Содержание:
К МОИМ БЫВШИМ СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ 1
Рудольф ЗАГАЙНОВ, профессор Я ЖДАЛ ЭТОЙ ВСТРЕЧИ ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ 1
ЗАПИСКИ ЗЛОДЕЯ 4
АНТИШАХМАТЫ 11
ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕВОЗВРАЩЕНЦА 30
СОДЕРЖАНИЕ 42
Литературно-художественное издание 42
Примечания 42
Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца
В книге "Антишахматы" и автобиографических "Записках злодея" выдающийся шахматист современности Виктор Корчной рассказывает о своей драматической судьбе. В центре повествования - многолетнее единоборство с Анатолием Карповым, преследования со стороны советских властей, вынужденное бегство за рубеж, борьба за справедливость в шахматном мире. Книга дополнена уникальными документами и свидетельствами.
Рассчитана на широкий круг читателей.
Корчной В. Л.
К МОИМ БЫВШИМ СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ
Поиски правды жизни могут завести далеко. Будучи на Западе, я познакомился с известными правозащитниками Андреем Амальриком и Владимиром Буковским. Великолепные, кристально честные люди! правду - и стали борцами за свободу. Кто знает, что случилось бы
Они не были воспитаны диссидентами в семье, они только искали со мной, не будь у меня шахмат - этого ирреального мира, куда можно спрятаться от грязи жизни. Как однажды метко и цинично заметил один мой хороший приятель: "У вас, шахматистов,- важная миссия. Футболисты, хоккеисты - они нужны, чтобы люди поменьше водку пили, а вас показывают народу, чтобы он поменьше Солженицына читал!"
Долго, слишком долго страна жила в тисках тоталитарной идеологии. Слава Богу, дьявольское наваждение наконец рассеивается, страх уходит, народ очнулся. Люди всего мира, без преувеличения (Кастро и его клика не в счет), желают вам полного успеха в ваших исторических начинаниях. Хотя, на мой взгляд, окончательная победа демократии в России возможна лишь с полным уходом из активной (политической, общественной, экономической, культурной) жизни поколений, воспитанных при Сталине. В их перевоспитание я не верю. Мне самому, несмотря на исключительно удачные условия, пришлось пройти долгий, мучительный путь переосмысления жизненного опыта. Об этом вы прочитаете в первой части книги - "Записках злодея", написанных мною в 1990 году.
Во второй части вас ждут "Антишахматы" - рассказ о том, что мне довелось испытать уже в роли "невозвращенца". Книга была издана на Западе в 1981 году на нескольких европейских языках. Написанная по горячим следам моего матча с Карповым на Филиппинах, она, естественно, грешила излишней резкостью - чего я стремился избежать в новом издании. В конце концов, сейчас, по прошествии стольких лет, важнее не эмоции, а факты.
В работе над текстом мне помогли московские журналисты Сергей Воронков и Дмитрий Плисецкий. Кроме того, они дополнили книгу различными документами и свидетельствами, а также материалами, дающими представление о развитии некоторых сюжетных линий "Антишахмат" в 80-е годы.
Виктор КОРЧНОЙ
Швейцария, 1992
Виктор Львович КОРЧНОЙ. Выдающийся шахматист современности. Родился 23 марта 1931 года в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Окончил исторический факультет Ленинградского университета. Гроссмейстер с 1956 года. Четырехкратный чемпион СССР. Победитель десятков крупных международных турниров. Один из лучших матчевых бойцов за всю историю шахмат. Многолетний претендент на мировую шахматную корону. За его плечами три поединка с А. Карповым --в Москве (1974), Багио (1978) и Мерано (1981). Всегда отличался независимостью суждений и резким, прямым характером. После московского матча с Карповым власти начали травлю Корчного. В 1976 году он попросил политического убежища на Западе. Был лишен на родине всех званий, а затем и советского гражданства (возвращено лишь в августе 1990 года). Ныне гражданин Швейцарии.
