Такая развеселая жизнь – библиотека, музыканты в переходе, а ночью Казанский вокзал – продолжалась больше недели. Как бы хорошо и свободно я себя ни чувствовала в тот момент, в глубине сознания вертелась мысль о том, что все-таки бомжевать не годится и надо попытаться вернуться домой. Как-то я с трудом смогла из автомата дозвониться до Шульца и сказать, что я жива-здорова, ночую на вокзале. Однажды утром, разлепив глаза за столиком любимого кафе, обнаружила его перед собой – злого, издерганного. Объяснив мне, как называется все, что я тут творю, он схватил меня за руку, повел к кассе, купил обратный билет в Казань и на следующий день сдал с рук на руки родителям. Постояльцы наши, отправившие меня в путешествие по несуществующему адресу, в тот момент уже съехали и только поэтому, видимо, остались живы и не покалечены: папа, услышав мой рассказ об их подставе и о разрушенном доме, был в жуткой ярости.
Вот так окончилась моя пробная поездка в Москву. Но все это только укрепило меня в мысли, что я на правильном пути и надо попытаться вернуться туда. На этот раз уже папа приступил к руководству, позвонил своей сестре, которая жила в подмосковном Дмитрове, посадил меня в машину, довез до квартиры и сдал родственнице с рук на руки. И я вновь оправилась в путешествие по лейблам и звукозаписывающим студиям. Тогда, впрочем, это никого не удивляло, многие ныне известные и маститые артисты в самом начале творческого пути мотались по стране с сумками, битком набитыми кассетами со своими записями, в надежде, что кто-то их расслышит. Я методично обходила студию за студией, реакции не было никакой, и я начала волноваться. Поначалу мне казалось, что все должно получиться легко и гладко, ведь в Казани было именно так. Я, шестнадцатилетняя девочка с хвостиками, пришла на радио и спросила: "Где у вас тут главный редактор?" Мне объяснили, в какой кабинет идти. Захожу. Там сидит такая большая женщина, очень добрая, и спрашивает меня: "Маленький, ты куда? К кому?" Я говорю: "К редактору. Вот мои записи". Через несколько дней их уже крутили в эфире. И в московские клубы я рассчитывала пробиться так же легко, как в родном городе. Но на деле все оказалось не столь просто. Я прошла по всем концертным агентствам, рассказала, что готова выступать "на разогреве". Гонорар в то время значения не имел никакого. Как говорится, "нам хлеба не надо, работу давай!". Предложений оказалось не так чтобы очень много, но они были. Я писала песни для группы под названием "Ш-cola". Они, кстати, до сих пор стоят в Интернете, я указана там как автор и исполнитель. Также в моей трудовой биографии есть совершенно феерическая работа с группой "Губы". Я записала вокальные партии для коллектива, который замыслили как полностью продюсерский, то есть организовали кастинг, и сотни девочек с ногами от коренных зубов собрались на прослушивание. Точнее, на просмотр – никакого извлечения звуков не предполагалось, петь за них должна была я. Меня очень забавляла эта длиннющая очередь из красоток. Я разгуливала между ними в своих дредах и прикидывала, кому же достанется мой голос. Потом вдруг продюсеры осознали, что с этими модельками ничего, кроме клоунады, у них не выйдет, и предложили мне выйти на сцену самой. "Только надо тебя немного приодеть", – сказали они, критически оглядев мои джинсы и растянутую майку. "Да мне без разницы, только давайте обойдемся без перьев и прочих страз". Из меня решили сделать девочку – купили мне корсет и силиконовые накладки на отдельные части тела, которые, по мнению продюсеров, были у меня недостаточно выпуклыми. Что сделала Марина, увидев эти силиконовые липучки? Она сначала напялила липучки поменьше себе на голову и принялась носиться по офису с воплями о том, что она теперь космонавт, а потом налепила липучки побольше на то место, где им и положено быть, прямо поверх джинсов, и станцевала танец имени Дженнифер Лопес. В общем, группа "Губы" почила, так и не успев родиться.
