6 сентября
Толедо было видно издали, замок Алькасар курился на высокой горе дымом двух разбитых башен, фиолетовая лента Тахо круто опоясывала город. На старинных мостах люди в костюмах мексиканских бандитов, в остроконечных соломенных шляпах, с шелковыми цветными лентами на винтовках проверяли въезд и выезд. Они куда-то унесли удостоверение Мигеля и вернули его, шлепнув на печать военного министерства свой штемпель: "Анархисты Толедо, НКТ-ФЛИ". Пушка стреляла по Алькасару каждые три минуты, из четырех снарядов в среднем разрывался один.
Крутые и узкие улицы были прелестны, но, подымаясь по ним, Мигель забыл, что это и есть улицы Толедо, заманчивого, тревожного сна его юности, трагического Толедо инквизиторов и озорных гуляк со шпагами, прекрасных дам, лиценсиатов, еврейских мучеников на кострах, хранилище самого таинственного, что он знал в искусстве, – магнетической силы продолговатых, чуть-чуть юных припухлых и старческих лиц на полотнах Греко, его кавалеров и отроков в стихарях, гипнотизирующего взгляда их непарных различных глаз. Всегда казалось, что если он каким-нибудь чудом окажется в Толедо, он, как паломник, не оглядываясь, пройдет к заветному дому, изученному по альбому и снимкам, минует низенький сухой сад, разостланный по жесткой кастильской земле, через двор и старую галерею с узкими колоннами, в простую прохладную студию непонятного художника…
Вместо этого он вместе с дружинниками, под отчаянную ружейную трескотню, мимо скульптурных порталов мрачных маленьких дворцов, мимо остова разбитого автомобиля, в чьих внутренностях копошились и шалили дети, мимо рухляди, мебели, шкафов, пианино, матрацев, вытащенных на улицу из разбитых домов, поднялся на площадь Сокодовер, примыкающую к крепостной стене Алькасара.
Центр площади был под огнем мятежников, под аркадами все перебито, пули прыгали по грудам стекла и подымали мелкие тучки пыли. У входов на площадь с трех сторон стояли баррикады, перед ними в мягких плюшевых креслах и в качалках сидели стрелки в красно-черных шапках, с красно-черными галстуками. Трескотня разгорелась потому, что к баррикадам подошло целое сонмище кинооператоров и репортеров. Здесь был огромный пьяный француз из Барселоны с лицом-задом, с двумя камерами и помощником, далее американцы из "Фокс-Мувитона" и испанские фотографы из Мадрида. Они приказывали дружинникам принимать позы, прикладываться к винтовке, палить. Мятежники в замке решили, что это атака, и начали ее отражать. У баррикад и по переулкам бродили корреспонденты, писатели, художники. Они брали интервью у анархистов, зарисовывали их в альбомы, расспрашивали о переживаниях. Сюда приехала Андре Виоллис, с нею Жорж Сориа из "Юманите", долговязый корреспондент из "Дейли уоркер", тут же несколько больших американских газетных чемпионов. Они спорили о том, когда может быть взята крепость, и о принципиальности поступка фашистов, заперших у себя в крепости заложниками жен и детей толедских рабочих. Виоллис и Сориа считали это образцом фашистского цинизма. Американцы доказывали, что и всякий другой на месте осажденных поступил бы так. "Итс лоджикл!" ("это резонно" – англ. – Примеч. ред.) – восклицали они. Потом все вместе пошли искать обед, но его уже успели сожрать в гостинице кинооператоры.
7 сентября
Металлургический завод компании "Сосиэдад комьерсиаль де нэрос" в Мадриде подвергнут "инкаутации". Слово это никто не может перевести ни на какой язык.
По приблизительному смыслу это значит "взятие в руки". Инкаутирует государство, или профсоюзы, или комитеты Народного фронта. Подвергаются инкаутации заводы, универсальные магазины, склады, промышленный и сельскохозяйственный инвентарь и даже редакции газет.
Инкаутация имеет в разных случаях разные причины и поводы.
Это прежде всего управление предприятиями, которые покинуты сбежавшими хозяевами – фашистами.
Это также реквизиция производства прямого или косвенного военного значения.
Это и поддержка тех отраслей промышленности и торговли, которые из-за мятежа и военной обстановки вынуждены закрываться, обрекая свой персонал на безработицу.
Это иногда и просто беззаконие, к тому же бесцельное, когда инкаутируются мелкие предприятия и лавчонки.
Различны и формы и степени инкаутации.
Это и полная конфискация предприятия, и его временная реквизиция, и так называемая "интервенция", то есть вмешательство в работу предприятия путем назначения государственного или профсоюзного представителя с широкими полномочиями.
