СОБАКА, ПОХОЖАЯ НА КАФИ
Шли недели, долгие сырые и холодные недели. "Компания Гро-Каю" вернулась к своим привычным делам. Их разочарование было огромным, но не шло ни в какое сравнение с моим - они ведь не знали Кафи, а это совсем другое дело. Ребята могли забыть, утешиться, а я - нет.
- Мой бедный Тиду, - вздыхала иногда мама, - ты сильно изменился. Наверное, тебе не хватает реянеттского солнца?
Она говорила о солнце, но имела в виду Кафи - ведь мама считала, что он все еще в Реянетте.
Стоял декабрь. Мои приятели больше не играли на бульваре и не собирались на Крыше Ткачей. Теперь они спускались в центр города - на площадь Терро, к театру, где увлеченно разглядывали украшенные к Рождеству и Новому году витрины магазинов.
- Тиду, пошли с нами! - уговаривали меня ребята.
Я ходил с ними несколько раз, но меня интересовали не магазины, а собаки, которые изредка встречались в этой части города. По четвергам и воскресеньям, если было не очень холодно, я предпочитал наведываться в приют. Наконец сторож сжалился надо мной и пообещал сразу же написать, если вдруг приведут немецкую овчарку, похожую на Кафи. Я от души поблагодарил сторожа и оставил ему адрес Сапожника.
Это меня немного успокоило. Каждое утро, придя в школу, я с нетерпением ждал Сапожника. Так ничего и не получив, я решил, что сторож, наверное, забыл о своем обещании, а может, заболел, или его заменили… Я снова отправился в приют. Сторож оказался на месте… а Кафи не было.
В первых числах января так похолодало, что Сона замерзла, а на Роне стали появляться ледяные островки. "Компания Гро-Каю" поредела: многие по вечерам сидели дома, и только некоторые приходили на бульвар поиграть в мяч. Наконец в середине месяца температура повысилась. Дни стали длиннее. Мы снова каждый день спускались на набережную - туда, где выгуливали собак.
Как-то раз один из ребят, прибежав утром в школу, сказал, что вчера вечером, когда уже совсем стемнело, он возвращался от своей тети с другого конца Круа-Русс и столкнулся нос к носу с точно такой же немецкой овчаркой, как Кафи. Когда он позвал пса по имени, тот поднял уши, насторожился и подошел поближе.
А какие у него были лапы? Лапы-то ты разглядел?
Я не мог разглядеть, было совсем темно… но я уверен, что это он.
Почему ты не попытался его привести?
Не смог… Когда я хотел его погладить, он убежал. Но можешь мне поверить: это был Кафи, только очень худой, и это неудивительно - он ведь уже столько времени болтается один по улицам.
Где это было?
На улице От-Бютт, рядом с фуникулером Круа Паке, только на том конце.
Ребята были настолько уверены, что их товарищ не ошибся, что тут же потащили меня на улицу От-Бютт.
- Это здесь; вот так я шел, когда его заметил- он к чему-то принюхивался на тротуаре. Уверен - он вернется.
Мы ждали до темноты; собака так и не появилась. Несмотря на неудачу, маленький лучик надежды, никогда не угасающий до конца, вновь ожил в моем сердце. Я стал ходить на улицу От-Бютт каждый день, так как знал, что потерявшиеся собаки долго бродят на одном месте, если что-то показалось им знакомым. Эта улица была похожа на нашу: такие же высокие неказистые дома, напоминающие коробки, которые так не понравились мне в день переезда. Я ходил по этой улице из конца в конец, а когда уставал - садился на ступеньку, подложив под себя портфель, чтобы не замерзнуть.
В понедельник резко похолодало, а наутро город проснулся совершенно белым от снега. Сначала я расстроился, а потом сообразил, что на снегу следы от собачьих лап будут заметнее. Как только закончились уроки, я сразу побежал на улицу От-Бютт. Увязая в снегу, я упорно искал следы, а когда устал - прислонился к стене: было слишком холодно, чтобы сидеть на ступеньках. Прошло уже восемь дней с тех пор, как я пришел сюда впервые! Шансы найти Кафи были невелики. Видимо, тот парень просто ошибся. Я подумал, что возвращаться сюда бесполезно.