Москва постепенно обтесывала меня. Я становилась настоящим столичным жителем, научилась ловко ориентироваться в метро и на улицах, проходить мимо милицейского патруля так, чтобы меня приняли за местную и не остановили. Это оказалось очень просто: надо всего лишь идти уверенно и быстро, не улыбаясь и глядя перед собой сосредоточенно и серьезно. Как только я эту науку освоила, меня перестали забирать в "обезьянник" и жить стало значительно легче. Но с финансовым благополучием дело по-прежнему обстояло не важно. Жить в Москве бесплатно не получалось. Я съехала от родственников, которых не хотела обременять (да и мотаться каждый день на электричке из Дмитрова в Москву было несподручно), и сняла однокомнатную квартиру на двоих с подругой-танцовщицей. Плата была небольшой, всего по тридцать долларов в месяц, но эти деньги тоже где-то предстояло раздобыть. И в какой-то момент, отчаявшись ждать отклика с "Русского радио", я вдруг подумала: "А может быть, мама права? Может быть, действительно надо искать хорошую работу – страховым агентом стать, не знаю, или клерком каким-нибудь… А музыку оставить только как хобби? Может быть, это будет правильно?" И я отправилась по собеседованиям. К моему удивлению, меня не брали даже страховым агентом – уж очень вызывающими были мои дреды и клетчатые шарфы, вечные гриндерсы и кепки. Помыкавшись по собеседованиям, я наконец нашла себе работу… в банке. Да, в банке. Представьте себе. В банке из-под пепси-колы. Я ходила по улицам в костюме банки и раздавала рекламные листовки. Работодателей не волновал мой внешний вид, потому что банка его надежно скрывала. Я начала получать более-менее стабильный доход. А с музыкой завязала. Ну, по крайней мере, на тот момент я была в этом абсолютно уверена. Кому нужны мои песни? Мою судьбу, как всегда, решил случай.
Глава 3. Перевернуть планету вверх дном
Работа в банке и редкие концерты постепенно стали приносить более-менее устойчивый доход. И хотя жизнь моя была максимально далека от идеала, я смогла совершить еще один шаг в его направлении и позволила себе снять однокомнатную квартиру, ни с кем ее не деля. Нашла фантастически заманчивое предложение – шестьдесят долларов в месяц (копейки!) – да еще и в любимом мной Царицыне. Кстати, недалеко от того памятного разрушенного здания, где двумя годами ранее почти разделила трапезу с бомжами. Здание было на месте. Бомжи наверняка тоже. На всякий случай проверять их наличие я не стала. Впрочем, дом, в котором я нашла себе жилье, не сильно от тех руин отличался. Едва войдя в подъезд, я сразу поняла, почему за квартиру просят столь фантастически маленькие деньги. Дом выглядел так, будто его бомбили. В полу зияли сквозные дыры, и при желании можно было рассмотреть, что делается в подвале. Квартира оказалась примерно в таком же состоянии, но с моим тогдашним доходом привередничать не приходилось, и я туда переехала. В первую же ночь обнаружила, что живу не одна – на кухне откуда ни возьмись (скорее всего, из подвала) материализовалась огромная рыжая крыса. Чувствовала она себя там по-хозяйски и страшно удивилась, когда обнаружила, что на ее законной жилплощади поселился кто-то еще. Окинув меня оценивающим взглядом, крыса вернулась к инспекции кухонных ящиков и столов. Ассортимент мою соседку вполне удовлетворил, особенно ее вдохновили сосиски. Крыса аккуратненько выгрызла их из полиэтиленовой оболочки, а потом поволокла эту шкурку куда-то в укромный уголок. Я – юный натуралист со стажем – не могла упустить редкий шанс и решила завязать с ней отношения. Для начала, думаю, надо бы ее искупать, все-таки подвальный житель, кто знает, какая там антисанитария. Положила в ванной кусочек сыра и заняла наблюдательный пост в коридоре на полу. Жду крысу, а чтобы не терять время даром, пишу песню "Ветром стать". Когда был дописан второй куплет, крыса обнаружила свое присутствие – вальяжно продефилировала по коридору в ванную. Зашла, осмотрелась, увидела сыр и замерла в нерешительности: есть явно хотелось, но смущали лужи на полу ванной: мокрые лапы, видимо, не входили в планы животного. Знаете, что она придумала? Вспомнила про шкурки от сосисок, которые сама же недавно где-то заныкала. Принесла эти шкурки в зубах в ванную. Постелила их на пол. И по ним уже дошла до сыра. Я, воспользовавшись тем, что крыса увлеклась трапезой, ее поймала – опыт-то у меня внушительный, и ужей, бывало, ловила, и ящериц. Посадила в ванну, пустила струю воды из крана – крыса моя как завизжит! У меня чуть уши не лопнули. Вывернулась она из моих цепких объятий и исчезла в ближайшей дырке в стене. Больше я ее не видела. Что характерно, других крыс в квартире тоже не наблюдалось, хотя в подвале они тусовались большой толпой. Видать, моя передала товарищам по цепочке: "Не ходите туда, там, конечно, сосиски дают, но зверей при этом мучают так – живыми не уйдете".
