Эти потерявшие теперь аппетитный вид мучные изделия моей матери напоминали какие-то крошащиеся лепешки. Но даже от вида этих неаппетитно выглядевших, раскрошившихся булочек у Леди потекли слюнки. Честно говоря, самое худшее свойство Леди - слюнявый рот: стоит ей хотя бы издалека учуять запах чего-нибудь вкусного, сразу из обоих уголков пасти сеттера начинает течь слюна. Я отдал Леди полторы булочки и столько же съел сам. По поводу такой еды мой друг Мадис заметил бы: "Передние зубы сказали "Ну?", а задним вообще ничего не досталось!" У Мадиса дома частенько бывало так, что задние зубы оставались недовольны. Поэтому всегда, если в школе на обед щи, я отдаю свою порцию Мадису. По-моему, щи - самое никудышное изобретение мирового поварского искусства, но Мадис говорит: "Все, что не пищит под зубами, еда!" Вообще-то, он, наверное, не принял бы у меня тарелку с супом, но он знает, что я действительно не ем щей. И он знает также, что я не называю его железным бычком, как некоторые. На самом деле "Железный бык" - прозвище отца Мадиса, но кое-кому из девчонок нравится называть так и сына, будто можно прозвища передавать по наследству, как фамилию! Железный бык, то бишь отец Мадиса, вообще-то, мужик что надо, хорошо поет и играет на аккордеоне, но только иногда он пьет. Тратит всю свою получку на водку, неделями не ходит на работу, иной раз тащит деньги и у матери Мадиса, и тогда в их семье бывает непросто свести концы с концами. Любому младенцу должно быть понятно, что Мадису и так приходится стыдиться своего отца, а иной раз Мадис сидел на уроках сонный, когда из-за ночного скандала между родителями ему не удавалось до утра и глаз сомкнуть. Но кое-кого в нашем классе так и тянет сразу же еще отпускать иронические замечания в его адрес. Особенно этим занимается Труута, которая все остальное время бахвалится своими городскими тетушками, которые, дескать, наперебой дарят ей фирменные куртки, вельветовые джинсы и рекламные полиэтиленовые сумки, словно это может сделать их племянницу красивее и умнее. Ха! Например, Пилле даже просто в школьной форме гораздо больше "поп", чем Труута в своей голландской синтетической куртке. Но стоит Трууте оказаться рядом с Мадисом, например во время какой-нибудь игры, она зажимает свой крохотный носик и вопит: "Ой, бормотухой воняет! Ой, я задыхаюсь!" - хотя от Мадиса ничем не пахнет, уж я-то - его сосед по парте - знаю это лучше всех! А в последний день учебного года, когда Мадис радовался, глядя на табель: "Парни, трояк по математике стал четверкой! В следующем году будет пятерка, а после этого - Нобелевская премия! Надо теперь же это отпраздновать!" - Труута сразу же подкатилась к нашей парте - на сей-то раз она не чуяла никакой вони! - и спросила нежным голосочком:
- Что за праздник ты собираешься отметить, Железный бычок? Уж не пятый ли день рождения своего костюма?
Ну да, всем было известно, что Мадис донашивает одежду своего старшего брата Майду, из которой тот вырос. Но с виду не скажешь, что это обноски, к тому же ни у одного нормального парня костюм пять лет не продержится, а Мадис вполне нормальный парень. Вообще-то, я всегда ставил Трууту на место, но в тот раз Пилле успела меня опередить:
- Когда ты, Труута, будешь праздновать первый день рождения своего умишка, не забудь пригласить весь класс в свидетели. Конечно, если это успеет случиться до окончания школы! По-моему, костюм Мадиса новее и лучше, чем твои импортные… консервы, во!
На это все мы разразились хохотом, а Труута сделалась пунцовой и выпалила:
- В этом самом костюме он еще придет к тебе, Пилле, свататься, вот увидишь!
- Ну и пусть, тебе-то что до этого? - спросил я, смеясь.
