Круг – 1600 метров. Если вы пройдете резвее двух минут на одну минуту, это бесподобная, мирового класса лошадь. Вот он переносит ногу, главное, небрежно бросает вожжи, молча, но- знаток! "Безминутная лошадь". И точка. И ушел. Вот как русские люди умеют говорить! Вы знаете, как с ними интересно!
Надо сказать, Громов увлекся не только конным спортом, но и одной из прекрасных наездниц. Нина Георгиевна стала его женой.
…Мы говорили о космосе, о Гагарине, и я обратил внимание, что Громов сказал не "невесомость", а "безвесомость". Интересно и чисто по-русски. В России, если чего-то не хватает, используют "без".
– Русские слова в деревне,- рассуждает Громов. – Сидит мужик на завалинке и говорит философскую речь. Вы сейчас засмеетесь: "Оно, конечно, ежели как что, а коснись это дело, оно и пожалуйста!"
Ну что это, каламбур? Ничего подобного. Как написать, что написать, а коснись это дело редакции – останутся рожки да ножки. Правильно? Правильно. Философия? Философия. А вот он сидит на лавочке в деревне,- под Переславлем я такие речи слышал. Это русский язык. Где на "о"… У нас в Калининской, например, говорят, не "они", а "оны". Русский язык, как он интересен! А теперь его испохабили. Ленин писал: нельзя коверкать русский язык. А тут: "лагеря", "учителя", "профессора"… Я не могу. Пишу, все равно пишу по-старому. Ну не могу, не лезет в меня, противно. "Учителя"… "И за учителей своих заздравный кубок поднимает". А? Красиво. В чем соль? Музыкальность.
Почему я так люблю Гоголя, который пишет: "Слив, яблонь и груш…" Это музыка! А переставьте эти слова, и все кончится, вся красота пропадет. Вы смотрите, он, сидя в Италии, пишет: "Я очень люблю скромную жизнь уединенных владетелей…" Казалось бы, хлам пишет, но музыка, музыка! Вы понимаете, это чудо, я его безумно люблю, потому что у него музыкальность языка… Причем пишет только в ироническом стиле. Это потрясение, да. – И Громов читает наизусть большой кусок из Гоголя, и снова – я потом проверил! – без единой ошибки: – "Чудный город Миргород! Каких в нем нет строений! И под соломенною, и под очеретяною, даже под деревянною крышею; направо улица, налево улица, везде прекрасный плетень; по нем вьется хмель, на нем висят горшки, из-за него подсолнечник выказывает свою солнцеобразную голову, краснеет мак, мелькают толстые тыквы… Роскошь!"
Последнее слово Михаил Михайлович растягивает: "Ро-о-о-скошь!" – и смеется. – Вы понимаете, какая ирония! – говорит он и продолжает наизусть: "Плетень всегда убран предметами, которые делают его еще более живописным: или напяленною плахтою, или сорочкою, или шароварами. В Миргороде нет ни воровства, ни мошенничества, и потому каждый вешает, что ему вздумается".
Вы понимаете, какая наблюдательность! Это только великий Павлов написал в Колтушах, при входе в главное свое заведение: "Наблюдательность". Казалось, ну что тут такого? А оказывается, наблюдать и уметь видеть… "Краснеет мак, мелькают толстые тыквы… Роскошь!" Вы окунаетесь в девятнадцатый век, это чудо. Они все равно остались, эти замечательные традиции, лучшие оне {рне!- Ф. Ч) к нам переехали, лучшие традиции, всё-таки оне от девятнадцатого века! Никуда не денешься. "Лагеря", вы можете слышать такое слово? "Учителя"!
Если б вы видели, что за ответ из редакции мне прислали на мое письмо! Так говорили мужики за десять лет до Октябрьской революции, только кто- то переписал литературным языком.
…Читаю послесловие к будущей книге Громова: "Вдова летчика Иванова пишет в своем письме: ''Завидная судьба у Михаила Михайловича Громова. Сколько раз он ходил по краю пропасти и всегда выходил победителем со славой и почетом. И всем этим он обязан только себе"".
