"Кинопробы рассеяли сомнения, – пишет В. Дубровский. – "Во время проб нас поразила необычайная пластичность Гундаревой: она была легкой и грациозной. На съемках актриса работала зрело и профессионально"". Виктор Яковлевич Дубровский не называет автора этого отзыва, но наблюдение одного из участников съемочной группы очень важно – говоря о легкости и грациозности актрисы, этот безымянный свидетель запечатлевает в своих словах то, что трудно было представить себе некоторым режиссерам. При своей полноте и небольшом росте Наталья Гундарева (и это она блистательно продемонстрировала в "Банкроте"!) отличалась удивительной пластичностью, она могла парить по сценической ли, съемочной ли площадке, подобно воздушному шарику, непринужденно и с истинным упоением...
Итак, начались съемки.
Пройдет время, фильм выйдет на широкий экран, обойдет многие страны мира, Наталья Гундарева станет известной и любимой актрисой. Именно за роль Анны Доброхотовой она будет удостоена звания Лучшей актрисы 1977 года по зрительскому опросу журнала "Советский экран", популярность ее станет огромной...
Рыжая, конопатая девчонка приезжает из деревни в Москву в надежде получше устроиться в жизни. Она поступает подсобницей на фабрику, знакомится с Лариком, сыном доктора, и рожает от него ребенка. Брак не складывается – любви между Анной и Лариком нет, ей он кажется занудой, а он и не настаивает на "узаконивании" отношений. Легко пришел – легко ушел... И к новорожденному сыну Юрику никаких чувств Анна не испытывает – устроилась в общежитие, мальчишку пристроила в ясли, потом в детский сад, потом отправила к матери в деревню, а потом отдала в Нахимовское училище. Вроде и есть у нее сын – и нет его, жизнь можно строить свободно...
А она никак не строится. Отбою от кавалеров у Анны нет – хороша она собой, на фабрике пользуется уважением, хозяйка расторопная и умелая, но замуж никто не зовет. Идут годы, а Анна все одна...
Оставляет ее и с трудом найденный муж Николай Егорович, не выдержавший бездушия своей красивой, хозяйственной жены, и возлюбленный Тихон, довольно быстро разглядевший истинную сущность Анны...
Что привлекло Наталью Гундареву в сценарии Ирины Велембовской? Что завораживало нас всех тогда в этой, в общем-то, незатейливой повести о женщине, подчинившей всю свою жизнь накопительству ради накопительства, ради одного только желания жить среди красивых вещей, в окружении "вещественных примет" благополучия? Из дня сегодняшнего, с точки зрения современного человека понять это не очень просто. Но если мы попытаемся вспомнить не такие, в сущности, далекие 1970-е годы с их идеалами и понятием духовных ценностей, многое станет ясным.
В одном из интервью Гундарева, отвечая на вопрос: "Как создается образ?", сказала: "У меня почти всегда трудно. Только "сладкую женщину" я как-то сразу "увидела": синтетическая шубка, зеленое кримпленовое платье, чуть стоптанные каблуки..." Увидела – как множество подобных женщин на улицах, в метро, в очередях. Женщин, которые прожили самую трудную для них часть жизни, перебираясь из деревень в столицу, обустраивая свой быт в неприветливой Москве, борясь за свое счастье изо всех сил, добывая, доставая правдами и неправдами и эти синтетические шубки, и эти кримпленовые платья, и хрустальные рюмки, и прочие символы благоустроенной жизни...
Их можно было с негодованием осудить, пренебрежительно говоря о болезни под названием "вещизм", об отсутствии духовных ценностей, о моральном уродстве. И это был бы для актрисы и для режиссера самый легкий путь, потому что клеймить всегда гораздо проще, чем попытаться понять. "Сладкая женщина" получилась бы в таком случае очередной лентой на тему осуждения тех, кому неведомы высокие чувства к людям, а доступны лишь высокие чувства к окружающим предметам "советской роскоши".