Постепенно моя спина заледенела, а ноги увязли в снегу.
- Разве можно тут торчать столько времени, иди-ка ты скорее домой, согрейся! - сказала проходившая мимо старушка.
Я не пошевелился; несмотря на холод, у меня не было ни малейшего желания двигаться. Как ни странно, я все еще на что-то надеялся… Потом вдруг меня зазнобило, дома покачнулись, и я стал плохо видеть. Я хотел растереть руки, но почувствовал, что теряю равновесие. Мне стало страшно… а потом все исчезло.
Когда я открыл глаза, кто-то пытался меня поднять.
- Бедный малыш, что же ты лежишь на снегу? Тебе что, плохо?..
Я посмотрел на склонившуюся надо мной женщину.
Собака… Она пришла?
Какая собака?
Кафи!
Женщина подумала, что я брежу, и помогла мне подняться.
- Ты не можешь сейчас идти домой! Пойдем, я дам тебе чего-нибудь горячего.
Пошатываясь, я побрел за ней. Она жила рядом, в одном из этих больших серых домов, на четвертом этаже. Я с большим трудом преодолевал каждую ступеньку. Войдя в квартиру, я почувствовал, как после уличного холода меня окутало домашнее тепло. Вдруг мне стало стыдно, что я сюда пришел, и я повернулся, чтобы уйти.
- Нет, погоди! Я тебя не отпущу, пока не выпьешь чашку горячего липового чая.
Пока моя спасительница кипятила воду, я рассматривал кухню; она очень напоминала нашу - только была еще беднее.
- Я не в первый раз вижу тебя на нашей улице. Что ты здесь делаешь? Ждешь товарища?
Я отрицательно покачал головой.
Ищу свою собаку, она потерялась… немецкую овчарку… Скажите, мадам, вы ее не встречали? Мой товарищ уверен, что видел ее здесь на прошлой неделе.
Я никаких собак не видела… и мой муж тоже, хотя мы часто выходим. Как она выглядит?
Красивая немецкая овчарка, кончики лап рыжие.
И давно ты ее потерял?
Я начал ей рассказывать историю Кафи, как вдруг из-за двери послышался слабый голос:
- Мама, кто там?
Женщина приоткрыла дверь.
- Ничего особенного, Мади, это просто мальчик, он замерз на улице, и я привела его согреться. Он искал свою собаку.
Она тихонько прикрыла дверь, но через несколько секунд ее опять позвали:
- Скажи, мама, а можно мне с ним поговорить?
Женщина с сомнением посмотрела на меня, потом на дверь. Я решил, она не хочет пускать меня из-за беспорядка, но оказалось, что дело совсем не в этом.
- Ну же, мама! - требовал голос. - Пусть войдет!
Наконец женщина решилась меня впустить. Я замер у порога. Девочка лет десяти - двенадцати полулежала в шезлонге, облокотясь на подушки; она повернула ко мне свое очень бледное лицо с огромными темными глазами.
- Она болеет, - сказала вполголоса мама девочки, - ей нельзя вставать.
Несмотря на смущение, я подошел поближе. Похоже, девочка была счастлива увидеть хоть кого-нибудь.
Так ты потерял собаку? Как же тебе, наверное, грустно! Я тоже очень люблю собак, "но у меня, к сожалению, никогда не было своей. Осенью, когда папа водил меня в парк, я всегда брала с собой несколько кусочков сахара, чтобы угощать встречных собак… А как звали твою?
Кафи.
Какое странное имя.
Это большая немецкая овчарка, я ее очень любил. Ведь это я ее вырастил.
Сядь сюда, на стул. Расскажи мне о ней, ладно? Как ты ее потерял?
Заставив меня выпить большую чашку чая, мама больной девочки вернулась на кухню - наверное, готовить ужин. Вздохнув, я уселся на стул. Рассказать историю Кафи?.. Она была такой длинной… и зачем? Ведь уже все кончено. Но девочка приподнялась на подушке и приготовилась слушать.
- Ну же, рассказывай!
