни над ним командует, - старик никак не мог понять, для чего это нужно, чтобы работа была сделана к сроку.
- Дав, Дасти! - закричал Джонни. - Разведите огонь в горне, тащите уголь! Эй вы, лентяи, негодники, пыльные тряпки, пошевеливайтесь!
Дав побежал во двор, к сараю с углём. Непонятная радость светилась на его лице, когда он возвратился.
- Уголь весь вышел, мистер Джонни.
- Вышел?!
- Ага. Я ничего не говорил, потому что вы ведь сами любите всем тут заправлять.
- Бери корзинку! Быстренько! Беги к мистеру Хэмблину, на Долгую. А нет, так попробуй раздобыться у миссис Хитчборн, на Хитчборнской пристани. Принеси уголь во что бы то ни стало. Да поторапливайся!
Дав и не думал поторапливаться. Солнце уже склонялось к закату, когда он наконец вернулся, толкая впереди себя тачку, гружённую большой корзиной.
Такого скверного угля Джонни в жизни не видывал.
- Этот уголь не идёт для серебра. Это же четвёртый сорт, он годен разве что на железо. Как будто ты не знаешь, Дав!
- А почём мне знать? Сам же всегда говоришь, что я ничего не знаю.
- Мне нужен ивовый уголь.
- Так бы и сказал!
- Я сам пойду за углём. Но это значит, что нам придётся работать при лампочке, до ночи. Ты самое тупое из божьих творений! Впрочем, божье ли ты творение, ещё неизвестно. И как это матушка твоя не догадалась утопить тебя, как только ты родился! Вот погоди, дождёмся воскресенья, и, если у меня окажется свободная минутка, я тебе так накостыляю за все твои подлые, дурацкие штучки, что ты…
Корзина на голове мистера Лепэма зашевелилась. Он её снял.
- Мальчики, - сказал он мягко, - вы всё время ссоритесь.
Джонни яростно высказал хозяину всё, что он думает о Даве и об угле, который он притащил, и заключил свою тираду выпадом против Дасти.
Старый хозяин сказал:
- Дав, я хочу поговорить с Джонни наедине…
И затем:
- Джонни, когда ты перестанешь так нападать на мальчиков? Дав старается как может, но он туп. Разве это его вина? Видно, господу богу неугодно было, чтобы Дав был умён. Все мы жалкие козявки перед господом, ты начинаешь заноситься, как я уже пытался тебе указать. Вот увидишь, господь бог жестоко накажет тебя за твою гордыню.
- Да, сэр.
- Беда в том, что все твои товарищи стоят ниже тебя, что тебе не посчастливилось встретить равного себе или даже кого-нибудь получше. И вот, оттого что ты оказался самым способным из моих подмастерьев - ну, пусть даже из всех подмастерьев на Хэнкокской пристани, - ты уже вздумал, что лучше тебя и на свете нет.
Джонни так не терпелось приняться за работу, которая по милости Дава застопорилась, что он почти и не слушал.
- И вот что, мальчик: мне не нравится, что ты принимаешь так близко к сердцу какой-то жалкий заказ на серебряную безделушку. Грешно столько души вкладывать в мирские дела. Я хочу, чтобы ты сейчас тихонько уселся и поучил бы на память те строки о гордыне, что я тебя давеча утром заставил читать вслух. Работа на сегодня кончена.
- Как?!
- Ну да. В старину всегда день господень начинался ещё в субботу, с вечера, и я решил воскресить этот обычай у себя в доме.
- Мистер Лепэм, мы должны работать этот вечер, вот и всё. Мы обещали мистеру Хэнкоку.
- Не думаю, чтобы господу богу было дело до серебра мистера Хэнкока. Лучше ведь обмануть мистера Хэнкока, чем бога, правда же!
Джонни вдруг почувствовал страшную усталость. Голова его разламывалась. Руки дрожали. Он выскочил из мастерской, хлопнув дверью, и ворвался на кухню. Он знал, что миссис Лепэм не слишком сочувствовала благочестивым причудам свёкра. Она была на кухне, и все её четыре дочери тоже. Медж жарила кукурузу, Доркас выжимала тряпку из-под творога, Цилла накрывала на стол, а Исанна играла с кошкой.
