А однажды Шульц заявился к нам домой и вид имел весьма подозрительный. Нацепил брюки, которые у него в гардеробе считались условно парадными (гладил, судя по всему, сам). Сиял, как медный пятак, и при этом трясся крупной дрожью. Я почувствовала неладное – до этого момента мужчин в таком состоянии никогда не видела. В одной руке у Шульца был букет, второй он крепко сжал мои пальцы, подвел меня к маме, протянул ей цветы и срывающимся голосом сказал: "Светлана Викторовна, я вашу дочь забираю". Мама была увлечена просмотром по телевизору какого-то очень важного, я бы даже сказала, ключевого сериального момента, поэтому на нас даже не взглянула, только кивнула – забирайте, мол. У Андрея вытянулось лицо. Он пожал плечами, и мы с ним направились к выходу. И только через пять минут после того, как хлопнула дверь, до мамы медленно начало что-то доходить. Она сопоставила его брюки и букет, которые видела краем глаза, с его дрожащим голосом и произнесенной им фразой. Выключила телевизор, медленно дошла до комнаты брата и осторожно его спросила: "Я не поняла, это что такое сейчас было?" "Дочь твою замуж забрали!" – ответил брат, который, как оказалось, давно был в курсе намечающихся событий, дал Шульцу свое братское благословение и удивленно прислушивался к реакции мамы, ожидая бурных эмоций. А мама, как она потом призналась, в тот момент решила, что Андрей меня забирает не замуж, а на какую-то очередную тусовку, поэтому и не отреагировала. На следующий день мама вместе с папой прискакали к нам домой, чтобы еще раз обсудить этот волнующий эпизод – уже во всех подробностях. Шульц уже не был столь взволнован. "Я, говорит, вообще-то вчера к разговору готовился, а вы своим кинематографом мне весь настрой сбили!" Веселый парень…
Со мной, кстати, мое замужество вообще никто не обсуждал – ни Шульц, ни Максим, введенный в курс дела. Для меня это явление Шульца с цветами было еще большей неожиданностью, чем для мамы. Я тогда только окончила школу и совсем не видела себя в роли невесты, продолжая оставаться абсолютным, незамутненным, стопроцентным ребенком. Я все так же лазила по заборам и подбирала на улице всякую живность. Примерно за месяц до описываемых событий шла домой через рынок и увидела там женщину, продававшую цыплят. "Все, решено! Во что бы то ни стало спасу хотя бы одного, выращу его, и он будет моим другом, моей Черной курицей", – решила я, приобрела цыпленка и приволокла его домой. Он был смешной такой, глупый, с забавным хохолком на голове. Со всей цыплячьей непосредственностью носился по дому, бегал по столу между тарелками, а жил в ящике кухонного стола, откуда я предварительно выгрузила ставшие уже ненужными школьные учебники. Ни в какую клетку я сажать его не собиралась, это же был домашний питомец. Закончилось все тем, что его сожрал другой домашний питомец – мой кот. Ну и как, скажите на милость, брать в жены девочку, у которой на уме одни цыплята? Но Шульц был уверен в том, что рано или поздно вырастит из меня человека, воспитает, как тогда говорили, "под себя". Относился он ко мне очень бережно и внимательно, хотя особо не баловал. Впрочем, мне всегда до лампочки были темы, касающиеся денег, быта, нарядов и прочей ерунды. Правда, один раз я его попросила зайти в магазин, да и то не ради себя. Так получилось, что я посеяла мамины туфли – взяла их на какое-то мероприятие, положила в сумку и благополучно где-то оставила. Надо сказать, что этот трюк я проделываю с завидным постоянством уже больше тридцати лет: если что-то держу в руках – обязательно забуду или потеряю. Сколько я телефонов похоронила таким образом – сосчитать не могу. Паспорта не успеваю восстанавливать. Близкие знают эту мою особенность, и, когда мы летим или едем на гастроли, мне мой паспорт даже в руки не дают. Обязательно потеряю. В этом деле я прямо мастер спорта. Ну и в тот день тоже продемонстрировала свое умение: мамины туфли фантастическим образом растворились где-то по дороге домой. Я очень расстроилась и, рыдая, пожаловалась Андрею. Он сразу отправился по магазинам искать точно такие же туфли. Я знаю, что для него это оказалась довольно серьезная трата – заработок музыканта в то время в Казани был невелик. Но он меня ни словом не упрекнул за мою рассеянность, просто пошел и купил туфли. Я написала маме очень красивое письмо: "Мамочка, я тебя так люблю, а у тебя такие старые туфли, поэтому мы с Андреем купили тебе новые", вложила это письмо в коробку и торжественно вручила ее маме. Она по сей день думает, что это был мой широкий жест, подарок от всей души. Надеюсь, прочитав эти строки, мама меня простит и все поймет!
