- Кому надо, знают. Здесь все боятся обидеть Амирова, нефть у него, - припомнил Михалыч, видно, еще расстраиваясь из-за отобранного люкса. - А Севостьяновы - это десять амировых, двадцать амировых: и нефть, и газ, и лес - короче, Сибирь, а в последнее время еще и часть дальневосточной рыбы.
Маша совсем успокоилась и стала ждать Андровского, но зам по безопасности не показывался. Она прошла по всем четырем залам ресторана. Познакомилась с пухлыми, как дочь, Надюхиными родителями. Издалека улыбнулась Амирову. Нефтяные принцы заметили Машу. Эльчин, показывая на нее глазами, стал ябедничать отцу, а Сейран уставился в стол. Чудной парень. Когда ехали в ресторан, все время смотрел на Машу. Ответишь взглядом - отвернется…
Андровского не было. Похоже, сотрудники ужинали в другое время или в другом месте.
Может, оно к лучшему? Маша себя знала. Сегодня при мысли об Андровском у нее губы пляшут от ярости. А завтра подслушивающее устройство под потолком станет просто опасной мебелью вроде стула со сломанной ножкой. Знакомую опасность можно обойти: на стул не садиться, при "жучке" не секретничать. Пускай Андровский думает, что ему все известно о Маше. А перед отъездом она вместе с ключами от номера сдаст портье "жучок" и попросит передать заму по безопасности. С приветом от внучки генерала Алентьева.
Жаль, нельзя будет посмотреть, как вытянется породистая физиономия Андровского.
На обратном пути, в автобусе, к Маше подсел Володя, как бы нечаянно оттерев уже готовую плюхнуться на сиденье Надюху. Колбасная принцесса из мстительности устроилась сзади и всю дорогу дышала им в уши.
Ни о чем важном в таких условиях говорить было невозможно, зато неожиданную важность приобрел недавний разговор в ресторане, которому Маша тогда не придала значения. Обстановка была неподходящая. Кругом питаются, человек под руку отводит тебя к маме и говорит: "Пришлось соврать, что ты мне нравишься". Разумеется, если он сам признается, что соврал, то ни о чем особенном речи быть не может, несмотря даже на то, что человек похож на крашеного перекисью Киркорова. И ты так же не всерьез спрашиваешь: "А на самом деле?" - "На самом деле тоже, но давай не смешивать, против Эльчина я бы крокодилу помог". И это ясно: не мог же человек сказать: "Нет, ты мне не нравишься, я такой уродины в жизни не видал", тем более, что это неправда.
Но теперь, когда Володя сидел рядом, в сказанном раньше появилась доля серьезности. Было "Пришлось СОВРАТЬ, что ты мне нравишься", а стало "Пришлось соврать, что ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ". Не исключался и третий, неопределенный вариант: "ПРИШЛОСЬ соврать, что ты мне нравишься".
Расстались, даже не попрощавшись. Володю окликнул из бара незнакомый парень, он сказал: "Извини, мы с ним год не виделись" и ушел обниматься и болтать. А Маша, наскоро простив Надюху за настырность, поплелась к ней обсуждать все смысловые оттенки фразы "Пришлось соврать, что ты мне нравишься".
У колбасной принцессы она просидела до полуночи. Напряженная дискуссия с примерами из художественной литературы и личной практики привела к общеизвестному выводу, что все мальчишки гады. Ну что ему стоило прямо сказать: "Ты мне нравишься"?!
Маша доплелась до своей комнаты, мечтая об одном: рухнуть на кровать Тургенева, и пусть не успевшие спрятаться клопы пеняют на себя.
Но заснуть ей пришлось нескоро.
Глава VI ПРОСТО МЕСТЬ
Нож Ваха украл в ресторане. С чужого стола, конечно. Плохо наточенный, с закругленным концом и неудобно сидящей в ладони мельхиоровой ручкой, он мало годился для дела. Но покупать нож в магазине было нельзя: продавец запомнит.
На заднем дворе музея Ваха раскопал из-под снега кирпич, принес в номер и стал точить свое оружие. Ш-ших, ш-ших. Кирпич мягкий, сталь крепкая. Много работы.
Эльчин заинтересовался:
- Кинжал делаешь? Кровная месть девке?