Миссис Лепэм взглянула на Джонни:
- Что с тобой, мальчик, или ты повстречал привидение?
Джонни уселся и рассказал, в чём дело. Он превзошёл себя на этот раз, изобретая бранные слова.
Девочки глазели на него, раскрыв рты в сочувственной гримасе. Миссис Лепэм сурово стиснула зубы.
- Доркас, закрой дверь. Твой дедушка не должен слышать нас. Джонни, сколько тебе нужно ещё часов для работы?
- Да часов семь, наверное. Два часа я выкрою в понедельник рано утром.
- У тебя будет семь часов. Воскресенье воскресеньем, а сахарницу сделать надо. За последние десять лет это самый выгодный заказ. Неужели из-за какой-то глупой старомодной затеи мы его не выполним? Ведь, если мы угодим мистеру Хэнкоку на этот раз, он будет давать нам всё новые и новые заказы. Я не желаю, чтобы бедные мои сиротки помирали с голоду в угоду дедушке. Слушай же меня.
Мистер Лепэм, оказывается, в это воскресенье собирался после вечерней службы отправиться к пастору на дом, где должно было состояться собрание старейшин, а после собрания - холодный ужин и молебен.
- Вот тут-то ты и возьмёшь свои пять часов, Джонни: завтра вечером.
Работать в воскресный день запрещалось не только той религией, в которой Джонни был воспитан, но и законом. Джонни это знал. Он знал, что если на том свете он рисковал попасть в ад, то на этом его ожидали колодки. Тем не менее, когда миссис Лепэм спросила его:
- Ну как, Джонни, не побоишься?
Он ответил:
- Нет.
- Ни слова старику, смотри.
- Ни слова.
- Девочки, если вы только пикнете…
- Что ты, мама!
Дава и Дасти было решено подкупить обещанием послать их с готовой сахарницей к мистеру Хэнкоку. Он всегда награждал деньгами мальчиков, которые доставляли ему товар на дом.
У миссис Лепэм даже сделалась одышка от волнения, ко она была непоколебима. Итак, решено.
- Исанна, - сказала она тихо, - поди позови дедушку и мальчиков ужинать. Цилла, сбегай в погреб, принеси холодного эля.
Рот её и складки вокруг рта, даже нос и глаза казались вылитыми из чугуна.
3
Воскресный вечер. Работа идёт без запинки… Даже Дав и Дасти слушаются, хотя Дав и грозится полушутя рассказать всё "деду", когда тот придёт домой. Джонни всё равно, что скажет хозяин, - дал бы только бог управиться с сахарницей так, чтобы мистер Хэнкок делал им всё новые дорогие заказы! Если же мистер Лепэм рассердится, пусть уступит его Полю Ревиру - тот оплатит неотработанную часть срока.
Все четыре девочки, по-воскресному нарядные, не отводят восхищённых взоров от Джонни. Мать послала их на улицу посмотреть, не видно ли с пристани, что у них топится горн. А с Рыбной улицы? Не сплетничает ли кто о них?
Раздобыв подходящий уголь, Джонни живо принялся за отливку… Он положил обе восковые модели в мокрый песок. Движения его рук точны и размеренны. Он был уверен, что с работой справится, и всё-таки волновался.
Миссис Лепэм хлопотала подле него, он давал ей всякие несложные поручения.
- Тягу ещё рано открывать, миссис Лепэм, покачайте-ка сейчас мехи.
Раз он даже скомандовал ей: "Не зевать!" - и она ответила ему смиренным: "Хорошо, Джонни".
- Теперь давайте тигель. Она обратилась к Даву:
- Который?
- Я сам достану.