К счастью, этого не произошло. И совсем не случайно актриса говорила в цитированном уже интервью: "Мои героини ведут себя не так, как я, но, чтобы сыграть их чувства и реакцию, я должна представить себя на их месте. А это невозможно без собственного житейского багажа, без груза пережитого (выделено мной. – Н. С.)".
В этот "груз пережитого" для нашего поколения серьезной составляющей входила и радость приобретения новых, красивых вещей. Мы могли так горячо, так счастливо радоваться с трудом добытым туфлям, юбкам, хрустальным рюмкам или красивым чашкам, но и вожделенным книгам, и билетам на премьеру в театр или в кино, что сегодня поверить в это невозможно!.. И это наслаждение, этот переизбыток эмоций от приобретенного ни в малой степени не мешал жадно глотать страницы раздобытой с трудом книги, попивая при этом чай из новой фарфоровой чашки и время от времени ласково поглаживая ее, такую красивую, словно руку любимого человека. Надо было на собственном опыте изведать это, чтобы так предельно точно передать в фильме отношение Анны к вещам, за каждой из которых стоит память о том, какой ценой она добыта...
Именно эта постоянная память и деформирует то, что могло бы стать духовным миром Анны Доброхотовой. И дело здесь, думается, вовсе не в потребительском отношении к жизни, о котором писали едва ли не абсолютное большинство критиков.
"В Анне Доброхотовой мне хотелось не только обнажить ее эгоизм и духовную сытость, – говорила Гундарева, – но чтобы зритель почувствовал ее одиночество и страх, которые Анна прячет за ковры и диваны..."
Наталья Гундарева сыграла очень горькую судьбу женщины, которая мечтала построить благополучный, счастливый мирок, куда она с гордостью приведет своего избранника и скажет ему: "Владей!" Но подобное "строительство" – процесс бесконечный, и постепенно за усовершенствованием владений теряется, размывается память о том, кто призван владеть. И остается лишь страх одиночества – липкий, словно ночной кошмар, неизбывный страх одиночества.
А следом за страхом является и оно само – уже навсегда...
Работая над ролью Анны Доброхотовой, актриса говорила, что "этот характер несет наказание в себе самом". Не это ли имела она в виду? Тем более что уточняла: самое интересное для нее заключалось именно в том, чтобы сыграть этот страх одиночества, который гонит Анну по жизни мимо и мимо всего того, что и нуждается во внимании и "остановке в пути".
"Это был очень важный, можно сказать, этапный для меня фильм, – говорила Наталья Гундарева в интервью "Советской культуре" в 1981 году. – Успех – явление вообще поразительно серьезное в актерской судьбе. Не только потому, что он, как принято говорить, "окрыляет". Что такое актерство? Говорят: "Творческая работа". Стало быть, я работаю актрисой? А я вот не работаю – каждый день выхожу на сцену завоевывать зрителя, чтобы он, отчужденный вначале от сцены или экрана, забывал, где обретается, умирал бы вместе со мной и воскресал. Хочу, чтобы было так, и редко знаю, сумела ли? Так вот, успех настоящий, а не капризной модой выпестованный, – это критерий, если угодно, актерский момент истины, и впредь ниже его играть, просто "отрабатывать" роль я права не имею. Меня максималисткой называют. Дескать, жить с такой программой трудно – постоянно на пределе. А почему должно быть легко?"
Она, действительно, была максималисткой. И очень важно было для Натальи Гундаревой с детских лет и до самого конца следовать девизу одной из любимых героинь, Гули Королевой, из книги Е. Я. Ильиной "Четвертая высота", которой упоенно зачитывалось наше поколение: доказать себе, в первую очередь себе самой!..
И она доказывала – вновь и вновь. Себе самой и нам, уже полюбившим эту молодую актрису, наделенную таким ярким и светлым талантом.