– Вот это слова! – комментирует Громов. – А старушке этой – слава Богу лет сколько! В 1926 году ее муж разбился. И столько лет она меня знает. Такую награду ни одно правительство не может дать.
"Давно отлетали свое самолеты, на которых рисковал жизнью летчик-испытатель Громов, и его рекорд дальности полета перезсрыт уже вдвое",- пишет в послесловии кандидат биологических наук А. Брагин.
Это человек не был подвластен никаким авторитетам, кроме законов авиации. О нем говорят как об интеллектуальном летчике. Профессор – и по званию, и по сути профессор. И среди испытателей он, наверно, все-таки останется под номером один.
Чкалов мечтал облететь земной шар без посадки. Валерия Павловича уже не было в живых, а Громову война помешала осуществить это с бывшими коллегами Чкалова Байдуковым и Беляковым. Он облетел бы!
я спросил как-то у Байдукова:
– Георгий Филиппович, а Вы перед войной собирались облететь земной шар в составе громовского экипажа, когда Чкалова уже не было?
– Конструктор самолета БОК (Бюро особых конструкций) сидел в Бутырской тюрьме. И моторист, дизельщик, тоже сидел. Эти БОКи делал смоленский завод для экипажей Чкалова и Громова. Я свой пригнал из Смоленска в НИИ ВВС. Но вскоре нам заявили, что эти дизельные моторы засекретило правительство. Нас вызвали к Молотову и сказали, что решено у Сталина эти моторы не показывать за границей. Поэтому наш перелет пока застопорили. Это уже после гибели Чкалова. У меня в составе экипажа сменным летчиком и штурманом был Спирин, а основным штурманом остался Беляков. А Громов должен был лететь со своим экипажем.
– Слух был, что после смерти Чкалова хотели вас объединить: Громов, Байдуков, Беляков.
– Да, так намечалось. Но мы с Громовым не особенно, потому что мы разных характеров люди. Он более интеллигентный человек, все же сын врача, ну а я- сын рабочего. И он суховатый, более жесткий человек. Не жестокий- жестоким он, пожалуй, не был, а жестким был.
Да, все-таки Громов – "великий нелюбимец". И не только потому, что Сталин был куда теплее к Чкалову. Казалось, весь народ больше симпатизировал Чкалову. В чем тут дело?
Думается, прежде всего, в национальном характере, которому ближе тот, кто доступнее, не эталон. А Громова считали эталоном. Об этом мне и Молотов говорил.
Громов не только вызывал зависть тем, что дотянуться до его летного мастерства было невозможно, но и раздражал многих. Представьте авиационного генерала, который ездил в части и к начальству не на машине, а на коне- четкий, аккуратный, начищенный… ("На машине я застряну, а на лошади всюду проеду.")
"Передо мною был принц Уэльский!" – вспоминала о фронтовом Громове одна известная актриса.
Командующий воздушной армией С. И. Руденко требовал от командиров дивизий каждый день приезжать к нему на доклад. Громов послал вместо себя начальника штаба.
– А где командир дивизии? – спросил Руденко.
– Спит, просил не будить.
Руденко приказал разбудить Громова и доложил Сталину.
– Ну и что, разбудили? – живо поинтересовался Сталин. По его тону Руденко быстро сообразил, что с Громовым связываться не стоит.
…К концу войны Громова повысили в звании и назначили на высокую, но не слишком весомую должность…
В одном из моих стихотворений об этом человеке есть строки:
Он был из умных и лихих,
тех, что не всякому приятны,
но больше не было таких,
да и не будет, вероятно.
Громов был СО всеми на "вы" и, прежде всего, с самолетом. Чемпион страны по штанге в двадцатые годы. Как много дала природа этому человеку, а, верней, сколь многого он добился сам! Друзья называли его "Слон", а точнее – "Слонни". "Знаете, Слонни…" – обращались к нему. "Слонни" многое объясняет.