Дав стал рыться на полках, где хранились тигли для плавки серебра… Джонни не видел, как Дав, забравшись на табуретку, стал шарить рукой в глубине полки, покуда не нащупал треснутый тигель. Дасти всё видел и хихикнул. Он знал, что трещина была так мала, что её почти не видно. Может быть, тигель и выдержит жар печи, а скорее всего - нет. Потому-то мистер Лепэм и запрятал его так далеко. Дасти и Дав оба считали, что если тигель не выдержит и раскалённое серебро расплещется по всей печи, то так ему и надо, этому Джонни Тремейну, который без конца над всеми командует. То-то он окажется в дураках - после стольких трудов!
Доверчивой рукой Джонни подхватил надтреснутый тигель, опустил в него серебряные брусочки и поставил на печь.
Влетела Цилла:
- Мама, какой-то человек смотрит на нашу трубу!
- Как он одет?
- Как моряк.
- Ну, моряку нет дела до воскресенья. Ему всё нипочём. Лишь бы церковный старшина с констеблем не увидели.
Работа не прекращалась ни на минуту. Исанна сидела с кошкой на коленях.
- Джонни попадёт в ад, - сказала она убеждённо.
Джонни и сам так думал.
Он крикнул миссис Лепэм: "Не зевать!" - и попросил её положить где-нибудь на виду старые луковичные часы. Серебро должно плавиться с определённой скоростью и остывать положенный срок.
Миссис Лепэм в своём рабском стремлении помочь ему вызывала у него чувство, похожее на нежность. Он не замечал, как Дасти и Дав в углу давятся от смеха.
Часть воска, которым он пользовался, когда лепил модель, - лежала слишком близко к печи. Она растаяла и растеклась по полу. Джонни учили работать чисто, убирая за собой походя, но сегодня он слишком торопился.
- Джонни, - спросила миссис Лепэм, - не пора лить? Смотри, серебро расплавилось и начинает мигать. Она была права.
Джонни легонько подался вперёд, вытянув перед собой правую руку. Тигель осел и вдруг раскололся; серебро растеклось по печи, как молоко. Джонни, всё ещё с протянутой вперёд рукой, подскочил к печи. Что именно случилось в эту минуту, Джонни так и не понял. У него вдруг подкосились ноги. Он опёрся рукой о пылающую печь.
Ожог был так ужасен, что он сперва даже не почувствовал боли, а так и стоял, тупо воззрившись на руку.
На какую-то одну секунду, пока металл не остыл, вся его ладонь, от запястья до кончиков пальцев, была покрыта чистым серебром. Он взглянул на тыльную сторону руки. Она оставалась как была. Затем он почуял запах горелого мяса. Кругом стало черно и всё пошло ходуном. В ушах раздался рёв.
Он очнулся, когда Доркас пыталась влить ему в рот коньяку. Он лежал на полу. Миссис Лепэм опустила его обожжённую руку в миску с мукой и кричала на Медж, чтобы она поторапливалась с приготовлением хлебной припарки.
Он увидел лицо Циллы. Оно было зелёным.
- Мама, - сказала она, облизывая сухие губы, - дай я сбегаю за доктором Уорреном!
- Ах, нет… Постой, дай подумать. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из этих докторов узнал о том, что он работал в воскресенье. И потом к чему нам доктор - ведь это всего-навсего ожог! Ты лучше вот что, Цилла, сбегай на тот конец пристани и приведи сюда старую повитуху, бабку Хоппер. Эти старухи лучше всякого врача умеют лечить такие раны… Как себя чувствуешь, Джонни?
- Ничего.
- Не болит?
- Нет ещё.
Он знал, что боль наступит позже.
4
Джонни лежал в "комнате смертей и рождений". Собственно, это была не комната, а чулан с маленьким окошечком на кухню; в обычное время, когда в доме не было больных, это помещение использовали как кладовую. К руке Джонни была подвязана припарка из подсолнуха, издающая мучительно удушливый запах. Собственно, боль он почувствовал только сегодня, на второй день. Руку дёргало до самого плеча. Бабка Хоппер сидела на кухне и разговаривала с миссис Лепэм.
- Не забывайте смачивать время от времени повязку известковой водой. В нашем деле много значит удача. Если не заживёт так, придётся полечить заговором.
