Резкая критика, объектом которой был Сталин в начале 1930-х годов, усилила его одержимость идеей существования заговора против него – пусть вымышленного, но теоретически возможного. Повсюду начали выискивать "врагов народа", иногда находя их даже внутри собственной семьи. Также было выявлено превеликое множество "ренегатов", "коррупционеров", "перевертышей" и, в конце концов, "предателей". Сопротивление существующим порядкам – то ли реальное, то ли вымышленное – создало в сознании людей воображаемый жуткий мир, кишащий "оппозиционерами". По инициативе Сталина была развернута активная деятельность: выявили "целый ряд антипартийных и контрреволюционных групп"; объявили о случаях "двурушничества" среди членов партии; обнаружили "националистические группировки"; стали доносить на тех, кто распространял "антисоветские" слухи и рассказывал "антисоветские" анекдоты; начали выискивать и "разоблачать" троцкистов; зазвучали призывы повысить бдительность перед лицом "уклонов", вытекающих из платформы Рютина. Сотрудники ОГПУ/НКВД, выйдя, образно говоря, на тропу войны, устраивали облавы на остатки бывшей троцкистской и "правой оппозиции". "Как отмечается в отчете Рабоче-крестьянской инспекции за февраль 1933 года, в ходе собраний, проводившихся у того или иного из них дома, и в ходе случайных встреч они восхваляли Троцкого, осуждали политику партии и ее руководителей, заявляя, что Центральный Комитет отклоняется от "ленинского пути", что уровень жизни народных масс снизился… Семнадцать членов этой группы были разоблачены. Десятеро из них были исключены из партии. Их дела были переданы в ОГПУ…". Объявлялось, что выявленные и ликвидированные "организации" и "партии" ставили себе задачей "свергнуть Советскую власть", "уничтожить колхозы", установить в стране фашистский режим. "Эта группа вела антисемитскую пропаганду, требуя применить в СССР фашистские методы борьбы с евреями (погромы)". Страна жила в обстановке шпиономании и постоянных доносов. Всех призывали не терять бдительность.
Когда в 1936 году началась серия широко освещаемых в прессе мракобесных судебных процессов над теми, кто совершал Октябрьскую революцию, вырванные у этих людей "признания" были такими невероятными, что трудно себе представить, как Сталин мог в них поверить. Главное для него и его "команды" заключалось в том, чтобы напрочь уничтожить у населения всякое желание вести себя независимо и оказывать сопротивление. Когда человек попадал под подозрение, его увольняли с работы и затем арестовывали, и тогда уже лучше было в чем-нибудь признаться, пусть даже данное признание и являлось вымыслом – это уже не имело значения. Все средства были хороши для того, чтобы сломить волю обвиняемых и заставить их признаться в совершении ужаснейших преступлений.
Судебная машина постоянно перемалывала человеческие жизни, судьбы людей калечились, люди теряли то одного, то другого своего родственника. Скрытый террор сменился сначала террором открытым, а затем и так называемым "большим террором" – "ежовщиной" (названным так по фамилии Николая Ежова, сменившего Ягоду на посту главы НКВД). Люди стали массово доносить друг на друга: одни из политических убеждений, другие из ревности, третьи из корыстного интереса. Тем самым получается, что в сталинских репрессиях была виновата и значительная часть населения: более половины брошенных за решетку или расстрелянных людей стали жертвами доносов. В результате семи десятков громких судебных процессов, направленных против различных – в действительности не существовавших – "групп", "блоков", организаций "злоумышленников" и "заговорщиков", было репрессировано от двух до трех тысяч человек. Кроме этого, арестовали и во многих случаях расстреляли множество других людей, ставших жертвами доносчиков, чрезмерного служебного рвения местных властей и всевозможных карьеристов. Террор в "верхах" находил свой отклик в "низах", в "глубинке" общества.
"Большой террор" стал одним из самых невероятных явлений в истории СССР. Сталин дал официальный сигнал к началу "чисток" в масштабе всей страны посредством резолюции Политбюро от 2 июля 1937 года. Везде стали создаваться так называемые "тройки". Исходя из отчетов, присылаемых ответственными работниками местного, регионального и республиканского уровня, Ежов устанавливал для каждого города, каждого поселка, каждого села и каждой деревни, сколько людей следует арестовать. Этих людей он делил на две категории: на тех, кого следует расстрелять, и тех, кого следует отправить в тюрьмы или в трудовые лагеря. В Ленинграде главным организатором чисток был Жданов, в Москве – Хрущев. В приливе чиновничьего рвения Хрущев попросил разрешить и ему войти в состав одной из троек, но ему было отказано. Жажда крови оказалась настолько сильной, что некоторые региональные руководители, выполнив установленную сверху "норму", просили у руководства страны разрешения перевыполнить эту "норму" – и начиналась новая волна арестов и расстрелов.