Так я и жила – одна в пустой квартире с дырявым полом и трещинами в стенах. Впрочем, одиночество продлилось недолго. Мои казанские друзья быстро прознали, что у Марины есть теперь своя хата, где можно перекантоваться в случае необходимости, и ко мне потянулась вереница близких и дальних друзей. Кто-то уже освоился в Москве и возил по студиям свой новый материал, кто-то приезжал впервые и делал робкие попытки утвердиться в шоу-бизнесе. Вопросов, где жить, у них не возникало. Иногда у меня на полу одновременно размещались на ночлег до десяти человек. Особо дорогие гости купили свои именные матрасы и, приезжая, имели гарантированное спальное место. Одним из таких гостей был Шульц. С того момента, как мы расстались, прошло уже много времени, раны в душе затянулись. Мы постепенно начали общаться снова, как хорошие друзья, а потом и вовсе стали друг другу кем-то вроде близких родственников. Дружили семьями. Он женился на девочке, которая давно ему симпатизировала, у них родился сын, и я наблюдала, как он растет. Шульц часто бывал у меня в гостях и однажды прямо с порога объявил:
"У меня для тебя есть подарок!" На его раскрытой ладони сидел маленький мышонок. "Вот тебе друг, – сказал Шульц, – он, когда вырастет, сожрет всех твоих врагов!" Андрей все-таки очень хорошо меня понимал и знал, что мне просто жизненно необходим был хоть какой-нибудь домашний питомец. Мышонка назвали Доберманом, через несколько месяцев он превратился в огромную крысу, но был абсолютно ручным. Ездил вместе со мной по важным делам, сидя либо в кармане, либо у меня на плече. Мы понимали друг друга без слов, и нам было очень хорошо вместе.
Жизнь была прекрасна. За одним только маленьким исключением – концертов становилось все меньше и меньше. Я радовалась любым предложениям, мчалась куда-то в Подмосковье на какие-то сомнительные площадки, где кроме меня выступали еще сорок человек. Но постепенно иссякли и они, наступило полное затишье. Обо мне забыли. "Пора возвращаться в Казань к маме с папой", – решила я и начала собирать вещи. Но однажды в квартире раздался звонок. "Мы приглашаем вас выступить на большом фестивале в Питере". Я купила билет в общий вагон (на другие не было денег) и поехала, уверенная, что опять позвали спеть у кого-нибудь "на разогреве". Ранним утром выхожу из поезда на Московском вокзале – мне навстречу охранники. Красивые. В пиджаках. Ну, думаю, не иначе звезда какая-то в поезде едет, сейчас встречать ее будут с музыкой. Оглянулась даже – нет, вроде никого. Иду себе дальше. Мне наперерез бросается организатор с букетом. "Здравствуйте, мы вас ждем, проходите, пожалуйста". И цветы мне вручает. Сажает в машину, везет в гостиницу. "Ой, неудобно-то как. Перепутали меня с кем-то. Скандал будет!" – думаю я, глядя в окно машины на пробегающие мимо питерские улицы. И вдруг краем глаза замечаю афишу того самого фестиваля, на который, собственно говоря, приехала. И там между группами "Звери" и "Дискотека Авария" стоит некая "Макси-М". "Это вообще кто? Может, это действительно я? Ну ладно, была не была, выйду на сцену, спою две песни и сбегу потом на поезд, пока не поймали и не объявили самозванкой". С этими мыслями я шагнула из-за кулис к микрофону.