Как-то в одной рецензии она прочитала: "В "Сладкой женщине" Гундарева открыла новый социальный тип городской мещанки крестьянского происхождения". "Может быть, это и так, – говорила актриса, – но я, берясь за роль Анны Доброхотовой, думала о другом: меня в жизни очень задевает эмоциональная тупость, неумение общаться, нежелание замечать окружающих. Мою героиню волнует только один вопрос: что я с этого буду иметь? Женщине же жизненно, биологически необходима мудрость жертвенности и доброты.
Я всегда играю про то, что меня радует или огорчает, потому что и в жизни ежедневно ставлю перед собой вопросы, на которые мне, Наташе Гундаревой, просто необходимо ответить или сформулировать свое отношение.
Когда я получаю роль, у меня никогда не возникает ощущения, что битва выиграна. Ведь победа не в том, что тебя утвердили на съемку, – нет, с этого момента сражение только начинается. И тогда меня даже охватывает восторг от предчувствия того, что предстоит сделать. Взаимоотношения с ролью, драматургом и режиссером. Может быть, поэтому я так люблю именно театр, с его живой сценической площадкой, долгими репетициями, возможностью выверять, уточнять свою героиню и после премьеры. Правда, кино я тоже люблю, скучаю по съемочной площадке".
В том же 1977 году Гундарева сыграла еще одну роль в кино. Николай Губенко снимал по своему сценарию фильм "Подранки" и пригласил актрису на роль Таси, эпизодическую, но чрезвычайно важную для эстетической системы ленты в целом.
"Прочитала сценарий – и даже содрогнулась, – вспоминала Наталья Гундарева. – "Коля, – говорю, – отчего ж она такая злая?" Губенко поясняет: "Она мне и нужна как символ зла". Начались съемки. Обрядилась я в японский халат, загримировалась, пробую, круть-верть – не получается. Не могу, и все! Не дает покоя мысль: ну отчего она такая злая? Наконец придумала: у нее муж-инвалид и своих детей нет. Одна в такой ситуации чужого ребенка готова зацеловать, а другая – начинает ненавидеть. В общем, для себя я ее "оправдала" и тогда уже смогла сниматься... И так мучаюсь всякий раз. Для меня очень важно, чтобы зритель любой моей героине поверил, именно – любой. И если я играю, допустим, злого человека, но при этом раскрываю в нем что-то хорошее, то, окажись в кинозале среди зрителей злой человек, он, уверена, станет это хорошее искать в себе тоже. Потому что убеждена: нельзя зло в человеке выжечь злом – от этого он еще больше ожесточится, особенно если сильная личность".
Но, как бы ни оправдывала для себя Наталья Гундарева свою Тасю, фильм этих оправданий не принимал – героиня так и осталась для зрителя задуманным Николаем Губенко "символом зла", жестоким к тем, кого режиссер точно поименовал "подранками", – детям, чьи судьбы оказались опалены войной. И в своем позднем осмыслении характера актриса раскрывается перед нами как человек, сознательно романтизирующий свою профессию.
Наталья Гундарева оценивала профессию артиста довольно жестко, но здесь, видимо, невольно "проговорилась", что представляется чрезвычайно важным. Никогда не злоупотребляя высокими словами, вероятно, стесняясь и сознательно избегая их, актриса почти открыто говорит о той роли учительства, что столь важна была для театра и кинематографа едва ли не на всем протяжении XX века. Для нас это особенно важно потому, что поколению Натальи Гундаревой уготовано было судьбой стать последним в череде тех, для кого театр был больше, чем театр, кинематограф больше, чем кинематограф, а такие, вышедшие сегодня из употребления, понятия, как патриотизм, гражданственность, учительство, милосердие и другие, – полнились смыслом глубоким, пропущенным через собственную душу.