Это прикомандирование государственного контролера к бухгалтерии предприятия.
Это, чаще всего, рабочий контроль над предприятием, под руководством профсоюза, – контроль, который часто переходит в полное управление.
Все виды государственного и общественного управления частными предприятиями объединены в Национальном совете по инкаутации при правительстве республики. В совет входят представители всех ведомств и всех партий Народного фронта. Порядка здесь, впрочем, мало. У совета нет точных данных, сколько и каких предприятий подверглись инкаутации. Каталония имеет свой комитет и данных пока не прислала. По грубому подсчету, по всей территории, свободной от мятежников, насчитывается около восемнадцати тысяч инкаутированных единиц. Из них в Мадриде – две с половиной тысячи, в Барселоне – около трех тысяч. Цифры эти, по-моему, преуменьшены по крайней мере вдвое.
В Мадриде полностью инкаутированы, во-первых, все крупные предприятия тяжелой промышленности – металл, химия, топливо; во-вторых, все виды транспорта, его ремонта и обслуживания; в-третьих, крупные торгово-распределительные аппараты – универмаги, тресты хлебных лавок, закусочных, баров; в-четвертых, коммунальные предприятия – свет, газ, вода, телефон, находившиеся в руках частных компаний; в-пятых, разного рода фабрики, заводы и магазины, брошенные их бежавшими хозяевами.
Первоочередные задачи совета по инкаутации – это приспособить все управляемые им производства для нужд обороны, освободиться от импорта некоторых видов сырья и полуфабрикатов, обеспечить снабжение фронта и тыла. Но совет оказывает влияние и на менее важные производства. Он, например, устраивает банковские ссуды предприятиям второстепенного значения, которые оставлены владельцами без оборотных средств, или вмешивается в финансы предприятия, обеспечивая выдачу заработной платы.
На заводе "Сосиэдад коммерсиаль де нэрос", который я посетил, дела сложились так.
Завод имел тысячу рабочих, вырабатывал железные конструкции, арматуру для бетона и несгораемые шкафы. Принадлежал испанскому анонимному акционерному обществу с капиталом в шесть миллионов песет. Фашистский мятеж застал завод на шестой неделе ставки – рабочие добивались увеличения зарплаты на восемь процентов и сокращения рабочей недели с сорока четырех до сорока часов. Большинство – две трети – рабочих принадлежит к Социалистической федерации труда. На другой день по окончании ночных боев на пустой завод явились представители Анархистской конфедерации труда со своими рабочими и начали производство кузовов для бронированных автомобилей. Несколько дней на заводе была неразбериха. Затем состоялся общезаводской митинг; был переизбран завком. Из одиннадцати членов, намеченных в цехах, восемь членов от Социалистической федерации труда, в их числе два коммуниста, я три члена от Анархистской конфедерации. Завком удалил посторонних с завода и возобновил работу.
Двадцать пятого июля был издан правительственный декрет об инкаутации. На завод явился представитель Национального совета по инкаутации, молодой инженер, не металлург, республиканец. Совместно с ним завком перевел предприятие на производство броневиков.
Заводской комитет и правительственный представитель произвели прежде всего чистку администрации. Были уволены три инженера, два техника. Зато был принят обратно на работу инженер левых убеждений, уволенный администрацией после октябрьских событий 1934 года.
Главный инженер завода бежал с мятежниками. Директор ухитрился в последний момент "подарить" свой дом бразильскому посольству, получил бразильский паспорт и укрывается в здании посольства.
Условия работы были установлены те, которых рабочие добивались стачкой накануне фашистского мятежа. (Вообще говоря, рабочие по всей стране работают пока на тех ставках, которые они получали к моменту мятежа.) Объем продукции завода сохранен и оставлен тот же, что и прежде; причины – недостаток металла и уход двухсот рабочих на фронт.
Из числа оставшегося технического персонала выделен главный инженер на правах технического директора.
– Какие у завкома ближайшие планы?
Председатель завкома Бальтасар, беспартийный, сочувствующий коммунистам, простой и вдумчивый парень, отвечает после паузы:
– Пока мы живем сегодняшним днем. Но как только отгоним фашистов от Мадрида, устроимся более основательно. Прежде всего, иначе разместим цехи и рабочих. Здесь был порядочный хаос, как мы теперь видим. Производство от этой перестановки очень выиграет. Затем хотим создать охрану труда – у нас было очень много несчастных случаев. В Мадриде есть институт безопасности производства. Мы заключили с ним договор. Организуем при заводе маленькую больницу, откроем дом отдыха, как у вас. Хотим создать кооператив. Уже сейчас снабжаем рабочих табаком. Наши женщины организовали посылки на фронт. На днях у них была большая радость: они узнали, что им самим советские женщины послали продовольствие. Но главное – это, конечно, отбросить фашистов. Иначе будем висеть на фонарях со всем семейством. Завком распределил работу так: председатель и секретарь; двое членов завкома ездят по городу, держат связь с заказчиками и учреждениями; двое занимаются профсоюзной работой; остальные, неосвобожденные, следят в цехах за производством.