- Во всяком случае, ты, Олав-деточка, можешь утереться! - перекинулась Труута на меня. - Уж мы-то знаем, о ком Пиллечка мечтает по ночам! - И она толкнула локтем в бок Майе, которая тоже противно захихикала.
- Что такое?
- "Что такое? Что такое?" - передразнила она меня. - Увидишь еще!
- Дуры! - крикнула Пилле и выбежала из класса.
Вот и пойми этих девчонок. Даже вроде бы мелочь - тройку, которую Мадис сумел исправить на четверку, - им удалось превратить в такую чертовщину, что только держись! Потом, на классном вечере, я пригласил Пилле на танец, но разговаривать с нею было невозможно, кроме "Нет. Да. Нет. Может быть", я ничего от нее не услышал. Я уже хотел было отправиться домой, но тут у меня возник коварный план мщения: сделать человечеству услугу и пригласить назло Пилле танцевать Трууту. Я направился через зал вроде бы к Пилле, но, не дойдя до нее метра два, чуть свернул и через три шага остановился перед Труутой.
- Как? Меня, что ли? - Труута от неожиданности раскрыла рот, да так и не закрыла его, но ноги ее пританцовывали.
Я кружился с нею два танца подряд. Как назывался первый - понятия не имею. Но что второй был старым почтенным вальсом, это и ежу было понятно.
Пилле теперь танцевала с Эльмо и выглядела, словно ее подменили: смеялась, и весело болтала с партнером, и склоняла голову набок, как Большая синица.
- Ну, что скажешь насчет вечеринки? - спросил я Трууту.
- Лучше многих, наконец-то диско как диско! - защебетала Труута. - Если еще и мои югославские туфли уцелеют после нашего танца, буду считать, что это настоящий бал.
"Сама ты бал…да! - подумал я. - Нечего подставлять свои шпильки мне под ноги!" Но вслух сказал:
- Пожалуй, бальные танцы все-таки устарели, хотя бы вот вальс - только кружись и кружись, а по-настоящему и не попляшешь!
Труута усмехнулась:
- А Пилле, видишь, думает иначе! Смотри, Эльмо вскоре будет ей по плечо, если еще подрастет на полметра. Ну и змея!
- Если не будет тайком покуривать, конечно, вырастет, - ответил я.
- Господи! Неужели Эльмо курит? - Труута уставилась на меня.
- А ты думала!
Труута замолчала счастливо, затем шепнула:
- Знаешь, Олав, пусть так и будет.
У меня аж спина вспотела: что же, должно так и быть, как хочет Труута?
- Так вот: тайна за тайну! Хочешь, скажу тебе, как мы узнали про тайную симпатию Пилле? - спросила Труута, поглядывая на меня с превосходством, как на несмышленыша.
- Что, что?
- Ну, кого Пилле любит! - сообщила она таинственно.
- Ах, девчоночьи выдумки! - бросил я, и тут, черт возьми, пластинка кончилась.
Учительница Маазик подошла к граммофону и объявила:
- А теперь пора кончать. Хорошенького понемножку!
- Мы еще и не потанцевали!
- Учительница!..
- Еще немножечко!
Классная руководительница сказала с улыбкой:
- Вас бы следовало однажды проучить хорошенько за то, что полвечера сидите по углам, как прикованные, а когда вечер кончается, тогда только начинаете танцевать!
- Учительница, ну еще хоть два танца!
- Пожа-а-алуйста!
- Будьте человеком! - пошел Эльмо ва-банк.
Продолжая улыбаться, учительница спросила:
- Ну, какой танец хотите?
- Вальс! - крикнул я.
- Вальс! - собезьянничала Труута.
Пилле бросила быстрый взгляд в нашу сторону и тоже протянула жалобным голосом:
- По-жа-а-луйста, ва-альс!
Вот дурачки-то! Я ведь просил вальс только для того, чтобы Труута смогла закончить честь по чести свой донос, но зачем им-то, всем другим, обрекать себя на муки?
- На чем это мы остановились? - спросил я абсолютно безразличным тоном, когда в очередной раз почувствовал туфли Трууты под подметками своих ботинок.
- На моих туфлях, кажется? - сказала Труута.