И вот я начал рассказывать о своей собаке. Сначала мне казалось, что ей будет скучно - ведь она никогда не знала Кафи… Но девочка слушала так внимательно, что я сам увлекся своим рассказом. Я как бы заново переживал все, что с нами произошло - со мной и с Кафи; мне даже стало казаться, что он здесь, рядом, лежит у шезлонга и, склонив голову набок, старается понять, о чем я говорю.
Когда я закончил, мы долго сидели молча. По лицу больной девочки текли слезы.
- Бедный Кафи!.. - прошептала она. - Ты обязательно его найдешь, я уверена, что найдешь!
Я грустно улыбнулся. Вдруг, посмотрев в окно, я обнаружил, что уже совершенно темно. Мама, наверное, ужасно волнуется! Надо было возвращаться.
- Уже! - воскликнула девочка. - Но ты вернешься, скажи? Ты придешь? Расскажешь мне еще про Кафи?
Я был потрясен тем, что она поняла и разделила мое горе. Ее глаза так необыкновенно блестели, когда она сказала: "Я уверена, что ты его найдешь", - что я ей поверил. Конечно, ребята в школе говорили мне то же самое, но у нее это звучало совсем по-другому. Нет, этот чистый голос не мог ошибиться…
МАДИ
На следующий день я не смог пойти на улицу От-Бютт. Мама попросила меня посидеть с младшим братом, пока она сходит к одной даме, которая хотела нанять горничную. Как оказалось, в Лионе жизнь тоже непроста. Хотя здесь папа и зарабатывал больше, чем в Реянетте, денег все равно не хватало: плата за жилье была выше, чем там, а из-за холодного и сырого климата угля для отопления требовалось намного больше; к тому же теперь у нас не было огорода, чтобы запастись овощами. Поэтому мама и решила найти себе работу на несколько часов в день, пока Жео в детском саду.
Этот вечер показался мне таким длинным! Больше не надеясь встретить Кафи на улице От-Бютт, я все время думал о маленькой больной девочке. Мне хотелось снова ее увидеть, поговорить о Кафи, о Реянетте… Я был уверен, что она тоже была бы рада.
К счастью, следующий вечер оказался свободным.
- Ну, давай, - с улыбкой сказала мама, - иди скорее к своим ребятам, а то, я вижу, тебе не терпится!
Перед уходом я попросил у нее разрешения взять несколько фотографий из деревянной шкатулочки.
- Зачем? - удивилась мама. - Ты ведь им уже показывал эти снимки.
Я смутился и покраснел.
- Ты знаешь, мама… это не для ребят.
Я робко объяснил ей, что позавчера вечером случайно познакомился с одной девчонкой - моей ровесницей, она болеет и скучает.
- Скажи, мама, можно мне пойти туда еще?
Мама обрадовалась моему хорошему настроению, ведь с тех пор как мы переехали в Лион, я почти все время грустил.
- Иди, Тиду! Я даже рада, что ты в такую плохую погоду сидишь в тепле, а не бродишь по улицам. Только не слишком задерживайся!
И я убежал, унося с собой фотографии. Как же я запыхался, пока бежал на улицу От-Бютт! На лестнице мне пришлось дважды остановиться, чтобы перевести дух. Но как только я оказался перед дверью, моя решительность моментально улетучилась: может, она уже забыла обо мне или ее мама будет против…
Все же я осмелился постучать. Дверь тут же распахнулась, и передо мной оказалась та самая женщина, которая откопала меня в снегу; она улыбалась.
- А, вот и ты… входи!
Я прошел в крошечную, но хорошо протопленную кухню. Тут же из комнаты послышался слабый голос:
Мама, кто там?
Это он! Значит, меня ждали!
На этот раз мама девочки без колебаний подтолкнула меня к комнате. Девочка лежала в своем шезлонге в той же позе, что и позавчера вечером.
- А я тебя вчера прождала весь вечер… думала, ты уже никогда не придешь.
Она улыбалась, и я понял, что она действительно очень рада меня видеть. Я объяснил, почему не пришел вчера.
Когда ты ушел, до меня дошло, что я даже не знаю твоего имени… Меня зовут Мади, а тебя?
