Лирика - Лифшиц Владимир Александрович 2 стр.


ЗДЕСЬ БЫЛ БОЙ

Еще простор солончакам,
А море чувствовалось близко,-
Оно дышало где-то там,
Невдалеке от обелиска.

Плечами камня подпирал
Тот обелиск величье боя,-
Как скалы
Ждут и ждут прибоя,
Так он, гранитный, песен ждал.

О, величавая пора!
Легендой
К нам, юнцам, пришла ты….
Закрыть глаза -
И, как вчера,
На приступ ринутся бушлаты.

Под крымским солнцем
Серебром
Сверкнут их тусклые винтовки.
Внезапно оборвется гром
Артиллерийской подготовки -

И Фрунзе бросит из траншей
С утра томящихся в траншеях
Немногословных латышей
На многославный перешеек!

1937

БАЛЛАДА О БЛОКНОТЕ

В Мадрид приехал журналист.
Тропа на фронт скалиста.
Пронумерован каждый лист
В блокноте журналиста.

От серой шляпы до штанин
Он под защитой флага -
Тридцатилетний гражданин,
Газетчик из Чикаго.

Республиканский полк привык
К сухому парню с "лейкой",-
Он снял и полк, и труп, и штык,
Покрытый кровью клейкой.

Он снял и женщин и детей,
Копающих траншеи.
Он снял залегших там людей -
Затылки их и шеи.

В его движениях сквозит
Ленивая отвага.
А впрочем, что ему грозит? -
Он под защитой флага.

Вот первый лист из-под пера
Уходит телеграммой:
"Мятежный полк разбит вчера
В бою под Гвадаррамой".

Блокнот второй роняет лист…
Жара. Воды - ни капли!
Но пьет из фляги журналист
В костюме цвета пакли.

Шофер прилег за пулемет.
Девчонка бредит рядом.
Их только пленка заберет -
Им не уйти с отрядом!

Вторым прилег за пулемет
Учитель из поселка.
Его и пленка не берет -
Погибла от осколка!

Попали в сложный переплет
Рабочие колонны.
И третьим лег за пулемет
Монтер из Барселоны.

Он лег на пять минут всего -
Смертельная зевота…
И больше нету никого,
Кто б лег у пулемета!

Уже мятежников отряд
Спускается с пригорка,
Как вдруг их снова шлет назад
Свинца скороговорка!

За пулеметом - журналист.
А после боя кто-то
Последний вырывает лист
Из желтого блокнота

И пишет, улучив момент,
Как совесть повелела:
"Ваш собственный корреспондент
Погиб за наше дело!"

1937

ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ

Без труда припомнит всякий:
Ночь, как дым, была белеса,
И застыл старик Исакий -
Исполни, лишенный веса.

Кто-то первый песню начал,
А вода была зеркальна,-
До рассвета в ней маячил
Мост, взлетевший вертикально.

Подхватив, запели хором,
Взялись за руки, как дети,
И пошли, минуя Форум,
Позабыв про все на свете.

Что же ты припомнил пару
Глаз - то дерзких, то молящих?
Чью же ты припомнил пару
Кос и ленточек летящих?

Как он горек и отраден,
Ветер юности тревожный,
Как он влажен и прохладен,
Этот ветер осторожный.

Ты стоишь, расправив плечи,
Возмужалый ленинградец,
На проспекте Первой Встречи
И Последних Неурядиц.

1939

MOPE

Море бьет в веселый бубен.
Пять минут
Стоит наш поезд…

Рыжая,
В воде по пояс,
Знаешь, кто ты?
Дама бубен!

Потому что поглядела
И ничуть не удивилась,
Что по пояс преломилось
В море бронзовое тело!

1939

ЗАРЯ

Стеклянная заря
Над нами пламенеет.
Зачем я здесь?
К чему терзаться зря?

Ты вздрогнула,
Твоя рука немеет,
Лебедки выбирают якоря.
Спокойствие!..
Уже убрали сходни.
Он машет нам -
Высокий и прямой.

Вернись,
Чтоб я сумел
Помериться с тобой!
Зачем я здесь?
Как тяжко мне сегодня!..

Подумаешь,
Великая заслуга -
Смотря вослед
Большому кораблю,
На старой пристани
Стоять с любимой друга,
Любить её
И не сказать "люблю".