Это смертоносное безумие приняло такие масштабы, что Сталин решил избавиться от Ежова и для этого создал специальную комиссию, которой было поручено провести расследование деятельности НКВД. Результатом работы этой комиссии стал отчет, на основании которого Совнарком и ЦК партии приняли 17 ноября 1938 года секретную резолюцию "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении расследований". Это было подобно тому, как Сталин во время коллективизации написал статью "Головокружение от успехов", чтобы притормозить процесс, который он сам же и инициировал, однако на этот раз он сделал это не лично, а, так сказать, коллегиально. В вышеупомянутом отчете содержалась резкая критика извращенных форм, которые приняли "чистки", массовые аресты и грубые нарушения закона. Двадцать третьего ноября Ежова освободили от обязанностей главы НКВД, и его место занял Берия. В 1973 году Молотов сказал, что "Ежова стали обвинять в том, что он назначал количество на области, а из области в районы цифры. Такой-то области не меньше двух тысяч надо ликвидировать, а такому-то району не меньше пятидесяти человек… Вот за это и расстреляли его".
"На Сталина, конечно же, нельзя возлагать вину за все принимавшиеся индивидуальные решения". Он, безусловно, не был единственным виновником этой коллективной истерии, которая унесла многие и многие тысячи человеческих жизней. Тем не менее он остается в истории главным инициатором репрессий. Именно он создал психологическую обстановку и организационные структуры, приведшие к кровавым расправам. Пароксизмальный характер его системы управления страной достиг своего максимума тогда, когда репрессии коснулись и его собственных родственников.
Репрессии по отношению к родственникам
Ближайшее окружение Сталина – тех людей, которые восхищались им, любили его, часто приходили к нему в гости, – постепенно охватывал ужас.
По мере того как текло время, к этому окружению присоединялись некоторые члены Политбюро, народные комиссары, иногда даже иностранные гости. Громкие судебные процессы 1936–1938 годов и "чистка" генералов в 1937 году стали ужаснейшими событиями для Аллилуевых и Сванидзе: они попросту переставали понимать, что происходит в стране. Отклики на эти события – часто удивленные, иногда возмущенные – можно найти в дневнике Марии Сванидзе. "То, что развернулось, превзошло все мои представления о людской подлости", – записала она в своем дневнике 20 ноября 1936 года, когда в прессе появились сообщения о Пятакове и Радеке – главных обвиняемых в ходе второго громкого судебного процесса в Москве. Мария твердо верила в обоснованность предъявленных им обвинений. "Эти моральные уроды заслужили свои участи. Минутами мозги мои теряли точку опоры, и мне казалось, что я схожу с ума, так все было непостижимо, страшно и бессмысленно. […] Как мы могли все проворонить, как мы могли так слепо доверять этой шайке подлецов. Непостижимо. Они пустили корни в самые ответственные учреждения, они имели заслоны в самых высоких постах. Шутка сказать, Пятаков да др.". По этой записи в ее дневнике заметно, как всеобщая истерия овладела и ею. Ей тоже казалось, что она видит повсюду разгуливающих на свободе предателей, и ей хотелось их разоблачить.
Близкие Сталина продолжали приходить к нему на обед, праздновать его день рождения и встречать вместе с ним Новый год. Но время текло уже в соответствии с его, сталинским, календарем.
Первой жертвой репрессий из числа приближенных Сталина стал Авель Енукидзе – его старый грузинский друг и, самое главное, крестный отец Надежды. Енукидзе впал в немилость в июне 1935 года, а в 1937 году его арестовали и расстреляли. Его затем посмертно признали виновным в убийстве Кирова, и на проходившем в 1938 году суде над Бухариным было заявлено, что именно Енукидзе дал Ягоде приказ убить Кирова. Сталин, конечно же, не мог верить в такого рода измышления, однако между ним и Енукидзе уже не раз возникали серьезные разногласия. Что сделало его неугодным Сталину и не подлежащим прощению, так это то, что он сочувствовал Троцкому: после того как Сталин узнал, что один из советских дипломатов, работающих в посольстве в Осло, поддерживает регулярные контакты с Троцким, ему стало также известно, что Енукидзе уже давно знает об этом, однако ему, Сталину, ничего не сказал.
Марико – бывшая свояченица Сталина – работала секретарем у Енукидзе с 1927 по 1934 год. Ее арестовали в 1937 году и приговорили к десяти годам трудовых лагерей. Согласно официальной информации, ее расстреляли 3 марта 1942 года, но родственникам сообщили, что она умерла в месте ссылки естественной смертью.
Однако самым траурным событием для ближайшего окружения Сталина стала смерть Серго Орджоникидзе. Мария Сванидзе написала в своем дневнике о том, как близкие Сталина ее пережили. Будучи уверенной в обоснованности обвинений, выдвинутых в ходе второго громкого судебного процесса в Москве (он состоялся в январе 1937 года), Мария сделала 5 марта того же года следующую запись: "Их казнь не удовлетворит меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их. […] Они убили Кирова, и они убили Серго".