Кстати, не могу сказать, что переезд к молодому человеку автоматически освободил меня из-под опеки взрослых. Никакой свободы я не получила. Андрей не сомневался, что мне обязательно надо поступить в институт, и я под его чутким руководством стала готовиться к экзаменам. Давалось мне это нелегко, поскольку последние два школьных года я благополучно проспала, уронив голову на парту. Одни учителя махнули на меня рукой, другие пытались как-то растормошить. Помню, химичка посадила нас с подругой Алсу – такой же "прилежной" ученицей, как и я, – на первую парту и сказала: "Сейчас я дам вам задачи, которые вы должны прямо сейчас решить, а иначе двойка в году!" И начала быстро, не глядя на нас, без малейших пауз, зачитывать названия элементов, перечисляя все эти калии и магнии без запятых. Мы сначала пытались вникнуть в суть происходящего, потом поняли, что безнадежно заблудились в этих дебрях, но так как училка на нас даже не смотрела, Алсу ее решила притормозить. Она обернулась к классу и громко спросила: "А вы случайно не знаете, с кем это она сейчас разговаривает?" В общем, пришлось долго поливать химичке цветы в кабинете, чтобы она немного сменила гнев на милость. Козырь у нас с Алсу был только один – мы знали наизусть невероятное количество стихов, увлекались поэзией Серебряного века и могли цитировать Ахматову, Цветаеву, Маяковского и Есенина без остановки часами. Однажды учительница литературы объявила, что отныне всех опоздавших ждет суровое наказание: они должны будут рассказать стихотворение. Любое. Если опоздают снова – еще один стих. Повторяться было нельзя, иначе сразу двойка в журнал. И мы поняли, что нащупали золотую жилу. С тех пор на литературу вовремя мы не пришли ни разу. Опаздывали стабильно минут на пять-десять и получали свою минуту славы, декламируя любимые произведения. Я любила задвинуть с выражением что-то вроде: "В сто сорок солнц закат пылал!" Произведение, как вы помните, весьма внушительных размеров. Одноклассники были в восторге, потому что задерживался урок, а учительница – потому что мы демонстрировали блестящее знание предмета. Но на общий уровень знаний мое увлечение поэзией никак не влияло, и, хотя из школы меня выпустили с приличными оценками, подготовка к вступительным экзаменам далась с трудом. Поступать я пошла за компанию с подругой – в технический университет имени Туполева. Когда спустя месяц я встретила на улице свою математичку и сообщила ей название вуза, в который меня приняли, ее чуть было не хватил удар: "Марина, как тебе удалось?!" Я ее понимаю. Математика была тем предметом, по которому у меня стоял бы твердый ноль, если бы такая оценка существовала в природе. Все эти синусы с котангенсами остались для меня темным лесом. Но секрет заключался в том, что в техническом университете незадолго до моего поступления открылся факультет связей с общественностью. О нем практически никто не знал, конкурс – полтора человека на место, экзамены сдавались исключительно гуманитарные, хорошо мне знакомые, и поступила я без труда.