Ещё совсем недавно такую старуху, как бабка Хоппер, могли бы объявить ведьмой и повесить: и возраст подходящий, и беззубый смех, и усы… К тому же она не гнушалась прибегать к заклинаниям. Но надо сказать, опыт у неё был огромный. Ни один врач в Бостоне не знал столько о повивальном деле и детских болезнях, сколько знала бабка Хоппер. Ожог Джонни она лечила не хуже любого врача, но только допустила оплошность, дав руке согнуться в кисти. Дело в том, что в этом положении боль была менее нестерпима, чем если бы выпрямить руку.
На четвёртый день началось нагноение. В те времена считалось, что это природа таким образом борется с недугом. Старуха Хоппер закармливала Джонни опиумом. Дни тянулись в каком-то полусне, сливаясь с ночами, в ушах не прекращался рёв. Того, что раньше называлось Джонни, не было: он как бы растворился в боли и сонной одури.
Жар стал поменьше, сократились и дозы наркотика. Джонни ни разу ещё не видел своей руки с тех пор, как взглянул на неё возле горна, когда она была вся покрыта серебром. Бабка Хоппер обещала на следующий день снять повязку и посмотреть, "что осталось от руки", как она образно выразилась.
До сих пор боль, одурь и жар притупляли его сознание. Он ни разу не подумал о будущем, о том, что серебряных дел мастер с покалеченной рукой никому не нужен. Но в эту ночь его мучили слова бабки Хоппер. Наутро она посмотрит, "что осталось от руки".
Он совсем не был подготовлен к зрелищу, которое ожидало его, когда повитуха развернула повязку и выложила его руку на свои колени, покрытые передником. В крохотной комнате "смертей и рождений" столпились миссис Лепэм, Медж и Доркас. Цилла с Исанной оставались на кухне - они боялись подойти к нему близко.
- Ого! - сказала Медж. - Вот чудно-то! Сверху - рука как рука, только чуть потоньше… Послушай, Джонни, у тебя большой палец совсем сросся с ладонью!
Так оно и было. Он не мог соединить большой палец с указательным. Такая рука была совершенно бесполезна. Тут впервые понял он, что сделался калекой.
- Дайте и мне посмотреть! - Доркас склонилась над ним. И тут же взвизгнула самым благородным образом, совсем как настоящая леди, увидевшая мышь.
- Боже мой! - вскричала миссис Лепэм. - Я и не думала, что дела так плохи. Вот жалость! Такой смышлёный мальчуган, и испорчен навеки! От него теперь не больше толка, чем от хромой лошади.
Джонни не стал слушать, что она ещё скажет. Он встал на ноги, напряжённо оглядел всех и спрятал свою загубленную руку в карман штанов. В то утро он впервые оделся с помощью ловких рук миссис Лепэм.
- Я пошёл, - сказал он хриплым голосом.
Цилла и Исанна сидели, испуганно прижавшись друг к дружке, таращили на него глаза и не смели с ним заговорить.
- Эй, вы! - окликнул он их. - Чего не пришли полюбоваться?
Цилла открыла рот, хотела что-то сказать, но только проглотила слюну.
- Тоже мне парочка - сидят и таращат глаза, как рыбы!
Он хлопнул парадной дверью. Он и прежде был мастер хлопать дверьми. На воздухе Джонни почувствовал себя лучше. Он прикинулся, будто не слышит, как миссис Лепэм кричит ему в окно, чтобы он сейчас же вернулся. Её крик раздавался по всей Рыбной улице. А он и ухом не повёл.
Он исходил весь Бостон, упрятав руку поглубже карман штанов. Инстинктивно он старался как можно сильнее устать, а это было нетрудно при его слабости, только бы не думать!
Было что-то странное в тишине, которой его встретили на кухне, когда он вернулся. Никто его не бранил за то, что он ослушался миссис Лепэм. Он знал, что они говорили о нём.
Пожалуй, впервые за всю свою жизнь Цилла заговорила с ним вежливо.
- Ах, Джонни, - шепнула она, - мне так жаль, так жаль!