- Почему кровная? Просто месть. Не по не по адату, а по шариату, - объяснил Ваха.
- А какая разница?
Он и этого не знал.
- Адат - законы предков, шариат - законы мусульман. Не всегда одинаковые. Наши адаты разрешали кровную месть. У тебя угнали овец, ты всю семью обидчика вырежешь. А Священный Коран говорит: зачем убивать, если у тебя никого не убили? Надо око за око, зуб за зуб.
Эльчин понял, что Ваха серьезно, и загорелся:
- Тогда и я с тобой! Прижать ее в углу, нож к горлу и - по морде!
- Нет, это моя месть, - сказал Ваха и опять ножом: ш-ших, ш-ших.
Лезвие уже острое, годится горло резать. Но девка не будет спокойно ждать. Дерется, как спецназовец. Надо и конец клинка заточить. Сперва ударить ее в живот, а уж потом - на левый бок и лицом к Мекке.
Ш-ших, ш-ших. Эльчину надоело смотреть, ушел. Опять пива насосется, шайтан! Какой отец, такой и сын.
Ш-ших, ш-ших. Готово острие, а к девке еще рано: люди не спят, по коридору ходят. Ваха разрезал бумажник, оплел рукоятку ножа кожей. Это чтобы не скользила в ладони, когда ее кровью зальет.
А в коридоре музыка, топот. И вдруг в дверь повалили рожи в масках: козлы, свиньи, какие-то круглолицые с зеленым хохолком! Пялятся на Ваху. Эльчин впереди, нарядился кафирским Дедом Морозом:
- Ну как?! - орет. - Готово орудие мести?
Выдал, болтун проклятый, выдал, шайтан! Рожи галдят, смеются. Ваха упал на диван, отвернулся. Слышит - его нож по рукам пошел:
- Ты смотри, как бритва!
- И ручка… Народное творчество…
- Ой, девочки, держите его, я боюсь!
Ваха лежит, ждет охрану или сразу ментов. А рожи поорали и ушли со своей музыкой. "Правильно, - думает Ваха, - гражданское население удалили, сейчас спецназ ворвется".
Тишина. Только чудится Вахе, вроде дышит кто-то. Не выдержал, обернулся. Сидит девка, вертит в руках его нож.
- Ты ведь правда хотел меня резать, - говорит, а на шее бьется голубая жилка. - Они не поняли никто, думали, шутишь. А ты обиделся, да? Бедненький!
Если бы она стала драться, Ваха бы тоже дрался. Если бы закричала, Ваха дрался бы все равно, и отнял бы нож, и полоснул бы по голубой жилке. А она сказала: "Бедненький!".
Ваха отвернулся. Под лопаткой чесалось, значит, девка сюда вонзит нож. Кто прятался в лесах, тот чужие взгляды чувствует спиной. Он уловил шорох и подумал: "Ну и пусть".
Легкая, пахнущая почему-то яблоком рука прикоснулась к его щеке.
- Не плачь. Хочешь, я извинюсь?
- Я плачу?! - возмутился Ваха.
- Нет, конечно. Прости, я ошиблась.
Ваха успокоился и тогда понял, что правда плачет. Он, моджахед. А кафирская девка его жалеет. Это было так непонятно и так позорно, что Ваха заплакал сильнее.
- Не смотри на меня! Отвернись, девка! - выдавил он.
- А ты другие слова знаешь? "Девушка", например. Или "Маша".
- Мириам по-нашему. А я Ваха, это значит "живи".
- А почему тебя Сейраном зовут?
Попался! Ваха сразу вспомнил каждый шорох за спиной. Был стук? Был, слышался, это Маша положила нож на стол. Оттолкнуть ее, вскочить… А потом? Пробраться в Ичкерию, подорвать еще один бронетранспортер. Мало Ваха их подорвал? А по щеке его не гладили. Может, мама в детстве, но Ваха не помнил.
- Ваха - домашнее имя, меня так мама звала, а Сейран - имя для всех, - вывернулся он. - У вас разве не бывает?
- Бывает. Мою одноклассницу дома зовут Кошкой. А почему ты сказал "звала"? Она теперь с тобой не живет?
- Она нигде не живет. Снаряд попал в дом.
- У вас в Азербайджане?