Я не понимала, что происходит. Еще вчера я сидела дома и, глядя в глаза своей крысе, говорила ей о том, что мы уезжаем в Казань, потому что никому не нужны, а сегодня стою перед огромным залом, и пятнадцать тысяч человек поют мою песню.
То, что произошло потом, не укладывается у меня в голове до сих пор. Пятнадцать тысяч человек, увидев меня, разом начали аплодировать, кричать, в зале началась какая-то вакханалия. Овации были такими, что я не могла начать выступление. Просто опустила микрофон и стояла, выжидая, когда зал немного затихнет. А когда зазвучали аккорды "Трудного возраста", зрители запели. Хором. Я не понимала, что происходит. Еще вчера я сидела дома и, глядя в глаза своей крысе, говорила ей о том, что мы уезжаем в Казань, потому что никому не нужны, а сегодня стою перед огромным залом, и пятнадцать тысяч человек поют мою песню. Дослушав свою композицию в исполнении зрителей, я поклонилась им и медленно, совершенно ошарашенная, ушла за кулисы. Вечером заперлась в номере в ожидании обратного поезда, села на диван и долго раздумывала на тему: "Это вот что сейчас происходило?" В Москве я была абсолютно оторвана от медийной жизни: газет не читала, телевизора и радио, а уж тем более Интернета не имела. И я знать не знала, что мои песни уже давно просочились в Сеть и зажили там очень активной, отдельной от меня жизнью. Люди их искали, скачивали, слушали, особо ушлые продавцы помещали композиции на самопальные сборники, называя меня там то певицей Светой, то почему-то группой Тату. Самые осведомленные придумали какую-то Макси-М (ее я и видела на афишах фестиваля). Люди учили песни наизусть и очень хотели выяснить, кто же это все сочинил и поет. Я знать не знала ни о чем! И если бы не это приглашение на фестиваль – уехала бы в Казань учить детей музыке. И вместо певицы Максим жила бы сейчас на свете преподаватель сольфеджио Марина Сергеевна.
И если бы не это приглашение на фестиваль – уехала бы в Казань учить детей музыке. И вместо певицы Максим жила бы сейчас на свете преподаватель сольфеджио Марина Сергеевна.
Едва поезд Санкт-Петербург – Москва примчал меня домой, вокруг началось активное движение. Звонили представители самых разных лейблов, предлагали заманчивые контракты. К счастью, в этом вопросе я была тогда уже стреляным воробьем. За два года до этого, бродя от продюсера к продюсеру с сумкой своих кассет в руках, я заглянула в том числе и в компанию Арс, которой руководил Игорь Крутой, и там познакомилась с прекрасным человеком – Вадимом Боднарюком. Он был директором Арса – крупнейшей по тем временам компанией, любой музыкант посчитал бы за честь просто войти в эти двери и не быть изгнанным. И я, девчонка, мечтала о том, что мной будет заниматься Игорь Яковлевич. Вадим хотя и понимал, что я им совершенно не подхожу (прежде всего из-за моего строптивого характера), но тем не менее всегда был со мной подчеркнуто вежлив. Он совершенно безвозмездно прочитал мне целый курс лекций по юридическому ликбезу, поясняя на пальцах, какие ловушки поджидают человека в каждом контракте и что стоит за каждым хитрым вычурным речевым оборотом. Впоследствии я не раз видела, как молодые артисты губили себя, попадаясь на удочку: "Ой, мне предложили контракт в Москве". И подписывали все бумаги, не глядя, не вчитываясь, обрекая себя на годы творческого простоя. Неопытный певец, заключая контракт, уверен в том, что отныне им будут заниматься, не дадут пропасть и введут в высший свет российского шоу-бизнеса. На деле все получается совсем не так. Если ты талантливый, молодой и красивый – тебя подпишут на лейбл. Но заниматься будут не тобой, а другим артистом – менее талантливым и красивым, но одарившим компанию не песнями и стихами, а папиным бюджетом. А твои песни придержат до лучших времен – авось как-нибудь сами выстрелят. При этом распоряжаться ими ты не сможешь. Подписал контракт на пять лет? Свободен. И в результате огромное количество артистов мечтают не подписать контракт хоть с кем-нибудь, а расторгнуть уже имеющийся, который связывает их по рукам и ногам.