"Чкалова любили, у Громова учились",- сказал мне Герой Советского Союза Марк Галлай. А я вспомнил двух хоккеистов, не знаю, кто из них был выше по таланту – Валерий Харламов или Александр Якушев, – но оба были великими на льду. Однако больше любили Харламова – маленький, юркий… И погиб рано…
И Чкалов погиб молодым.
Я написал стихотворение "Два пилота".
Чкалов вырос, в душах возвеличась,
а рекорды Громов покорил.
Чкалов был народ,
а Громов – личность,
каждый, как любовь, неповторим.
Чкалов – неуемная натура,
до хитринки искренний талант.
Громов – скрупулезная культура,
строгий, романтический педант.
Громов – нет и не было надежней,
Чкалов – риск, отвага и азарт.
Громова встречали по одежке:
кепка не повернута назад.
И шнурок – гагаринский, в волненье,
Чкалову пошел бы – ерунда!
С Громовым, вне всякого сомненья,
это б не случилось никогда.
Чкалов – не придумаешь заране
для души пределов, рубежей.
Громов – так рассчитано заданье –
кровь не шла из носа и ушей.
Чкалов был стихия, бездорожье,
Громов жил, мгновенья не сгубя.
Чкалов был на каждого похожим,
Громов был похожим на себя.
Мне передали, что, когда это стихотворение прочитал старший из Коккинаки, Владимир Константинович, дважды Герой, он сказал:
– Я бы эти стихи положил в личное дело и Чкалову, и Громову.
Нина Георгиевна зовет нас на кухню обедать. А мы с Михаилом Михайловичем одолели уже бутылочку армянского под лимончик да апельсинчик. Замечу, что Громов, видимо, относился к тому меньшинству русских людей, кому выпитое спиртное не мешает быть трезвым, обостряет мозг, делает мысли интереснее и мудрее. Таким свойством, помнится, обладал мой "крестный" в поэзии Ярослав Смеляков…
Нина Георгиевна оставила нас в кухне и куда-то ушла по своим делам, а Михаил Михайлович, сидя на табуретке, потянулся к холодильнику. У него болела нога, и он, придерживая ее, открыл холодильник со словами: "С женами нормально не пообедаешь!" – И достал 0,75 водки.
Осилили и этот "огнетушитель". И когда вернулась хозяйка, мы пели дуэтом хорошие русские песни. Затем стали укладывать спать Михаила Михайловича. С песней он и пошел от стола. Так мы отметили его 85-летний юбилей.
Жить ему оставалось меньше года. Сердце оказалось единственным мотором, с которым он не смог справиться.
…Хоронили его в "Татьянин день", 25 января 1985 года. Тепло, ноль градусов. С деревьев падал иней. На Новодевичьем кладбище возле старого крепкого дуба закопали Громова. Повесть о жизни, сказка о бессмертии.
Прохожу мимо знакомого подъезда "высотки" на площади Восстания, смотрю на неординарную мемориальную доску с бронзовым АНТ-25 и думаю: не сорвали бы, не украли бы… И что-то щемит во мне, когда читаю или слышу: "Летно-исследовательский институт имени Громова"…
Его дочь, Софья Михайловна, сказала мне на похоронах: "Я не могла его воспринимать только как отца. Прежде всего, это был Громов"….Я жил в двадцатом веке. Я знал Громова и видел в небе "кобру Пугачева" в исполнении самого Пугачева… Что будет через сто лет?
"КОУ ПАЙЛОТ БАЙДУКОФФ"
И мы до сих пор не забыли,
Хоть нам и дано забывать,
То время, когда мы любили,
Когда мы умели летать.
Николай Гумилев
…Похоронили Байдукова. Похоронили в последний день 1994 года на Новодевичьем кладбище. Мне рассказали, как непросто был "пробить" Новодевичье даже для такого национального героя, как Байдуков. Я не удивился: так было во все времена.