- Да. Где ж еще? - подтвердил Ваха. - У тебя рука пахнет яблоком.
- Чистила яблоко, вот и пахнет.
Ваха поймал Машину руку и поцеловал.
Глава VII СЮРПРИЗ ОТ МАМИНОГО ЖЕНИХА
С утра Маша растолкала Надюху и объявила, что настал тот самый день, за который кто-то обещал ее научить кататься на лыжах. Колбасная принцесса бормотала, что это была не она, и с головой накрывалась одеялом. Через полчаса, двигаясь вязко, как пластилиновая, она сползла с постели и села причесываться.
- Время к завтраку, - объявила Надюха, поглядывая на Машу в зеркало. - А после завтрака надо будет поспать, чтобы жирок завязался.
Маша плюнула и решила обойтись без тренера.
Отошла по тропинке в заснеженное поле, чтобы не срамиться у всех на глазах. Если не считать одной провальной попытки на школьной физре, это был ее первый выход на лыжах. В Машином родном Укрополе видят снег не каждый год и в основном пока он летит. Упавший снег в Укрополе - это грязь. "Укропольский лыжник" - бородатая шутка.
Она оглянулась на музей - далеко, не увидят. Прицепила лыжи, сделала шаг… И ноги разъехались.
Лыжи скользили и вперед, и назад. Только благодаря специальным зубчикам на изгибе, которые немного тормозили задний ход, удавалось выдерживать общее направление вперед. На каждый шаг приходилось полшага отката.
Но в провинции растут фантастически упорные люди. Они тренируют характер пилением дров, поливкой огорода и тому подобными занятиями, требующими не столько силы, сколько выносливости и некоторого занудства. Маша и не подумала взять лыжи на плечо и вернуться пешком. Решила же учиться, вот и училась.
Подошло время завтрака. У музея стоял автобус, кто-то в него садился, кто-то ехал в "Райские кущи" на своих машинах. Маша решила, что и на лыжах проковыляет пять километров до "Кущ". А переодеться к завтраку можно будет в мамины джинсы.
В числе приятных мелочей вроде кармашков, кулисок, висюлек, у комбинезона имелись затянутые сеточкой клапаны для проветривания. Только Маша еще не научилась ими пользоваться и тонула в поту. Постепенно в душу укропольской лыжницы начало закрадываться подозрение. К лыжам прилагался пластмассовый чемоданчик с мазями. До сего момента Маша была убеждена, что нужны они для скольжения, и пока лыжи новенькие, гладкие, мазать их - только портить. И вдруг подумала: а если мазь нужна, чтобы, наоборот, не скользить назад? Объяснить это логически она не могла: если лыжа будет шероховатой, она ведь и вперед не поедет. Но подозрение крепло.
Измучив себя до темноты в глазах, Маша вскарабкалась на пригорок и остановилась оглядеться. Музейная усадьба отсюда казалась маленькой и ненастоящей, как модельки домов от игрушечной железной дороги. Она попыталась разглядеть свое окно и не смогла. Под обрывом петляла речка с невразумительным названием Воря. Портила вид унылая коробочка санатория, украшенная поблекшей мозаикой: юноша и девушка во всем развевающемся держат космический спутник. Со стороны не скажешь, что за фасадом с отстойной картинкой скрывается голливудская роскошь. У Михалыча с мамой в номере бьет фонтан с золотыми рыбками, а номер называется полулюкс. Что же тогда в люксах?
Сильно оттолкнувшись палками, Маша помчалась с косогора. Набегающий морозный ветер вышиб слезы, и ресницы схватились мерзлой коркой. На лед она вылетела, почти ничего не видя, но сумела затормозить лихим разворотом и мысленно показала язык Надюхе: видишь, и без тебя получается!
За речкой местность пошла под гору и проблема со скольжением назад решилась сама собой. Маша бежала, прокладывая лыжню в нетронутом снегу, и чувствовала, что у нее получается уже по-новому, легко и правильно. Жаль, Надюха не видит, как она бежит. Как слаженно работают руки и ноги, как ровно идут лыжи… И как неожиданно, сильно и всегда не вовремя на морозе хочется писать! Ничего смешного, проблема архисерьезная. Из комбинезона придется вылезать целиком, как змее из шкуры.