Наученная горьким опытом своих коллег, я не подписывала ничего до тех пор, пока не пришла в компанию "Гала-рекордз". Туда я отправилась не с пустыми руками, а прихватив с собой копию записи того самого фестиваля в Санкт-Петербурге, на которой видно, как пятнадцатитысячный зал хором поет песню "Трудный возраст". Мы с "Гала-рекордз" друг другу сразу подошли. Я не говорила: "Сделайте из меня звезду, и побыстрее". Они не обещали: "Девочка, мы сделаем тебя лидером всех хит-парадов прямо завтра" – и не пытались меня обдурить. Видели, что пришел готовый артист, сделавший уже очень многое и при этом не вложивший в свою раскрутку ни копейки. Единственный их минус (обернувшийся впоследствии плюсом) – до меня "Гала-рекордз" занималась только продажей пластинок, у них был каталог одной из крупнейших европейских компаний EMI, были стеллажи с дисками, и они знали, как продавать уже готовое. А как создавать новое имя – не знали. Мы договорились, что будем пробовать и учиться, пусть даже на ошибках. Подписали в результате не контракт, а некое трудовое соглашение, с которым и проработали десять лет.
У меня началась совершенно новая, интересная и насыщенная жизнь. Мы действовали по наитию, совершали ошибки, дело шло не так быстро, как бы нам того хотелось, но работа приносила колоссальное удовольствие. Мы всегда оставались командой: вместе придумывали новые ходы для того, чтобы о певице Максим узнали как можно больше людей. Бюджета при этом у нас не было никакого. Единственное, во что мы вложились – в съемки клипа "Трудный возраст", потратили на него аж целых шестнадцать тысяч рублей! Снимали в Таллине, сценарий писали, что называется, "на коленке" в поезде по дороге на съемочную площадку. Изначально предполагалось, что я буду романтично ехать куда-то вдаль на мопеде, с голубым шарфиком, развевающимся за спиной, и в очках-"кошках". Но я, прочитав этот вариант сценария, сказала: "Этого не будет. Ребят, ну какой шарфик, вы что?" И мы быстро принялись переписывать весь сюжет. Скейтеров и танцоров, которые тоже приняли участие в съемках, нашли уже на месте, буквально на улице. Увидели группку подростков, которые тусовались неподалеку от места съемки, подошли к ним и спросили: "Не хотите сняться в клипе?" Чем мотивировали – уже не помню, то ли за еду предложили поработать, то ли за идею, то ли за место в истории. Но отработали они на совесть – видимо, мы были достаточно убедительны. Да и как иначе? Когда у тебя на все про все только шестнадцать тысяч, сработать могут лишь энтузиазм, тяга к экспериментам и решительность. На этом топливе работали тогда все. Наши менеджеры ночами напролет дежурили в подъездах главных редакторов важных изданий, выжидая, отлавливая, доказывая, что надо дать в журнал несколько строчек про Максим. Телефоны обрывали, разговаривали, придумывали информационные поводы. И если кто-то приносил газету с напечатанной заметочкой – это становилось счастьем для всех. Мы делали общее дело, и я при этом никогда не чувствовала себя какой-то там звездой – была такой же частью команды, как и все остальные.