Правительственный представитель решает все вопросы в полном контакте с комитетом. Возникают, конечно, трения, особенно по вопросу о единоначалии. Но представитель правительства заверяет, что никаких серьезных недоразумений у него пока не было…
Национальный совет по инкаутации, видимо, останется как постоянное правительственное учреждение. Его забрасывают тысячами проектов и проблем. Сейчас совет регулирует производство и потребление бумаги. Создается государственное транспортное машиностроение. Хотят монополизировать за государством важнейшие отрасли внешней торговли. Испанские писатели предлагают создать государственное издательство, при сохранении наряду с этим частной издательской деятельности.
8 сентября
Глава испанского правительства и военный министр республики Франсиско Ларго Кабальеро в одиннадцать часов тридцать минут принял представителя московской газеты "Правда". Беседа происходила в здании министерства и длилась двадцать минут.
Все залы бельэтажа теперь очищены от лишних людей и почти пустынны. Курьеры стоят у дверей и задерживают приходящих. Посетители тихо ожидают на диванах и перелистывают военные ежегодники 1887 года. Старичок в пенсне, из типа старых социал-демократических функционеров, долго мучился, записывая трудное русское имя на анкетный листок. Этого старичка я видел в прихожей Всеобщего рабочего союза, но теперь он в черном пиджаке и с официальной повязкой на рукаве. Когда надоело с ним возиться, я оставил его на полуслове и перешел на другой конец громадной приемной. Шикарный офицер с аксельбантами, с навощенным пробором, поклонившись, сразу пропустил в кабинет – свидание было условлено по телефону.
Кабальеро, уже не в милицейском моно, а в хорошо сшитом штатском костюме, чисто выбритый, прямой и строгий, сидит за столом. Он молчит нескончаемо долго и холодно, пока с ним не заговорят.
Услышав поздравления, кивает головой и опять молчит. Наконец выговаривает несколько слов. Просит извинить его – сейчас он не может повторить со мной беседы в таком же роде, какая у нас была двадцать седьмого августа. Тогда он был свободный человек, теперь он лицо, связанное своим постом. Он вообще ни с кем сейчас не беседует на политические темы. Для бесед на политические темы существует совет министров. Он делает особое исключение – только для "Правды".
– Понятно. Спасибо.
Но он просит не злоупотреблять этим исключением.
– Понятно. Что представляет собой ваше правительство?
– Это правительство Народного фронта.
– Понятно. Его база?
– Мое правительство представляет всех объединенных в профсоюзы трудящихся испанцев и – все силы народа, собранные в единый кулак для защиты страны от противозаконного мятежа. Конечно, у республиканцев, у социалистов, у коммунистов, у анархистов есть свои взгляды на дальнейшее социальное развитие Испании, разные теории, разные практические проекты.
Есть они и у меня. Но я молчу о них. Сейчас все разногласия отложены. Мы составляем единый организм, у нас одна цель – разгромить фашизм. Все объединено в правительстве.
– Понятно. Что делается новым правительством для создания перелома в военных действиях?
– Моя первая задача – обеспечить полное единство командования и власти. Сейчас руководство всеми вооруженными силами республики сосредоточивается в руках военного министра.
– Включая Каталонию?
– Включая Каталонию.
– Понятно.
– У нас создан новый генеральный штаб из толковых, квалифицированных и знающих свое дело офицеров.
– Фамилия начальника штаба?
– Фамилии неинтересны. Авторитет и влияние генерального штаба на ход операций растут с каждым днем. Но полностью эта проблема будет решена только тогда, когда мы установим на каждом фронте и секторе начальников, прямо и непосредственно – подчиненных мне и генеральному штабу. Я также запретил военным начальникам разбалтывать служебные тайны. Я приказал цензуре прекратить безграмотную болтовню испанской прессы, которая раскрывает все подробности операций.
– Понятно. Характер армии, её структура?
– Военное министерство поручило генеральному штабу разработать во всех деталях и провести полный, всеобъемлющий план построения регулярной республиканской армии, с установлением точных контингентов и численных норм. Будут проверены отряды милиции, прежде всего под углом зрения вооружения и финансов. Мы получаем огромные заявки на оружие и на выплату жалованья бойцам. Составляются огромные суммы. Казна не бездонная бочка, у нас есть бюджет, план и отчетность.