Помню, с каким трудом, кряхтя, власть в 1975 году "выделила" прямоугольник земли на этом кладбище для прославленного Александра Евгеньевича Голованова- Главного маршала авиации страны. Но в ту пору хоть без взятки обошлось, а нынче рынок: полтора миллиона за могилу и столько же "сверху"… Зато лежит Байдуков рядом с Громовым и Покрышкиным, Ляпидевским и Коккинаки, рядом со своим штурманом Беляковым. Только Чкалов, командир экипажа, в 1937 году потрясшего Америку ("чиф пайлот Чкалофф, коу пайлот Байдукофф, нэвигэйтэ Бельякофф"), после смерти взлетел еще выше – попал аж в кремлевскую стену, потому что погиб при испытании самолета в пору всемирного почитания в 1938 году, когда всего 34 года ему было. Байдуков ушел на 88-м году в 1994. М…
Мне повезло знать его. Как познакомились, не помню. Вроде бы на каком-то литературном вечере – Георгий Филиппович писал книги, был членом Союза писателей. Выступал он и на моем творческом вечере в Центральном доме литераторов, не раз бывал я у него дома на Сивцевом Вражке…
Был он не только выдающимся летчиком – он был умным человеком, что не такое частое явление у нас в России. Он умел емко говорить и точно формулировать мысль. К тому же личность сильная, волевая. О ком бы я ни писал, стараюсь не читать то, что было сказано об этом человеке другими, пытаюсь рассказать свое, незаемное. Байдуков же немало написал сам и о себе, а больше – о своем друге Чкалове, но я оставлю на бумаге то, что слышал от него и в разные годы занес в дневник…
Все же хорошо, что я хоть и нерегулярно, но записывал кое-что в тетрадях и блокнотах, и вот нашел запись от 26 июня 1975 года, где не поленился кратко рассказать о том, как с поэтом Михаилом Вершининым поехал во Внуково встречать Байдукова и Белякова. Через 38 лет после своего перелета они на Ил-62 с сыном Чкалова Игорем летали пассажирами по чка- ловскому маршруту через Северный полюс в США на открытие монумента в честь их подвига. Во Внуково Вершинин и познакомил меня с Байдуковым, но это было шапочное знакомство. После этого мы встречались еще почти 20 лет…
Мужественное, глубокое обаяние исходило от этого человека.
– Ни о каких перелетах, тем более на север, я никогда не мечтал, – как-то признался мне Георгий Филиппович.- На кой мне черт этот север! Я родился в Сибири, морозы видал, вслепую налетался вдоволь…- И рассказал, что, когда работал вместе с Чкаловым в отряде Анисимова на испытании истребителей, познакомился с французским инженером- гироскопистом Пуантисом, который умел великолепно летать по приборам. Зашторят ему в воздухе кабину, и он управляет вслепую. В облачности войдет в штопор – все в порядке. Байдукову такое было неведомо. Но самое интересное оказалось то, что этот француз, творивший чудеса в воздухе, не умел главного – взлетать и садиться. Боялся. А уж этим искусством летчик- испытатель Байдуков владел знатно. Пуантис уговорил его слетать вдвоем. В Тушино залезли в Р-1, непростой по тому времени самолет, на котором разбилась не одна сотня пилотов. Массовая машина, из породы английского "Дехавиланда". Частенько сваливалась в штопор…
Байдуков взлетел и попросил француза сделать глубокий вираж. Тот выполнил безукоризненно. Переворот- лихо сделал. И под колпаком показал свое умение. Техника пилотирования исключительная. Но как увидел, что земля близко, испугался и передал управление Байдукову. Есть в авиации такое понятие: не видит землю. Сколько курсантов из-за этого не стали летчиками! Однако француз заразил Байдукова слепым полетом.
– На чем, значит, я и прославился,- улыбается Георгий Филиппович. – И стал, несмотря на то что я истребитель, специалистом самого высокого класса по слепым полетам.
Но была у него мечта – инженерный факультет Академии имени Жуковского. "Пускай мечтает! – подшучивал Чкалов. – Там четырнадцать человек на одно место!"
Да и из отряда испытателей "Батя" Анисимов отпускать не собирался: летчик отменный, а бились многие, пополнять отряд трудно. "Батя" дорожил каждым.
– Был ли он прототипом "Бати" в кинофильме "Валерий Чкалов"? – спрашиваю Байдукова.