Рудольф ЗАГАЙНОВ, профессор Я ЖДАЛ ЭТОЙ ВСТРЕЧИ ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ
В 1974 году я был психологом Виктора Корчного в финальном матче претендентов с Карповым. С тех пор и до победы Гарри Каспарова жил с клеймом "психолог Корчного", чем втайне и не втайне (что могут подтвердить многочисленные слушатели моих лекций) гордился. Тем не менее десяток лет я был невыездным, и руководители спорткомитетов, как и тренеры отдельных спортсменов и команд, старались не афишировать факт моего участия в совместной работе.
Времена изменились. И вот июнь 1990 года. Испания, город Мурсия, где проходят большой международный турнир по "быстрым" шахматам и ассамблея Ассоциации гроссмейстеров. Здесь-то мы и встретились с Корчным.
После 1974 года информация о спортсмене, с которым я вместе пережил тот трудный матч, поступала только из редких газетных заметок, слухов о написанном в его книгах, сообщений единственного в то время шахматного корреспондента Рошаля об очередных "выходках" Корчного в матчах с чемпионом мира.
Судя по всему, он оставался таким же, каким был всегда,- резким в оценках людей, непримиримым с теми, с кем не нашел общего языка в прошлом, по-прежнему ищущим конфликта, находя в нем источник своего вечного боевого духа, ярко выделяющего его этим качеством из многих других.
Не буду скрывать, я ждал этой встречи и как человек, и как профессионал. Как человек - поскольку всегда любил таких, оголенных в реакции на все окружающее людей. Да, нам было что вспомнить из нашего общения, вспомнить и посмеяться. Как профессионал - в связи с тем, что до сегодняшнего дня не имел ответов на некоторые вопросы, и они, как белые пятна на карте, манили меня своей тайной. Что было в Багио? Почему, сравняв счет, он сразу же проиграл 32-ю партию и матч? И почему таким беспомощным был в Мерано? И что, кстати, случилось в Москве, в том самом 1974 году, когда после двух побед при счете 2:3 вдруг "кончился" тот самый боевой дух и, более того, после возвращения на матч его жены он впервые противился моим попыткам мобилизовать его волю?
...Портье набирает его номер, и я слышу хорошо знакомый голос.
- Виктор Львович? Вас беспокоит человек, с которым вы не виделись шестнадцать лет.
Слышу его смех и затем слова:
- Я понял. Но я принимаю душ. Вы могли бы подождать минут десять?
Двери лифта прямо передо мной. Представляю, как он выйдет сейчас в холл и сразу недоверчиво посмотрит по сторонам, как делал всегда, входя в новое помещение. И лицо его будет готово мгновенно преобразиться, и уже через секунду выражение настороженности трансформируется в ироническую улыбку или в злую гримасу, в зависимости от того, что и кого увидит он перед собой. Но это, я знаю, всегда будет на сто процентов искренне, будет точной копией его сиюминутного состояния, какой-либо лжи или недосказанности нет места в его самовыражении.
...Третий час идет наш разговор, завтра ему играть, и надо бы ограничиться, но он увлечен разговором, получившимся уходом в прошлое, и жаль прерывать горение его монолога, жаль возвращать его в настоящее, в Испанию. И я отказываюсь от этой мысли и снова полностью включаюсь в разговор. Он мгновенно чувствует это изменение во мне и в ответ зажигается с новой силой, повышает голос и усиливает жестикуляцию - артистический тип человека!
- Вот вы говорили, что я могу вернуться. Но как возвращаться, если Карпов как был председателем Фонда мира, так и остался председателем Фонда мира, да еще и стал депутатом! Где она - ваша перестройка, где? Кто эти люди, которые кричат о перестройке?
Пауза затянулась. Корчной смотрел в пол, склонившись вперед, обхватив колени руками. Потом поднял голову и тихо произнес:
А вы действительно думали, что я могу вернуться? Почему?