1939

АЛЫЕ ПАРУСА

Стоял на высокой горе санаторий.
Я жил и дышал в нем.
А ты умирала.
И Черное море, как черное горе,
Дробясь об утесы,
Всю ночь бушевало.

Я проклял судьбу, потерявшую совесть,
Я моря не мерил, но горе измерил!
И я прочитал тебе
Странную повесть,
Которой, в отчаянье, сам не поверил.

Но ты засыпала.
Ты легкой и милой.
Ты прежней улыбкой своей улыбалась,
Такой,
Что мерцанье зари краснокрылой
Мне парусом алым
На миг показалось.

Когда же из рук твоих выпала книга
И грянули зубы о грани стакана,
Я бросился к морю.
В нем не было брига.
Была предрассветная дымка тумана.

1940

ОДИН ИЗ МНОГИХ

(С английского)

Двадцать с лишним лет назад
Мальчик вышел из пеленок.

Двадцать с лишним лет назад
Было мало в нем силенок.

Двадцать с лишним лет назад
На руках его носили.

У него отца убили
Двадцать с лишним лет назад.

Десять с лишним лет назад
В цех пришел - с чумазым рыльцем.

Десять с лишним лет назад
Стал семьи своей кормильцем.

Десять с лишним лет назад
У него украли детство.

Взял он тяжкий труд в наследство
Десять с лишним лет назад.

Ровно год тому назад
Обнял девушку, счастливый.

Восемь месяцев назад
Призывают: "Подросли вы!.."

Шесть недель тому назад
Обучили, снарядили -

И под Нарвиком убили
Ровно день тому назад.

1940

ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК

К игрушкам проникла печальная весть -
Игрушки узнали о смерти.
А было хозяину от роду шесть…
Солдатик сказал им: - Не верьте!

- Вернется! - сказал им солдатик.
И вот -
Совсем как боец настоящий -
Которые сутки стоит он и ждет:
Когда же придет разводящий?

1940

1941–1945

НАЧАЛО

Девчонки зло и деловито,
Чуть раскачав, одним броском
Коню швыряли под копыта
Мешки, набитые песком.

Одна была в команде старшей
И взгромоздилась на гранит.
А город плыл на крыльях маршей,
Прохладным сумраком покрыт.

Уже дойдя коню по брюхо
И возвышаясь, как гора,
Мешки с песком шуршали глухо
Почти у самых ног Петра…

Сегодня ротный в час побудки,
Хоть я о том и не радел,
Мне увольнение на сутки
Дал для устройства личных дел…

Кругом скользили пешеходы.
Нева сверкала, как металл.
Такой неслыханной свободы
Я с детских лет не обретал!

Как будто все, чем жил доселе,
Чему и был и не был рад,
Я, удостоенный шинели,
Сдал, с пиджаком своим, на склад.

Я знал, что боя отголосок -
Не медь, гремящая с утра,
А штабеля смолистых досок,
Мешки с песком у ног Петра.

А над Невою, вырастая
На небе цвета янтаря,
Пылала грубая, густая,
Кроваво-красная заря.

Она вполнеба разгоралась
Огнем громадного костра.
Ее бестрепетно касалась
Десница грозного Петра.

1941

МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОЙНУ

Памяти Алексея Лебедева

Черное небо в багровом огне.
Пот на глаза накатил пелену.
Что я могу рассказать о войне
Мальчикам, думающим про войну?

Мальчикам, думающим, что война -
Это знамен полыхающий шелк,
Мальчикам, думающим, что она -
Это горнист, подымающий полк,
Я говорю, что война - это путь,
Путь без привала и ночью и днем,
Я говорю, что война - это грудь,
Сжатая жестким ружейным ремнем,
Я говорю им о том, что война -
Это шинели расплавленный жгут,
Я говорю им о том, что она -
Это лучи, что безжалостно жгут,
Это мосты у бойцов на плечах,
Это завалы из каменных груд,
Это дозоры в бессонных ночах,
Это лопаты, грызущие грунт,
Это глаза воспаливший песок,
Черствой буханки последний кусок,
Тинистый пруд, из которого пьют,
Я говорю, что война - это труд!

Если ж претензии будут ко мне,
Цель я преследую только одну:
Надо внушить уваженье к войне
Мальчикам, думающим про войну.