Вокруг не было ни души, но одна мысль о том, чтобы заголиться на морозе, вызывала содрогание. Маша рванула к санаторию.
Новый приступ застал ее в двух шагах от ворот. Скрючило так, что пришлось идти согнувшись. Маша поняла, что не донесет, надо искать уголок. Не под окнами же. Господи, как стыдно-то!..
Охранник в будке узнал ее и улыбнулся, это входило в его служебные обязанности. Охраны здесь хватает, но ее почти не заметно. Никто с тобой даже глазами не встретится без необходимости. Но стоит остановиться и начать оглядываться… "А что?", - подумала Маша, остановилась и начала оглядываться. Охранник тут как тут, выскочил в курточке на мороз:
- Я могу вам помочь?
- Туалет. Ближайший, - сквозь зубы выдавила Маша. (Ну почему так хочется писать?! Наверное, потому что на морозе все сжимается).
- В спортзале. - На этот раз охранник из деликатности не улыбнулся. Заметив по Машиному лицу, что она не понимает, показал рукой: - В "колбасе". Раздевалки слева от входа.
"Колбаса" была в двух шагах: надувной ангар из серебрянки. Маша думала, что там какой-то склад. Не поблагодарив охранника, она рванулась, как утопающий к спасательному кругу.
Низкая труба, в которую она вбежала, не снимая лыж, ничем не напоминала вход в спортивное сооружение. Где-то гудел мотор, нагнетая воздух между стенами. На стылом полу не таял снег. Маша даже подумала, что охранник ее глупо разыграл, как вдруг расслышала знакомое "пок, пок" - теннисным мячиком по полу. Пройдя завесу теплого воздуха и откинув колеблемую ветром шторку, она попала в лето. Люди в шортах или юбочках играли в теннис, кто-то лежа выжимал штангу, кто-то потел на бегущей дорожке. Под удивленными взглядами Маша как была, в снегу, громыхая лыжами, кинулась в раздевалку.
Из-за лыж пришлось на секунду затормозить, но уж поднимать их - фигушки, так и бросила на полу, где сняла. Потом, все потом! Вот они, две пластмассовые кабинки биотуалетов. Маша ворвалась в ближайшую, заперлась… Ох, как же мало человеку нужно для счастья!
Ни с того ни с сего заболели уши. Они-то при чем? Отморозила, поняла Маша. Ей еще ничего не приходилось отмораживать, в Укрополе средняя температура января - плюс шесть. Кажется, пострадавшие места надо растереть снегом или шерстью. Маша сняла шарф, и, держа его за концы, как бархотку для сапог, полирнула одно ухо. Ой, мамочка! Будто кипятком обварили! Закусив губу, она осторожно потерла другое ухо. Не закричать бы, а то еще услышит кто-нибудь звуки из кабинки…
Потом начало дергать пальцы. Тоже отморозила, или судорога от лыжных палок? Маша долго, не попадая в рукава, надевала комбинезон. Справилась с застежками, вывалилась из кабинки и села на скамейку.
- Ты еще здесь? - вдруг спросили в самое ухо. Голос был мужской.
От неожиданности Маша ойкнула и отшатнулась. Стена, у которой она села, не посмотрев, оказалась не стеной, а скорее перегородкой или ширмой из пластиковых щитов на ножках. В щель между щитами пролезла бы спичка. Маша успела заметить, как там что-то промелькнуло; послышались торопливые шаги, и все стихло. Забавно: незнакомец испугался не меньше, чем она.
Маша припомнила то немногое, что успела заметить, когда с выпученными глазами неслась по раздевалке… На скамье у стены сидела маленькая женщина в медицинском халате, отвернувшись в угол, как обиженная, и это отложилось в памяти. Выходит, они разговаривали через перегородку: женщина с Машиной стороны, а мужчина - с другой, из мужской раздевалки. Как в шпионском кино.
Между тем щель в перегородке продолжала вещание. Теперь говорили двое мужчин:
- О-хо-хо.
- Ты что?
- Ногу натер. "Найк", "Найк", обувь чемпионов… Тьфу! В детстве я дни напролет гонял в футбол, надев китайские кеды на босу ногу, и не помню, чтобы хоть раз была мозоль.
- Ну и носил бы кеды.