Слова актрисы о злом человеке в кинозале, который, увидев ее Тасю, начнет немедленно искать в себе самом нечто хорошее, – наивны, но полны невымышленного стремления сделать мир и людей лучше с помощью искусства. И это нельзя не оценить – тем более что за ними следует абсолютно справедливое убеждение: "...нельзя зло в человеке выжечь злом – от этого он еще больше ожесточится, особенно если сильная личность". Примеров тому мы знаем достаточно...
Роль Таси, сильная, яркая, была сыграна Натальей Гундаревой в каком-то смысле на преодолении. Нет, разумеется, она не относилась к разряду тех, о ком актриса говорила, как о "надсаде", но ее более позднее определение профессии как собственного тела и чужой души, как предательства себя самой совершенно очевидно опиралось и на этот опыт. И потому, как признавалась позже Гундарева, "мучительно захотелось сыграть совсем другую роль, совсем иной характер – открытый, человечный, надежный, и мое сердце словно подслушали: предложили "гражданку Никанорову"".
Режиссер Леонид Марягин рассказывал позже, что пробовал на главную роль нескольких актрис, определив для себя сразу, что решение всего фильма зависит от этого выбора: "Катька – это лед и пламень, страсть и нежность". И – хочется добавить – тот совершенно особый внутренний темпоритм, который в конечном счете и определил феерический успех ленты у зрителей. Будь Катя Никанорова этакой заторможенной жрицей высокого Ожидания или, наоборот, излишне суетливой внутренне, – в характере неизбежно ощущалась бы некая фальшь. А Наталье Гундаревой удалось воплотить свою "гражданку Никанорову" как символ женственности во всем ее разнообразии: умении ждать – и желании постоянно торопить, теребить судьбу;
жажде любить – и стремлении подтолкнуть к такому же чувству другого; искренней преданности – и почти грубой навязчивости... И все это было сыграно, как признавалась актриса позже, "на бурной эмоции, с широким жестом".
Сценарист Виктор Мережко вспоминал: "Сказать, что Гундарева сразу же была единодушно утверждена на эту роль, было бы неправдой. Были у кого-то сомнения... были другие предложения, и все же утвердили Гундареву.
Когда сценарий писался, имелось в виду создать русский вариант "Кабирии". И вот здесь, спустя уже семь лет после запуска, я могу сказать, что, видимо, более интересной, более точной исполнительницы найти было невозможно. Она, женщина глубоко городская по сути, блистательно сыграла женщину деревенскую, и здесь случилось нечто непредвиденное. В результате получилась женщина вне географии. Она и деревенская, и городская, и не имеющая никакой привязанности к конкретному месту жительства. Она просто женщина, так страстно ждущая любви, так нуждающаяся в ней".
Конечно, слова сценариста о русском варианте "Ночей Кабирии" звучат, с одной стороны, чересчур наивно, с другой же – излишне самонадеянно, но, как ни парадоксально это покажется, именно в них и надлежит искать истоки характера, с такой исчерпывающей точностью и полнотой запечатленного актрисой.
Много лет спустя, в интервью "Литературной газете" 1990 года, Наталья Гундарева сформулирует то, что ощутила с первых же своих самостоятельных шагов: "...Если спросят: "Наташа, хотела бы ты стать вторым Шаляпиным?" – отвечу: "Нет!" Некоторые актеры гордятся, когда про них говорят: он – второй Николсон. Или: она – новая Элеонора Дузе. Я не хочу быть никакой второй, пятой, сто сорок пятой. Хочу жить, радоваться, плакать, ненавидеть, восхищаться в своей жизни. И быть актрисой Гундаревой... Пытаюсь быть самой собой в первом поколении. Если, конечно, во мне что-то есть".
Чрезвычайно важное признание! Из него можно нафантазировать, что, услышав о русском варианте "Кабирии", Наталья Гундарева сделала все возможное, чтобы не только уйти самой, но и увести фильм от каких бы то ни было параллелей и сравнений – ситуаций, характеров, самой эстетики.