Тиду.
Тиду, - повторила она. - Я не знаю ни одного Тиду в Лионе.
Мади знаком предложила мне сесть.
- Садись здесь, с этой стороны, чтобы я тебя лучше видела, а то мне нельзя наклоняться вперед.
Я пересел поближе. Мне трудно было привыкнуть к ее неподвижности. В тот раз я не заговаривал о ее болезни, а сейчас осторожно спросил:
Тебе очень больно?
Нет, что ты! То есть только когда я двигаюсь. У меня болит правое бедро, в кости.
А давно ты болеешь?
С лета. В последние дни перед каникулами мне уже было больно ходить в школу. Врач сказал, что это очень надолго…
- Ты никогда не выходишь?
Она улыбнулась.
А как ты себе это представляешь? Мне же нельзя двигаться!
Подруги-то тебя навещают?
Да, сначала они часто приходили, почти каждый день… А потом в октябре я уезжала, и они отвыкли…
Ты уезжала?.. Из Лиона? Она опустила голову.
Доктор сказал, что мне необходимо солнце, много солнца… и меня отправили на юг, в санаторий. Это такой большой дом, полный больных людей… я так и не смогла к этому привыкнуть. Это плохо, я знаю, но мама меня всегда баловала… Она очень хорошая. Я так по ней скучала! Ты знаешь, я ведь обожаю деревню: поля, лес, животных… но когда ты не можешь ходить - это совсем другое дело. Мне было грустно, я перестала есть и через три недели написала, чтобы меня забрали.
Она, как бы оправдываясь, посмотрела в окно.
- Здесь тоже бывает солнце… Не сегодня, конечно. А в хорошую погоду оно всегда заходит в мою комнату и добирается почти до самого шезлонга! Нам так повезло, что снесли дом напротив, он загораживал весь вид. Можно подумать, что это сделали специально для меня. Вот посмотри в окно!
Я подошел к окну. Обзор действительно был хороший. Но в сумерки серое небо и снег на крышах сливались в однообразную серую мглу.
- Обычно здесь очень красиво, - настаивала она, - виден небоскреб в Виллербанне и даже горы. Утром в хорошую погоду можно разглядеть Монблан.
Она оживилась и была просто счастлива рассказать мне о своем родном городе - совсем как Корже тем вечером, на Крыше Ткачей. Мади любила Лион и считала его красивым. Может, и я буду так когда-нибудь считать, но пока что этот город отнял у меня Кафи.
Я стоял молча, не двигаясь, прислонившись лбом к стеклу; она догадалась, что я думаю о собаке.
- Сейчас ты не можешь полюбить наш город… это произойдет потом, когда ты найдешь Кафи… Знаешь, я много думала о нем. Позавчера мне даже приснился сон, что я его встретила на узенькой улице, но это было не в Круа-Русс, а в каком-то другом районе, даже не знаю, где. Я его позвала, он подошел и потерся о мою ногу, а я совсем не испугалась… хотя я боюсь больших собак. Ну, Тиду, расскажи мне еще что-нибудь о Кафи!
Я сел рядом с ней и вытащил из кармана маленькие фотографии. Они были сделаны прошлым летом, во время каникул. Там были наш деревенский дом, родители в саду на скамеечке, Жео у мамы на руках. К сожалению, Кафи на снимках не было - он боялся фотоаппарата. У меня оказалась только одна его фотография - он там рядом со мной у реки, но в последний момент Кафи дернулся, и голова получилась нечетко.
- Какой он большой и красивый! - воскликнула Мади. - Я бы все-таки его испугалась!
- Нет, я уверен - вы бы сразу подружились!
И я снова заговорил о своей собаке, о Реянетте… Мади слушала меня с тем же вниманием, что и в прошлый раз, ее глаза сияли. Я рассказывал о наших вылазках в виноградники и на скалы, о том, как мы носились по полям.
Но вдруг до меня дошло, что стыдно все это ей рассказывать, - ведь она не может ходить! Мади и на этот раз поняла причину моего смущения.
- Продолжай! У меня такое чувство, что я бегаю вместе с тобой, с Кафи… Ты знаешь, я уже не так расстраиваюсь, что не могу ходить… привыкла.