Потому что у вас было больше болельщиков, чем у других. И друзей.
Корчной снова смотрел в пол и еще тише, словно самому себе, сказал:
- Да, это потому, что я всегда говорил то, что думал. Он снова замолчал, потом резко выпрямился и громко заговорил:
Нет. Это невозможно. Скучают не по месту, а по людям. А люди моего поколения никогда не перестроятся. Так получилось в моей жизни, что я оказался в ссоре со своим поколением. Петросян, Геллер, Таль, Полугаевский - они все предали меня. Все работали с Карповым против меня.
В последнее время Россию посещают те, кто эмигрировал в те же годы, что и вы. Писатели Максимов, Владимов говорили в своих интервью, что они могли бы вернуться, но их никто не зовет. А если бы позвали вас?
Его ответ прозвучал мгновенно:
- Это невозможно!
И снова задумался. Я тихо, боясь спугнуть его думу, спросил:
- Не скучаете по Ленинграду?
- Нет,- к моему удивлению, спокойно ответил он.- Я же сказал, что скучают не по месту, а по людям. Но я не скучаю. Я сказал себе в 1976 году: "Я уезжаю навсегда!" Это очень важно: сказать себе эти слова - "уезжаю навсегда"!
Но и многие другие говорят себе эти слова, а потом выясняется, что где-то внутри, в подсознании, они не готовы к тому, чтобы не тосковать.
Да, я знаю таких людей. Тот же Сосонко. Теперь у него дом в Амстердаме, но живет он по-прежнему Россией, выписывает русские газеты. Это страшное раздвоение.
Он резко откинулся на спинку кресла, ослабил завязь галстука, расстегнул ворот рубашки и замер на несколько секунд. Взгляд остановился, он ничего не видел сейчас - распознать это было нетрудно. Он формулировал какую-то очень важную для себя мысль, и я с нетерпением ждал продолжения его монолога. Диалог давно перешел в монолог, и это устраивало меня. Но еще больше, как я понимал, это устраивало моего собеседника. Это было нечто явно более значительное, чем работа его мыслительной сферы. В каждое слово он вкладывал сильные чувства: он всегда и был таким - не разделял мысли и чувства.
- Тоскую ли я? - продолжая смотреть куда-то далеко, спросил он себя и через несколько секунд ответил: - Вы знаете, это называется как-то иначе. Сложнее! Я не тосковал. И сразу, в отличие от многих, имел квартиру. Но выяснилось вдруг, что я не могу в ней спать. Понимаете, не можешь уснуть! Ты вдруг ощущаешь перед сном, что ничего тебя не связывает с завтрашним днем. Как будто нет смысла просыпаться. Один не можешь...
Он опять изменил позу, наклонился вперед и стал что-то искать в карманах. Вынул пачку сигарет и, поймав мой взгляд, сказал:
- Я помню, что вы против курения, но я иногда бросаю. Лихорадочно закурил и сразу заговорил снова:
- И многие, знаете, переживали то же самое - не могли спать. Не могли бороться с одиночеством. Многих, я это знаю, увозили в сумасшедший дом.
Минуту он сосредоточенно курил, потом встал, бросил окурок в урну, сел ближе ко мне.
- Эмиграцию называют кто - болотом, кто - трагедией. Но это более сложное явление. Сейчас во всем мире эмиграция - самое больное место. Ведь из-за политики нашего, то есть вашего, государства, миллионы людей тронулись с насиженных мест. Венгры, чехи, румыны, болгарские турки... да и в Камбодже, Вьетнаме - то же самое. Это трагедия.
Он снова закурил и продолжал говорить.
Все намного сложнее. У каждого свое. Одни бегут по политическим или экономическим мотивам. Например, Спасский. Что бы он там ни говорил, а уехал он на самом деле ближе к деньгам. А многие уезжают по причине разбитой личной жизни и надеются, что там повезет. Но и там не везет, и они с удовольствием бы вернулись обратно. Каждый третий бы вернулся, если бы была свобода выезда и въезда.