Исанна сказала:
- Мама говорит, что ты теперь годен только тряпьё собирать. Это правда?
Цилла накинулась на Исанну:
- Ты сошла с ума! Джонни и не подумает собират тряпки… Ах, Джонни, но как это всё ужасно, и как мне жаль тебя, и как…
Лицо Джонни сделалось пунцовым.
- Да перестаньте же наконец!
Исанна не унималась:
- Медж говорит, что вид ужасный…
- Если кто-нибудь из вас, девчонок, - взорвался Джонни, - когда-либо даже намекнёт, что у меня вообще существует рука, я… я… сяду на корабль и уеду навсегда! Не желаю я, чтобы вы кудахтали тут надо мной с вашим дурацким нытьём "ах, как ужасно, ах, бедненький"!
И проследовал в мастерскую.
Он пришёл в бешенство, когда увидел Дава за свои станком да ещё пользующимся его инструментом. Целый месяц Джонни не был в мастерской. Вполне естественно, что Дав сел за его станок - на первое время, покуда сам Джонни не вернётся к работе.
Мистер Лепэм поднял голову, добродушно заморгал, покачал головой и вздохнул. Дасти страшно грохотал у себя в углу.
Джонни, сколько хватило терпения, молча наблюдал неловкую работу Дава. И наконец не выдержал:
- Да разве так щипцы держат, Дав…
Дав откинулся. Толстое белое лицо ухмылялось как нельзя простодушнее.
- Спасибо, мистер Джонни. Где уж мне за вами угнаться. Может быть, покажете, как держать щипцы?
Джонни вышел из мастерской в дверь, открывавшуюся прямо на пристань. Никогда ему больше не приведётся показывать, как нужно держать щипцы. Если не можешь сделать сам, то уж лучше помалкивай. Он хотел было с силой хлопнуть дверью, но одумался. Раз не можешь работать, так и дверью хлопать нечего.
Он зашагал вдоль пристани. У причала стоял большой корабль, прибывший с Ямайки. Джонни лениво смотрел вокруг. Носильщики выкатывали большие бочки устриц из трюма. Матрос пытался уговорить какую-то старушку купить у него попугая. Вон в группе мужчин стоит Джон Хэнкок. Так он и не получил свою сахарницу. Когда мистер Лепэм узнал о грехе, совершённом в его отсутствие, и о страшной каре, какой господь бог покарал Джонни Тремейна, он приказал растопить сахарницу, сам отправился к мистеру Хэнкоку, вручил ему его кувшинчик и сказал, что не в состоянии изготовить сахарницу. И никаких объяснений.
Мальчик привык работать восемь, двенадцать, а то и четырнадцать часов в день. Он никогда не отдыхал и даже по субботам не кончал работу раньше, чем в другие дни. Часто он представлял себе, как приятно было бы пройтись вдоль Хэнкокской пристани, и вот он теперь прохлаждается на ней. Никаких дел. Руки в карманах. Другие мальчики - его приятели - глядят ему вслед, на мгновение оторвавшись от работы, и завидуют его безделью. Там и сям перед ним мелькают знакомые лица. Ему казалось, все только и говорят, что о его ожоге, жалеют его. На всей пристани не было мальчишки, которого бы Джонни не знал. Тут были и друзья и враги, со всеми из них он либо играл, либо дрался когда-то. Вон Саул и Дайсер укладывают солёную селёдку в бочку; Энди с кожаным напёрстком, привязанным к ладони, шьёт парус; Том Дринкер, местный забияка, сколачивает бочку. Когда-то это был мир Джонни, а теперь Джонни чувствовал себя в этом мире чужим. Все знали о его несчастье. И никто не думал завидовать его безделью. Ем казалось, что они подталкивают друг друга локтем. Он шепчутся о нём - они смеют его жалеть! Хозяин Дайсера, мариновщик сельди, крикнул ему какие-то слова ободрения, но Джонни не отвечал. За какой-нибудь месяц он сделался совершенно посторонним на Хэнкокской пристани, никому не нужным. Он был калека, они - нет.