Серго Орджоникидзе – ее близкий друг – ушел из жизни 18 января этого апокалиптического 1937 года. По мнению Марии, его смерть была вызвана "низостью Пятакова и его приспешников". "Тяжело и слезно мы переживаем уход Серго". Была проведена такая же церемония прощания и похорон, как и для Кирова: Колонный зал, траурная музыка, почетный караул, слезы. Однако Серго не убили – он покончил жизнь самоубийством.
Почему он это сделал?
Сталин часто помогал Серго и защищал его в течение их совместной политической деятельности. В 1921 году, на X съезде партии, Сталин заступился за Орджоникидзе, когда несколько делегатов с Северного Кавказа попытались отклонить его кандидатуру на том основании, что он уж слишком вспыльчивый. Благодаря заступничеству Сталина и Ленина Орджоникидзе тогда удалось остаться в составе Центрального Комитета партии. Сталин и Серго очень тесно сотрудничали в 1922 году, во время создания Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республики и связанного с ним конфликта с грузинскими коммунистами по поводу условий вхождения Грузии в СССР. Сталин, рассчитывавший на признательность со стороны Орджоникидзе, несколько месяцев спустя с удивлением узнал, что Орджоникидзе причастен к интригам, цель которых заключалась в ограничении власти Генерального секретаря. Летом 1923 года Зиновьев в своем письме, адресованном Каменеву, упоминает о том, что Серго Орджоникидзе выступал против того, чтобы Сталину была предоставлена чрезмерная власть. Сталин не стал, однако, сердиться на Орджоникидзе за это его проявление нелояльности, тем более что Серго впоследствии поддержал его в борьбе с Троцким. Орджоникидзе также поддержал Сталина, когда тот начал бороться с Зиновьевым и Каменевым. Сталин с пониманием относился к присущей Орджоникидзе обидчивости, о чем свидетельствует письмо, которое он написал Молотову 4 сентября 1926 года. "На днях был у меня Серго. Он взбешен формулировкой постановления ЦК об его отзыве. Формулировка об отзыве расценивается им как наказание, как щелчок, данный ЦК неизвестно за что. Фраза же о том, что Серго переводится в Ростов "вместо Микояна" рассматривается им как намек на то, что Микоян выше Серго. […] Я думаю, что надо удовлетворить Серго, ибо он поставлен объективно ввиду случайной ошибки в формулировке в положение обиженного человека. Можно было бы исправить формулировку примерно таким образом: "1) Уважить просьбу т. Орджоникидзе об освобождении его от обязанностей первого секретаря Заккрайкома…".
Сталин также не стал сердиться на Орджоникидзе, когда ему, Сталину, стало известно, что Бухарин в одном из своих разговоров с Каменевым в 1928 году сказал, что Серго отнюдь не отличается смелостью, поскольку он приходил к нему, Бухарину, и ругал Сталина самым оскорбительным образом, но в решающий момент пошел на попятную.
Настоящие конфликты – главным образом в сфере экономики – начались между Сталиным и Орджоникидзе после убийства Кирова, когда Сталин решил противопоставить стахановцам "вредителей" и тем самым создать обстановку слежки друг за другом и выискивания врагов. Серго, занимавший в то время пост народного комиссара тяжелой промышленности, выступил против данной политики, считая, что вполне можно противиться стахановскому движению и при этом не быть вредителем. Сталин сумел и на этот раз как-то найти компромисс со своим вспыльчивым другом, поскольку в газете "Правда" от 7 июня 1936 года появляются признаки ослабления политической поддержки стахановского движения. Однако в последующие месяцы Орджоникидзе начал сдавать свои позиции: процессы, происходившие в стране, стали ускользать из-под его контроля, он уже не оказывал влияния на решения, принимаемые Политбюро, и – вдобавок ко всему – его заместителя Пятакова арестовали.
Политбюро – по старой ленинской традиции – воспользовалось его болезнью для того, чтобы заставить его взять отпуск и провести два месяца – с 5 сентября по 5 ноября 1936 года – в Кисловодске. Там он в октябре узнал, что его старшего брата Папулию арестовали в Грузии. Он обратился за помощью к Сталину, однако безрезультатно. Именно арест его брата привел к окончательной конфронтации между Орджоникидзе и Сталиным.
Сталин превратил аресты близких родственников своих соратников в средство проверки степени преданности этих соратников ему лично и проводимой им политике. Все проходили через подобное испытание. Серго же отказался играть по таким правилам. Он заявил Сталину, что его – Серго – брат ни в чем не виноват. Пережитое Серго нервное напряжение сказалось на его здоровье: 9 ноября с ним случился сердечный приступ, во время которого он ненадолго потерял сознание.