Я была на сто процентов уверена, что жить в Казани не буду, и усиленно готовилась к переезду в Москву. И вот с этим пунктом у нас возникали самые большие проблемы. У Андрея были совершенно другие планы на будущее. Он собирался на мне жениться и жить правильной семейной жизнью, никуда не уезжая, не пытаясь поймать за хвост какую-то там призрачную удачу. Относился он ко мне очень серьезно. Да и я его любила и очень хотела быть с ним, но только будущее свое рисовала совсем по-другому. Я всегда была максималистом и не собиралась останавливаться на достигнутом. Мне надо было двигаться дальше – к другим площадкам (в Казани я по сто раз уже отыграла в каждом клубе), к другим ротациям на радио (в местном эфире мои песни уже звучали, мне этого стало мало). Мы часто говорили о моем отъезде. Сначала Андрей пытался меня отговаривать, потом уговоры превратились в скандалы. Каждый вечер я хватала в охапку своего кота и уходила к маме, предварительно от всей души хлопнув дверью. Наутро возвращалась в компании все того же кота. Бабушки на лавочке с воодушевлением следили за моими перемещениями и делали ставки, сколько раз я еще буду уходить и возвращаться. В запале Андрей даже совершил невозможное – отправил по всем своим московским знакомым мои песни. Может быть, он хотел, чтобы отовсюду ему написали: "Песни ужасные, не надейся, лучше выкинь их в ведро". И чтобы я прочитала эти слова и успокоилась. Но все пошло не так. Первый же ответ из крупнейшей на то время московской студии "Союз" был таким: "Немедленно приезжайте, будем работать. Песни классные, только их надо слегка подправить и перезаписать". Шульц поступил благородно, утаивать от меня это письмо не стал. Но ехать отказывался наотрез. Сейчас я его хорошо понимаю – он уже был в Москве, все видел своими глазами и знал, что жизнь там весьма и весьма нелегкая, мало общего имеющая с веселыми байками о районе Перово. Еще раз входить в ту воду он не хотел категорически. Но и отпускать меня не собирался. Боролся, как мог. Но я понимала, что даже такая огромная любовь, которая была между нами, не способна меня удержать.
Но я понимала, что даже такая огромная любовь, которая была между нами, не способна меня удержать.
На мою сторону, как всегда, встал папа. Тем более что подвернулся замечательный случай – в Казань приехали ребята из Москвы и предложили: "Давайте мы поживем некоторое время в вашей квартире, в Марининой комнате, а ей предлагаем перекантоваться у нас в Москве. Там, правда, живет одна девочка, но квартира большая, часть комнат пустует. Пусть подселяется". Предложение всех устроило, мы ударили по рукам, я записала их московский телефон и адрес, папа предварительно позвонил моей гипотетической соседке, она подтвердила: "Конечно, пусть приезжает". Все мои вещи, все, что было нажито за семнадцать лет, легко поместились в один клетчатый баул, впрочем, неожиданно тяжелый. Как потом выяснилось, сердобольная мама, ничего не сказав мне, положила на дно сумки баночку варенья (литра два, не меньше), чтобы дите не оголодало в этой самой Москве. Стоя на перроне в ожидании поезда Казань – Москва, я натурально заливалась слезами: уезжать из родного города, оставляя в нем любимого человека, на деле оказалось очень непросто. Я строчила Андрею сообщение за сообщением, маялась, страдала, но в глубине души знала – ехать надо.
Ууезжать из родного города, оставляя в нем любимого человека, на деле оказалось очень непросто. Я строчила Андрею сообщение за сообщением, маялась, страдала, но в глубине души знала – ехать надо.