Вы уверены?
Уверен... Когда встречаю нового эмигранта, то всегда хочу спросить его: "Куда едешь? Без языка, без... энергии?"
С вашим отъездом, Виктор Львович, тоже не все ясно, даже мне.
А что тут неясного? Меня же выживали!
То есть?
Была травля, вы что, не помните? Я перестал выезжать на турниры. Со мной боялись не только поддерживать дружбу, но и просто разговаривать. Вокруг была пустота.
Мне кажется, вы преувеличиваете.
Да вы что! В Ленинграде я чувствовал себя как в пустыне... Да, это была пустыня! Меньше всего я хотел бы приехать сейчас в Ленинград!.. А последней каплей было то, что меня лишили слова. Для меня очень важно в жизни общаться с людьми, я любил выступать перед аудиторией. Но в тот момент на каждом моем выступлении были люди из соответствующих организаций и начались вызовы в горком и обком и требования отчетов о том, что я говорил и почему. Потом эти грязные письма в "Советском спорте". Я понял, что это все!
- Я помню один ваш разговор со Спасским. Вы говорили ему, что надо ценить то, что делается для шахматистов, что живут шахматисты лучше других, много ездят. И нет ли у вас, человека, пережившего ребенком блокаду и выросшего без отца, и добившегося тем не менее в жизни успеха, чувства вины...
Он резко перебил меня
Перед кем?
...Скажем так: перед Родиной!
Корчной встал во весь рост. Оглянулся по сторонам.
Потом сказал:
- Я хочу пройтись. Вы не против?
Мы вышли на набережную. На солнце было жарко.
- Идемте в парк. Пройдемся по травке. Здесь это можно. Здесь все для человека,- он рассмеялся, но как-то мрачно.
Мы пошли по газону.
- Для Родины я сделал все, что мог. Все-таки я побеждал на Олимпиадах и считался, как вам известно, командным игроком. Но более важным я считаю то, что словом объяснял людям правду... И когда меня лишили слова, я понял, что Родине не могу быть больше полезен. Я сказал себе: мне здесь... то есть там, делать нечего.
По соседней аллее прогуливался Борис Васильевич Спасский. Увидев нас, остановился, удивленно развел руками и громко, чтобы мы расслышали, произнес: "Шестнадцать лет спустя!" Мы все рассмеялись, и он подошел к нам. Протянул руку Корчному и в том же легком тоне сказал:
- Здорово, орел!
Но лицо Виктора Львовича было серьезно, и он подчеркнуто официально, даже сухо, ответил на его приветствие. В установившейся тишине легко было уловить напряжение, и Спасский сразу отошел он нас.
Корчной задумчиво смотрел ему вслед и затем, вздохнув глубоко, продолжал:
- Вроде мы с ним люди схожей судьбы и должны поддерживать друг друга. Но этого нет. Более того, я сейчас выступил против него - в ответ на его фашистское интервью, где он слово в слово повторил фашистские взгляды Алехина, который писал в 1941 году в одной из нацистских газет, что шахматы бывают арийские и еврейские. Ну ладно - Алехин, была война, он этим жил, и возможно даже, что это писал не он, а только подписывал. А Спасский пишет об этом в 1990 году! Кстати, в этом интервью он благодарит своих тренеров Толуша и Бондаревского, отъявленных антисемитов. Они хорошо воспитали его, я согласен!
Довольно долго мы шли молча. Корчной был задумчив, смотрел себе под ноги, и я решил не мешать ему, хотя вопросов еще было множество, теперь даже больше, чем до нашей встречи.
К отелю тянулись один за другим участники турнира. Через десять минут начинался тур, и мы заспешили. Корчной сказал:
- Приходите завтра после обеда.