– Нет, это другой. Но там намек есть. Сам-то Анисимов вряд ли бы взялся за дальние перелеты, не то что Чкалов.
И пошел Байдуков по начальству просить отпустить его учиться. Отказать, отказать… А он доказывал, что летчик-испытатель должен быть инженером, что выгодней иметь летчика, который бы хорошо знал законы аэродинамики и понимал, что и почему показывает прибор, измерения которого выписываются в виде интегрального или дифференциального уравнения. Летчик-испытатель пишет в своем заключении одно, а инженер доказывает другое – по приборам…
Байдуков высказывал свою точку зрения и начальнику Управления ВВС Алкснису. "Долго добивался у него разрешения и наконец стал студентом",- говорит Георгий Филиппович.
Но только приступил к занятиям – вызывает начальник академии Александр Иванович Тодорский:
– Вам надлежит явиться к товарищу Леваневскому. Он задумал перелет через Северный полюс в Америку и приглашает вас в свой экипаж.
– Наверно, прослышал о том, что я умею летать вслепую, и вот результат, – говорит Байдуков.
Тодорский вручил предписание:
"Слушателю 1-го инженерного факультета академии ВВС имени профессора Н. Е. Жуковского летчику Г. Ф. Байдукову поступить в полное распоряжение Героя Советского Союза т. Леваневского для выполнения особо важного правительственного задания.
Начальник Управления ВВС Алкснис".
– У меня же отец сидит!- говорит Байдуков начальнику академии.
– Об этом знают получше тебя,- отвечает Тодорский.
– Твой отец сидит уже второй год, но если ты попал в такое постановление, то, как военный человек, должен стать по стойке "смирно" и выполнять.
– Я готов, но имейте в виду, что я этот вопрос не поднимал и не был заинтересован. К тому же с Леваневским я не знаком, за руку не держался, видел только в кино, как спасали челюскинцев, да снимки в газетах, Что он за человек, я не знаю. Читал, что он морской летчик, потом начальник Полтавской летной школы. Чего вы от меня хотите?
– Хочу, чтоб выполнили предписание.
Однако Байдуков настроился на учебу и не торопился к Леваневскому. Через несколько дней снова вызвал Тодорский:
– Ну что, были у Леваневского?
– Да я и номер телефона не знаю…
– Ну, это мы быстро.
Начальник академии позвонил в Управление ВВС, записал на листочке телефон героя челюскинской эпопеи и протянул Байдукову. А дома его ждал пакет с грифом члена Центрального Исполнительного Комитета – приглашение приехать такого-то и во столько-то. Подпись – Леваневский.
Дальше тянуть было некуда, и в начале 1935 года Байдуков стал летать в одном экипаже с именитым Сигизмундом Леваневским и штурманом Виктором
Левченко на туполевской машине АНТ-25 – сменным пилотом, сменным штурманом и сменным радистом, готовясь к тому, что предстояло в дальнем многочасовом беспосадочном перелете.
Скажем сразу: перелет не удался. Над Баренцевым морем из двигателя забило масло, Леваневский принял решение вернуться, и Байдуков посадил машину в Кричевицах под Новгородом. Перед посадкой пришлось слить над лесом огромное количество бензина, им пропитались перкалевые плоскости, и, как только сели, одно крыло вспыхнуло. Экипаж успел выбраться на землю, Байдуков прихватил документацию и тут вспомнил, что в самолете остались деньги: Сталин распорядился выдать каждому члену экипажа по три тысячи долларов:
– Погуляйте, ребята, как следует, в Америке!
Байдуков снова кинулся к пылающему самолету…
– Дуракам везет! – с улыбкой продолжает Георгий Филиппович. – Ничего не зная про нас, откуда-то взялись две машины с солдатами и брезентом, мигом потушили пожар, я достал доллары и опечатал самолет.
Экипаж привезли в гостиницу. Прибыла правительственная комиссия. В ней был и Туполев. Подошел к Байдукову:
– Ну что, обделался ваш Леваневский? Струсил!
– Нет, он не трус, – возразил Байдуков, – он очень смелый летчик.