1941

СТОЛБЫ

В погоне за славой,
За счастьем в погоне
Я мчался когда-то
В бессонном вагоне
Сквозь вечер весенний -
Совсем как в романе -
На твердом пружинном
Прохладном диване.

По мнению теток -
Единственный в мире,
Я рукопись вез
В Ленинград из Сибири.
В ней были стихи -
Золотые надежды,
Уверенность юности,
Гордость невежды.

И вот - сочинитель
Расхваленных книжек -
Я вижу, что просто
Чирикал, как чижик.
Нас нянчила
Щедрая наша эпоха
И скидку давала
На все, что неплохо…

А нынче,
С винтовкой шагая по глыбам,
По шпалам,
Где рельсы поставлены дыбом,
Где ночью бесшумно
Подходят к платформам
Вагоны,
Откуда несет йодоформом,-

Я снова гляжу
На столбы верстовые.
Я вижу их снова
И вижу впервые.
И только сегодня,
Быть может, я вправе
Сказать, что ведут они
К счастью и славе.

1942

ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ

Во рву, где закончена стычка,
Где ходят по мертвым телам,
Из трупов стоит перемычка
И делит тот ров пополам.

И пули на воздухе резком,
Как пчелы, звеня без числа,
С глухим ударяются треском
В промерзшие за ночь тела…

Не встав при ночной перекличке,
Врагам после смерти грозя,
Лежат в ледяной перемычке
Мои боевые друзья.

В обнимку лежат они. Вместе.
Стучит по телам пулемет…
Я тоже прошу этой чести,
Когда подойдет мой черед.

Чтоб, ночью по рву пробираясь,
Ты мог изготовиться в бой.
Чтоб ты уцелел, укрываясь
За мертвой моею спиной.

1942

"Мне снилась дальняя сторонушка…"

Ирине

Мне снилась дальняя сторонушка,
И рокот быстрого ручья,
И босоногая Аленушка,
По разным признакам - ничья.

А сам я был прозрачным призраком,
Я изучал ее черты,
И вдруг, по тем же самым признакам,
Установил, что это ты.

Сон шел навстречу этой прихоти,
Шептал: "Спеши, проходит срок!"
Но, как актер на первом выходе,
Я с места сдвинуться не мог.

Я понимал, что делать нечего,
Я знал, что на исходе дня
Ты безрассудно и доверчиво
Другого примешь за меня.

Я бога звал, и звал я дьявола,
И пробудился весь в поту,
А надо мной ракета плавала
И рассыпалась на лету.

1942

БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ

Когда, роняя инструмент,
Он тихо на пол опустился,
Все обернулись на момент,
И ни один не удивился.

Изголодавшихся людей
Смерть удивить могла едва ли.
Здесь так безмолвно умирали,
Что все давно привыкли к ней.

И вот он умер - старичок,
И молча врач над ним нагнулся.
- Не реагирует зрачок,-
Сказал он вслух, - и нету пульса.

Сухое тельце отнесли
Друзья в холодную конторку,
Где окна снегом заросли
И смотрят на реку Ижорку.

Когда же, грянув, как гроза,
Снаряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глаза,
Потом ногой тихонько двинул.

Потом, вздыхая и бранясь,
Привстал на острые коленки,
Поднялся, охнул и, держась
То за перила, то за стенки,

Под своды цеха своего
Вошел - и над станком склонился.
И все взглянули на него,
И ни один не удивился.

1942

БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ

По безлюдным проспектам оглушительно звонко
Громыхала - на дьявольской смеси -
трехтонка.
Леденистый брезент прикрывал ее кузов -
Драгоценные тонны замечательных грузов.

Молчаливый водитель, примерзший к баранке,
Вез на фронт концентраты, хлеба вез он
буханки,
Вез он сало и масло, вез консервы и водку,
И махорку он вез, проклиная погодку.

Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.
Был он худ. Был похож на голодную птицу.
И казалось ему, что водителя нету,
Что забрел грузовик на другую планету.

Вдруг навстречу лучам - синим, трепетным
фарам -
Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром.
А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито.
Снег летел, как мука - плавно, медленно, сыто…

- Стоп! - сказал лейтенант. - Погодите,
водитель.
Я, - сказал лейтенант, - здешний все-таки
житель.-
И шофер осадил перед домом машину,
И пронзительный ветер ворвался в кабину.