И, ускорив шаг, скрылся в толпе шахматистов у входа в отель. Как и раньше, его узнавали, уступали дорогу.
* * *
Я закурю,- сказал-спросил он, удобно разместившись в кресле довольно скромного (я ожидал большего) номера гостиницы "Мелиа". Глубоко затянулся и сразу заговорил.
Вы знаете, я совершенно не мог собраться вчера на партию. Было какое-то опустошение после нашего разговора.
Тогда давайте отложим беседу, а сейчас сделаем то, что делали раньше.
Он послушно садится на стул, я делаю ему массаж головы, и все ожило сразу, как будто не было этих лет и матч с Карповым продолжается.
- Теперь ложитесь, я помогу вам уснуть.
Он открывает глаза, принимает решение и говорит:
- Нет, лучше поговорим.
Я рад этой возможности, хотя ощущаю некоторые угрызения совести в связи со вчерашней его неудачей...
- Виктор Львович, что случилось вчера на ассамблее?
- Случилось то, что должно было случиться - демократия победила! Все пошли против Каспарова. Понимаете, Каспаров может быть диктатором и больше никем! А на Западе с этим не согласятся, не примут этого никогда. Ассоциация гроссмейстеров - это не советская, а международная организация. Об этом Каспаров не должен забывать. Вам рассказывали о выступлении Спасского?
- Нет.
- Ему, как всегда, не хватало запаса слов, но суть он выразил верно. Он сказал, что по своему поведению Каспаров - типичный большевик и его деятельность построена на трех большевистских принципах. Первый - кто не с нами, тот против нас! Второй - если враг не сдается, его уничтожают! И третий - не знаем что, но доведем до конца! Неплохо, правда?
Он смеялся.
Каспаров - гений... в шахматах?
Он... хорош! С точки зрения интеллекта таким и должен быть чемпион мира по шахматам в отличие от чемпиона мира по... городкам. Чем дальше, тем больше я ценю Каспарова. Он пропагандирует собой шахматы!.. Корчной задумался и продолжил:
- Нельзя забывать, что каждый чемпион - дитя своего времени. И вот Каспаров - дитя сегодняшнего сумасшедшего времени и своей сумасшедшей страны. Вы согласны с этой концепцией?
- Не знаю.
- Это не я придумал, это доказано. Ведь почему такой интерес к личности чемпиона мира? Есть ведь люди в других видах спорта, добивающиеся отнюдь не меньшего. Но интерес к ним явно слабее. А личность чемпиона по шахматам изучается всеми. Потому что он сын своего времени! Начиная со Стейница, который считал, что он установил навечно законы шахматной борьбы. Он тоже был дитя своего времени, когда и в физике считалось, что все законы открыты,--и никто не догадывался, что где-то в своей лаборатории работает Эйнштейн.
...Алехин тоже был сыном своего эмигрантского времени. Не мог забыть Родину и в то же время ненавидел Советскую власть.
Он же мечтал вернуться! Котов писал об этом.
Да вы что? Это фантазии агента КГБ.
Котов - агент?!
Не извольте сомневаться! И Котов, и Толуш... В шахматах, как и везде, их достаточно.
Виктор Львович, вернемся к Алехину. Разве он не хотел вернуться после войны?
Никогда! Он всю жизнь как огня боялся большевиков. Керес незадолго до своей смерти рассказывал мне, что перед войной Алехин был в Эстонии и говорил им: "Бегите отсюда быстрее, пока большевики не пришли!.." Ботвинник - еще одно дитя. Прекрасно вписался в систему и так же прекрасно использовал ее для подавления тех, кто ему мешал. Помните ту историю с Левенфишем, когда они сыграли вничью матч на звание чемпиона СССР и Левенфиш законно должен был ехать на известный АВРО-турнир? Но поехал Ботвинник. И, не стесняясь, он пишет в своей книге, что пошел в ЦК и все встало на свои места.
- А Таль?