- Не могу, Егорушка. Я еще недостаточно богат, чтобы одеваться, как хочу.
- Интересная теория.
- Это не теория, а практика. Амирова видел? За столом сидит в папахе и смотрит орлом, потому что у него нефть. А если я приду в кедах, партнеры усомнятся в моей платежеспособности.
Маша еще немного посидела, набираясь тепла и лениво гадая, кто из мужчин за перегородкой разговаривал с женщиной в белом халате - Натертая нога, Егорушка или кто-то третий. Выходило, что третий. Натертая нога и Егорушка, судя по всему, пришли вдвоем, а кто потащит приятеля на конспиративную встречу?
Выйдя из раздевалки, она увидела, что знакомый охранник тащит за руку вчерашнюю девочку-дауна в клетчатом пальто и больших мужских ботинках. Девочка тянулась назад и канючила, кривя слюнявый рот:
- Я толь-ко пос-мот-рю на те-те-нь-ку в бе-лой ю-боч-ке!
- Иди работай! Тебя взяли посуду мыть, а ты отдыхающих пугаешь, - ворчал охранник.
Маша обогнала эту жутковатую пару, и вдруг - бац! Еще одна неожиданность: ее замечательные красные лыжи, подарок Михалыча, прибирал к рукам какой-то тип! Он уже прислонил одну к стене и нагнулся за второй. Маша присела, делая вид, что завязывает шнурки. Спешить в таких делах не стоит, нужно дождаться, когда тип потащит лыжи к выходу, и тогда кричать. А то отопрется: "Я только посмотреть хотел!"
Тип выпрямился с лыжей в руке, и Маша узнала широкие плечи в накинутой дубленке и стриженый затылок. Михалыч. Хозяйственно поколупав ногтем какое-то незаметное повреждение, он покачал головой и поставил лыжу рядом с первой.
Можно поспорить, Михалыч догадался, что Маша сюда примчалась не в теннис играть. Он деликатный до смешного. Вот, пожалуйста: убрал из-под ног лыжи и быстро ушел, чтобы не ставить ее в неловкое положение.
ИЛИ ЧТОБЫ МАША ЕГО НЕ ВИДЕЛА?
А вдруг Михалыч и разговаривал с незнакомкой?! А потом узнал Машу и шарахнулся. Еще бы! О хорошем через стенку не договариваются…
Сказать по совести, Маша не имела никаких оснований подозревать Михалыча. Это было просто приятно.
Глава VIII ДУРАЦКАЯ ИСТОРИЯ, или В ЧЕМ БЕДА СИМПАТИЧНЫХ ДЕВЧОНОК
Завтрак начался в тихом напряжении. Мама расспрашивала Машу, какая компания в музее и какие удобства; Михалыч то подсовывал им ненужную соль, то пытался задавать вопросы, которые мама тут же перебивала своими. Лицо у него было одновременно виноватое и обиженное.
Маше это тишайшее противостояние понравилось еще меньше, чем вчерашнее сюсюканье. Она прямо спросила, в чем дело, на что Михалыч соврал в юмористическим тоне, мол, мама проиграла ему в теннис и обиделась. Мама возразила: чепуха, у нее просто болит голова. Она не желала уступать ему даже во вранье.
- Маргоша, это, в конце концов, неумно! - осудил Михалыч.
- За умом, пожалуйста, в "Поле чудес", а я только читаю новости, - парировала мама.
Ссора достигла того накала, когда взрослые забывают о педагогических соображениях и обращаются за поддержкой к детям. Тут мама и рассказала, что вчера вечером к ним с Михалычем зашел Андровский. Поначалу он произвел самое приятное впечатление. Завалил маму комплиментами и смешными байками из детских лет Михалыча, которого знал со школы. Сказал, что очень переживает за Костика, которому долго не удавалось найти себе достойную спутницу. Но теперь-то, теперь видно, что все в порядке! Только Маше трудно привыкнуть к таким переменам в своей жизни. Размякшая от говорильни мама подтвердила, что да, Маша терпит Михалыча, ни больше ни меньше, и что иногда с ней тяжело. Тогда Андровский их обрадовал: живите спокойно, проверяйте ваше светлое чувство, а девочка вам не будет мешать. Я ей нашел игру до конца заезда, ловить киллеров и диверсантов.