И предстала актриса в фильме "Вас ожидает гражданка Никанорова" "самой собой в первом поколении" – тем и покорила зрителей, которые и не вспомнили о Джульетте Мазине и финале фильма "Ночи Кабирии". В отличие от критиков, охотно сравнивавших две ни в чем не схожих ленты и уверявших, что подобное сравнение не может не быть лестным для молодой актрисы.
Катя Никанорова была при всем при том характером глубоко национальным и если откуда-то и "черпала вдохновение", то, скорее всего, из чеховской "Душечки" с ее какой-то болезненной, фатальной привязанностью к тем, кто вызывал в жаждущей любви душе нежность, снисходительность, оправдание...
"Закольцованность" начала и финала фильма (она стоит на вокзале под расписанием, а по радио объявляют: "...вас ожидает гражданка Никанорова") давала Гундаревой счастливую возможность завершить эту историю открыто: никакие измены, побеги любимых, бесконечные конфликты с окружающими не разуверили эту молодую, живущую надеждой на счастье женщину в том, что любовь – огромная, настоящая! – придет к ней. Обязательно придет, потому что именно ее, а не конкретных Павла Ивановича или Геннадия Сергеевича "ожидает гражданка Никанорова" на вокзале под расписанием.
В интервью Наталья Гундарева рассказала: "Помню, на Московском вокзале в Ленинграде увидела, как прощаются две немолодые женщины. Мне показалось странным, что одна из них все время запрокидывала голову. Подошла поближе и вдруг вижу: да у нее же глаза, полные слез! Потом эта деталь, подсмотренная в жизни, стала ключом к образу гражданки Никаноровой: моя героиня, которая под маской веселой развязности прячет тоску, боль, вот так же вроде бы горделиво закидывает голову, но только для того, чтобы из глаз ненароком не пролились слезы".
Этот фильм часто показывают по телевидению, и в сегодняшнем просмотре становятся очевидными какие-то прежде упущенные моменты. Главным образом, это относится к совершенно зрелому мастерству совсем молодой еще актрисы.
Невозможно забыть сцены, где сидит она, кажется, спокойно и безучастно ко всему, положив подбородок на руки, а в глазах такая неизбывная тоска – ведь жизнь проходит мимо, годы летят, а ничего, кроме отупляющей работы в колхозе и ожидания любви, нет. Неистребимое желание Кати Никаноровой вырваться во что бы то ни стало отсюда, где, по словам одного из персонажей, "она только шаг ступнет, а про нее уже байки ходят", начинает постепенно принимать какие-то болезненные формы. Ее попытка уехать с приятелем Павла Ивановича – безрадостна, лишена оживленности, потому что слишком хорошо понимает Катя Никанорова, что снова вытащила пустой билетик: никуда она не уедет с этим красавцем, только в очередной раз насмешит всю деревню...
И хотя сама Наталья Гундарева говорила о том, что играла Никанорову "на бурной эмоции, с широким жестом", – эмоция эта прорвется в Кате лишь однажды, когда, возвращаясь из кино, она со слезами крикнет Павлу Ивановичу в ответ на его обвинения в том, что она "вешается" на каждого встречного: "Я не вешаюсь, я люблю, понимаешь, люблю!.." – и в этом крике выплеснется предел отчаяния и боли. Катя Никанорова наделена даром любить и очень хочет любить, но дар ее никому, в сущности, не нужен...
Съемки проходили в Таганроге и Ростове. Наталья Гундарева вновь вернулась туда, где снималась в первом своем фильме "Здравствуй и прощай". Но на этот раз веселья и ночных прогулок было меньше – актрисе приходилось разрываться между съемками и репетициями в театре, где Андрей Александрович Гончаров начал работать над булгаковским "Бегом".
Но для кипучего, деятельного характера Натальи Гундаревой это было прекрасное время непосильных нагрузок, востребованности, которые ей были так необходимы. Они, эти нагрузки, не притупляли в актрисе ни остроты восприятия, ни ее постоянной внутренней собранности.