И взбежал лейтенант по знакомым ступеням.
И вошел. И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки… Бледные губки…
Старичок семилетний в потрепанной шубке…

- Как живешь, мальчуган? Отвечай
без обмана!..-
И достал лейтенант свой паек из кармана.
Хлеба черствый кусок дал он сыну: -
Пожуй-ка,-
И шагнул он туда, где дымила буржуйка.

Там, поверх одеяла, распухшие руки.
Там жену он увидел после долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи
И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.

Но не знал лейтенант семилетнего сына.
Был мальчишка в отца - настоящий мужчина!
И, когда замигал догоревший огарок,
Маме в руку вложил он отцовский подарок.

А когда лейтенант вновь садился в трехтонку:
- Приезжай! - закричал ему мальчик
вдогонку.
И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито.
Снег летел, как мука, - плавно, медленно, сыто…

Грузовик отмахал уже многие версты.
Освещали ракеты неба черного купол.
Тот же самый кусок - ненадкушенный,
черствый -
Лейтенант в том же самом кармане нащупал.

Потому что жена не могла быть иною
И кусок этот снова ему подложила.
Потому что была настоящей женою.
Потому что ждала. Потому что любила.

Грузовик по мостам проносился горбатым,
И внимал лейтенант орудийным раскатам,
И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,
Потому что солдатом он был настоящим.

1942

КРУЖКА

Александру Гитовичу

Все в ней - старой - побывало.
Все лилось, друзья, сюда:
И анисовая водка.
И болотная вода.

Молоко, что покупали
Мы с комроты пополам,
Дикий мед, когда бродили
Мы у немцев по тылам.

И горячая, густая
Кровь убитого коня,
Что под станцией Батецкой
Пьяным сделала меня!..

Вот уж год она со мною:
То внизу - у ремешка.
То у самого затылка -
У заплечного мешка.

А вчера в нее стучала,
Словно крупный красный град,
Замороженная клюква -
Ленинградский виноград!..

Может быть, мои вещички
Ты получишь в эти дни.
Все выбрасывай! Но кружку
Ты для сына сохрани.

Ну, а если жив я буду
И минувшие дела
Помянуть мы соберемся
Вкруг богатого стола,

Средь сияющих бокалов -
Неприглядна и бедна -
Пусть на скатерти камчатной
Поприсутствует она,

Пусть, в соседстве молодежи,
Как ефрейтор-инвалид,
Постоит себе в сторонке -
На веселье поглядит.

1943

"Меня на фронт не провожали…"

Меня на фронт не провожали,
Не говорили слов прощальных,
И, как другие, на вокзале
Не целовал я губ печальных.

И чье-то сердце бьется мерно -
Оно не назначало срока.
И потому-то я, наверно,
Тоскую редко… и жестоко.

1943

"В укрытье!.."

"В укрытье!
Прекратить работы!"
А лес горел.
И по траншеям нашей роты
Враг вел обстрел.

У блиндажа,
У самой дверцы,
Взревел металл.
…Вошел бойцу
Осколок в сердце
И в нем застрял.

Как прежде,
Кружится планета,
Как прежде, снег,
Как прежде,
Ждут кого-то где-то…Двадцатый век.

Но вот -
Латунный свет палаты,
И в тишине
Склонились белые халаты,
Как при луне.

И у хирурга на ладони
Живой комок
Все гонит,
гонит,
гонит,
гонит
Горячий ток.

Спокоен был
Хирург ученый.
Он не спешил.
Он ниткой тонкою крученой
Его зашил.

Под маской прошептал:
- Готово…
Счастливый путь!..-
И соскользнуло сердце снова
С ладони - в грудь.

Он жив!
Он снова ходит где-то -
Тот человек.

Еще одна твоя примета,
Двадцатый век.

1943

МОРО3

Вдруг стала речь какой-то очень звонкою
И очень близким дальний косогор,
И кто-то под застывшей пятитонкою
Из трех дощечек разложил костер.

Скрипят ремни на белозубом ратнике.
Блестит штыка обледенелый нож.
А сам он - ладный - в валенках
и ватнике
На медвежонка бурого похож.

Движенья стали плавными, небыстрыми,
И розовым походной кухни дым,
И круглые винтовочные выстрелы
Подобны детским мячикам тугим.

1943

Назад Дальше