– Попятно. Как будет разрешаться вопрос о командовании милиционными частями при вхождении их в регулярную армию? Сохранят ли они своих выборных командиров?
– Это будет зависеть от военного министерства. Еще вопрос, войдут ли милиционные части в состав армии.
– Значит, возможно еще параллельное существование двух систем войск?!
– Это решит военное министерство.
– Предстоит ли политическим делегатам остаться в частях? Возможно ли оформление комиссаров как постоянного института?
– Это решит военное министерство.
– Возможна ли в ближайшее время мобилизация призывных возрастов?
– Сожалею, но по военным вопросам пока больше ничего определенного не могу оказать.
– Меня интересует состояние транспорта.
– Я занимаюсь сейчас только военными делами. Но министр путей сообщения, вероятно, охотно…
– Понятно. Благодарю вас.
Подозвав офицера, он углубился в карту Эстремадуры. Но мне далеко не столь все понятно. Кто это – Клемансо или Горемыкин?
В приемной старичок с повязкой шикает на делегацию со знаменами, пришедшую приветствовать главу правительства:
– Тише, говорю вам! Товарищ Ларго Кабальеро принимает только по записи! Здесь не принимает. Идите во Всеобщий рабочий союз, там есть специальный прием для товарищей, желающих передать приветствие товарищу Ларго Кабальеро. Здесь военное министерство, здесь нельзя шуметь.
Этажом ниже все-таки шумят. Здесь та же толчея, та же суматоха, то же столпотворение, что и раньше.
10 сентября
Опять на шоссе Мадрид – Лиссабон. До Санта-Олальи никакого движения, почти безлюдно. Санта-Олалья переполнена автомобилями, орудиями, солдатами, санитарами. В штабе обедают, настроение неплохое, потому что противник два дня не тревожит. Полковник, нет, теперь уже генерал Асенсио свеж, спокоен, улыбается. Он теперь командует всем центральным фронтом, подразумевая под этим сектора, прикрывающие Мадрид. Печать пышно восхваляет его прошлые заслуги, особенно в марокканских войнах, быстроту карьеры (ему сорок четыре года). Его считают умным и знающим военным, самым умным из офицеров на стороне республики, при этом человеком неясным, политически и морально сомнительным.
Асенсио снял две тысячи человек из своих частей на Гвадарраме, он присоединяет к ним четыре тысячи каталонцев и хочет ударить на Талаверу. Но операция эта откладывается со дня на день. По словам Асенсио, он совершенно лишен средств управления и связи, работа штаба сводится к тому, что три офицера носятся взад и вперед по шоссе, собирают информацию и развозят приказы, которые начальники колонн не признают и не выполняют. Линия соприкосновения с противником проходит в десяти километрах от Талаверы. Дальше окопались марокканцы и иностранный легион. А мы – окопались или нет? Асенсио усмехается, он говорит, что для этого у частей нет ни сил, ни инструментов, ни терпения. Он докладывал военному министру о необходимости окопаться кругом Мадрида, но сеньор Ларго Кабальеро считает, что окопы чужды складу ума испанского солдата. От огня противника испанец в крайнем случае укроется за деревом. Зарываться в землю ему не по душе. Нужен будет по меньшей мере год, чтобы приучить его к этому, – за это время три раза кончится война.
Оставив Асенсио, выехал вперед. Шоссе загромождено автобусами – это те же, что мчались неделю назад из Талаверы. Машины повернуты передом к Мадриду, это стало уже обычаем. Кругом машин, по обочинам шоссе, жмутся дружинники – лежат на траве, курят, закусывают. Еще, еще вперед – части кончаются, но противника в бинокль не видно. Дамасо мчит, как сумасшедший, он лишь чуть-чуть косит глазом на меня, – если я не остановлю, он так и ворвется на скорости сто тридцать в город. Мы уже миновали столб с дощечкой "Талавера – 4 км", я говорю ему придержать машину. Кругом полная тишина, на горизонте видны дымовые трубы и шпиль церкви. Слева, в поле, чернеет фигура, но не солдата, а крестьянина, – он наклонился, видимо, над трупом.
На обратном пути в Санта-Олалью я говорю Асенсио, что на три километра перед Талаверой противника нет. Он оспаривает это. Услышав, что я это видел сам, он несколько смущен. И выходит из положения, сказав:
– Я хотел вас обмануть, чтобы не подвергать опасности. Конечно, штабу известно, что мятежники окопались почти у самой Талаверы.
По-моему, он врет. Но странно: готовясь контрнаступать, почему сей полководец сам отодвинул свое исходное положение на семь километров назад? Для разбега, что ли? И это тоже соответственно складу ума испанского солдата?