Она попыталась улыбнуться. Я спросил:
А что, доктор даже в инвалидной коляске тебе не разрешает гулять? Такие существуют.
Ну, знаешь… Во-первых, они очень дорогие, а во-вторых, папа редко бывает дома, кто же меня спустит с четвертого этажа и кто будет возить коляску по нашим крутым улицам? Нет, мне и здесь хорошо. - И, улыбнувшись, добавила: - Особенно когда меня навещают.
Вот так она пригласила меня к себе снова.
Я очень обрадовался: ведь ни разу с момента исчезновения Кафи никто так не поддержал меня, как она.
Тем временем на улице стемнело. Я собрался уходить.
Мади вздохнула:
- Как? Уже?
Я взял ее за руку и долго не отпускал.
- Я обязательно вернусь, Мади. Я буду теперь часто приходить… и в один прекрасный день приведу Кафи.
Я сказал это так, в шутку, а она поверила и меня заставила верить. Даже если понадобится ждать недели, месяцы, годы - мой верный пес все равно ко мне вернется.
КАРЕТА МАДЕМУАЗЕЛЬ ПОДАНА!
Я стал навещать Мади почти каждый день. Два часа, проведенные у ее шезлонга, помогали забыть о моем горе.
Благодаря Мади даже школа перестала мне казаться такой тоскливой, а однажды вечером, сидя с Корже на Крыше Ткачей, я с удивлением отметил, что вид на город не так уж плох.
Одно меня беспокоило: я стал проводить с друзьями гораздо меньше времени. Ребята могли подумать, что теперь я их избегаю, хотя они так старались мне помочь в поисках Кафи. Как бы им все объяснить?
Однажды утром я решил поговорить с Корже. Это оказалось непросто: он как-то странно посмотрел на меня и многозначительно улыбнулся.
- Девчонка?.. Знаешь, старина, я их не очень-то люблю… предпочитаю собак - те, по крайней мере, не болтают и не станут тебя постоянно изводить.
Эта совсем другая.
Странно.
К тому же она больна, ей совсем нельзя вставать.
Нет, я все понимаю… но ведь это же девчонка!
Тебе надо пойти со мной как-нибудь вечером… ее это порадует - ведь она все время одна, скучает.
А что же ее подружки? Разве не приходят?
Да приходят, но очень редко; она ведь уже давно так лежит. Ну так что - пойдешь?
Корже не ответил, но когда на следующий день после разговора я пригласил его с собой, он согласился.
В этот вечер мы просидели у Мади дольше обычного. Она уже достаточно знала о Корже по моим рассказам и была ему очень рада. Наконец речь зашла о Кафи. Мади еще раз, специально для Корже, рассказала свой сон.
- Теперь я отлично представляю себе то место. Это, скорее всего, одна из маленьких улиц на холме Фурвьер - они такие же крутые, как и на Круа-Русс. Вы, наверное, не верите в сны? А я верю. Вот увидите - все будет именно так, как мне приснилось. Мы его найдем!
Она так сказала "мы", как будто не была прикована к постели и действительно могла нам помочь. Мади упрямо верила своему сну, хотя прекрасно знала, что шансов найти Кафи практически не осталось.
На обратном пути мы с Корже долго шли молча; вдруг он резко остановился.
- Ты прав, Тиду, она не такая, как все… Когда эта девчонка говорит о Кафи, можно подумать, что она его любит не меньше, чем мы… или даже почти как ты. Как думаешь, она будет рада, если я приду еще?
Конечно! И другим ребятам она тоже будет рада!
И мы пошли дальше. Я обратил внимание, что Корже заложил два пальца за воротничок своей рубашки - это происходило каждый раз, когда он что-нибудь напряженно обдумывал. Затем он снова остановился.
- Наверное, тоскливо вот так целыми днями сидеть в своей комнате. Как ты думаешь, а что если попытаться ее вытащить?
Мое сердце застучало часто-часто. Уверен - Корже пришло в голову то же, что и мне. Я схватил его за руку.
Ты хочешь сказать, что мы могли бы… Он улыбнулся.