На следующий день, выйдя из поезда на Казанском вокзале и ступив на московский перрон, я готова была прыгать от счастья. Вот она – свобода! Я – в сказке! Могу идти куда захочу, могу купить себе что понравится, сотворить что угодно. Да вот прям здесь, на перроне, улягусь – и никто слова мне не скажет. И ругать не станет. И я двинулась навстречу этой свободе и этой сказке. Маленькая девочка в огромных ботинках, с дредами на голове, волокущая за собой по перрону огромную клетчатую сумку, за которой тянулся кровавый след (это разбилось варенье, о котором я до последнего момента даже не догадывалась).
Я знала, что с голоду не помру, и даже если ни один из музыкальных лейблов мной не заинтересуется, пойду играть на гитаре в переходе.
В том, что у меня все получится, я тогда не сомневалась ни секунды. Мои песни придавали мне уверенности. Я знала, что с голоду не помру, и даже если ни один из музыкальных лейблов мной не заинтересуется, пойду играть на гитаре в переходе. Меня не смущала перспектива стать уличным музыкантом. Я человек неизбалованный, быт меня никогда не интересовал, а на кусок хлеба и стакан чая я себе заработаю всегда. Размышляя на эту тему, я оставила сумку, истекающую вареньем, в камере хранения на вокзале и отправилась по тому адресу, который дали наши постояльцы. Выйдя из метро "Царицыно" и уверенно дойдя до искомого дома, вместо него я обнаружила… заброшенное полуразрушенное здание без окон, без дверей. Поблуждав по его лабиринтам, я наткнулась на компанию развеселых бомжей, которые наслаждались жизнью. Перед ними стояла бутылка водки, а рядом на газетке – единственный огурец, разрезанный на кусочки по числу участников трапезы. Они страшно удивились, выслушав мою историю о том, что именно тут я и должна жить, радушно предложили присоединиться к их компании, выделили место на матрасике в углу и предложили водки и огурца. Я вежливо отказалась и побрела восвояси. Зашла в соседний дом – жилой, по счастью, – постучалась в первую попавшуюся квартиру, сказала, что мне срочно надо позвонить в Казань, меня (убей не понимаю почему) пустили и дали телефон. Я бодро сообщила Шульцу, что потерялась, где жить теперь не знаю и где меня искать теперь в Москве – не представляю, и положила трубку. Делать нечего, надо было отправляться обратно на вокзал. Я шла по улице под проливным московским ноябрьским ливнем, и тушь стекала по щекам. Только что я обнаружила: меня банально кинули (этим ушлым ребятам, нашим постояльцам, надо было перекантоваться в Казани, и они дали мне несуществующий адрес и телефон, по которому отвечала специально обученная девушка). Жить мне было негде. Денег в обрез. Возвращаться в Казань нельзя, это значило бы, что я сдалась прямо на старте. Что бы сделал на моем месте любой человек? Правильно, отчаялся бы. А я была счастлива. Ведь я в Москве! Что еще надо?
Остаток дня я разъезжала по городу, удивляясь, что так легко ориентируюсь в метро, которое до этого видела только на картинках. Я съездила в благословенное Перово, посмотрела на тот самый двор, увидела сломанную березу и лавочку у подъезда, убедилась, что все именно так, как я себе и представляла. А когда пришло время ложиться спать, вернулась на вокзал. Тогда в зал ожидания еще можно было войти без обратного билета. Милицейские рейды, конечно, ходили и интересовались у подозрительных личностей, почему они там ошиваются, но я и тут нашла способ избежать неприятностей. Я заприметила столик в пельменной на втором этаже, села, поужинала и решила спать прямо тут же, сидя за столиком, положив голову на сцепленные руки. Когда поблизости появлялся наряд милиции, официантка подходила ко мне и шепотом говорила: "Пссс!" Я вставала и плелась в соседнее здание в женский туалет, а через двадцать минут возвращалась за свой столик и продолжала спать. Наутро в том же туалете умылась и отправилась снова покорять Москву.
В компании "Союз", на которую я надеялась, с распростертыми объятиями ко мне никто не кинулся. Нет, они были не против поработать, но не сейчас, чуть позже, когда у них на меня появится время. Просили оставить телефон и заходить почаще. Впрочем, я понимала, что свет на них клином не сошелся и остаются другие компании. Я методично обошла их все, закинула менеджерам кассеты со своими записями. Побывала и на "Русском радио", вручила вахтеру свою кассету в полной уверенности, что со мной, такой суперзвездой, свяжутся на следующий же день (не знаю, на что я тогда рассчитывала. На то, что они на вокзал позвонят? В пельменную? Попросят Марину с третьего столика?). Но в конечном счете все это было не важно – меня просто переполняли эмоции, радость хлестала через край. За целый день я могла съесть один пирожок, с этим пирожком в зубах радостно бросалась выходить из метро там, где написано "Вход", с просроченным билетиком ломилась в турникеты, возмущаясь, что ничего не работает. Пару раз загремела в кутузку, потому что нарвалась на проверку документов и прописки, которой у меня, как вы понимаете, не было. Но я все равно оставалась уверена в том, что этот город – мой и что у меня в итоге все получится.
Пару раз загремела в кутузку, потому что нарвалась на проверку документов и прописки, которой у меня, как вы понимаете, не было. Но я все равно оставалась уверена в том, что этот город – мой и что у меня в итоге все получится.
Несмотря на все это броуновское движение, которое я сама себе организовала в Москве, рационализм не покинул меня окончательно. Памятуя о том, что я студент и не за горами первая сессия, я записалась в Ленинскую библиотеку. Одной из первых лекций, которую я прослушала на факультете связей с общественностью Казанского технического университета, была как раз лекция о том, как же повезет студенту, если он хоть раз в жизни попадет в Ленинку. Эти слова я запомнила. В один из первых дней в Москве решила, что именно я должна стать этим студентом-счастливчиком, и поехала искать библиотеку. Открыла тяжелую дубовую дверь, а за ней – тишина. Абсолютная. И только часы отстукивают секунды, и этот звук разлетается по залу. Массивные столы, зеленые лампы, огромные тяжеленные стулья. Я проводила там по несколько часов в день, читая, пока не начинали болеть глаза, а потом, устав грызть гранит науки, отправлялась на станцию метро "Александровский сад" – послушать местных музыкантов. Ребята играли отлично, я быстро нашла с ними общий язык и уже на третий день присоединилась к их группе. Конечно, все они были немножко раздолбаи, зато музыканты – от бога, и могли сыграть на слух все, что угодно. Мы пели все, чего просили наши души и отдельные поклонники, которые тут же завелись у нашей группы. Мне казалось, что я круче всех этих звезд из телевизора, потому что делала настоящую, живую музыку с настоящими, реальными музыкантами. Эти парни совершенно не парились ни о своем сегодняшнем заработке, ни о своем будущем – просто играли то, что нравится. Такой драйв был! А за это люди добрые нам еще и платили – подкидывали деньги в раскрытый футляр от альта. Пусть и немного, но на чебуреки и кока-колу хватало. Правда, часть наших средств в обязательном порядке уходила стражам порядка. Милиция никогда не упускала повода к нам придраться, нас часто затаскивали в кутузку, и приходилось откупаться – в том числе и затем, чтобы позволяли стоять в этом переходе. Иначе выгнали бы и пришлось бы искать другое место.
А в том, другом, тоже свои блюстители… В общем, схема понятна. Конечно, особого уюта в нашем подземелье не наблюдалось: сквозняки и холод. Да и присесть некуда – когда ноги совсем уставали, плюхались прямо на цементный пол или на собственные куртки. Но это была настоящая жизнь. Я мгновенно обзавелась знакомствами среди коллег – таких же уличных музыкантов. Правда, случались и встречи, узнав о которых, мои родные пришли бы в ужас. К примеру, частенько мы по-приятельски общались с настоящим бомжом – жуткого вида, грязным, вонючим. Звали его Саша, и он, приняв на грудь, утверждал, что Александровский сад назван в его честь.