До чего же хитра!
- Да, кажется, на твоих испанских туфлях, - вроде бы согласился я. Интересно, испанские туфли меньше югославских? Могли бы и быть…
- Да нет же! - вдруг развеселилась Труута. - Мы остановились на любовной истории Пилле.
Ну и ну! Похоже, переходя в пятый класс, начнем праздновать свадьбы…
- Хм!
- Дело было так: Лейли где-то слыхала, как можно выведать у девчонок душевные тайны…
Я подумал: "Ну, об этом я тоже мог бы кое-кому рассказать. Стоит похвалить туфельки - и тайны будут сразу же как на ладони!"
- Правда? - спросил я.
- Ей богу! Честное пионерское! - воскликнула Труута. - Это делается так: привязываешь ей нитку к большому пальцу ноги…
- Кому - Лейли или Пилле?
- Ах! До чего же ты туго соображаешь! - рассердилась Труута. - Просто любой спящей девчонке, ну! Привязываешь нитку к большому пальцу ноги и даешь понюхать какую-нибудь жидкость с хорошим запахом.
- Например, рыбий жир или бензин! - не удержался я, и Труута сразу же нахмурилась. Ну вот, как бы не пришлось заказывать еще один вальс… Но к счастью, ей так хотелось поделиться со мной тайной, что она не очень рассердилась и продолжала:
- Когда и то и другое сделано, тогда просто дерни за нитку и спроси у девчонки о чем хочешь - ответит совершенно честно и не уклоняясь!
- У тебя есть нитка? Попробуем сразу же на тебе?
- Балда! Это же надо делать, когда девчонка спит! Помнишь, в прошлую субботу мы совершили поход в Ярвеотса и спали там в палатках? Вот там-то мы и проделали опыт с Пилле. У меня были с собой духи, тетя Марлеэн мне подарила, заграничные, называются "Быть может". Духи - во! Полный отпад! Мы с Майе и Лейли дождались, пока Пилле уснула, и затем провели опыт.
- Что же вы спрашивали?
- Ах! Всякую всячину! Вроде того, что жадная ли она, считает ли она себя красавицей, ну и все такое… Сначала она сопротивлялась, трясла головой просто так, потом забормотала: "Да, да, сейчас!" Фантастика! Мы чуть не обхохотались.
Мне стало по-настоящему жаль Пилле: эти три трепачки с их отпадными духами колдуют над девчонкой, как ведьмы, да еще дергают за палец.
И тогда спросили: "Кого ты любишь?" Пилле что-то пробормотала, нам показалось сперва, что "Валду!", но потом мы поняли, что она протянула почти совершенно отчетливо: "Ма-а-ди-са-а!" Мы все слыхали, особенно Майе.
- "Почти совершенно отчетливо" - как это?
Труута хмыкнула:
- Конечно, тебе нелегко это слушать, мы ведь помним, как ты тащил Пилле на себе во время игры в ориентирование… Но сердечные дела - это сердечные дела!
- Иди ты со своими сердечными делами!..
То, что я так сказал Трууте и бросил ее посреди зала, хотя танец еще не кончился, было, конечно, невежливо, но какая же она все-таки противная. Впрочем, через несколько секунд танец все равно кончился, так что ей почти не пришлось торчать одной посреди зала. Я бы тогда сразу пошел домой, если бы мне не потребовалось еще договориться с Мадисом, чтобы он пришел ко мне и помог чинить велосипед. Мадис - человек разумный, быстро забывает девчонские подначки, но вот Пилле… Кто бы мог подумать! Пилле - умная, нормальная и хорошо выглядящая Пилле - спросила:
- Ну, Труута превратила тебя уже в дрессированного паркетного льва?
Я попытался ей объяснить, о чем говорила Труута, хотел сказать, как мало для меня значит такая болтовня, но Пилле обиженно засмеялась деланным смехом и повернулась ко мне спиной.
Вот и говори с этими девчонками! После этого все нынешнее лето Пилле даже в мою сторону не смотрела, словно я был виноват в той истории с духами "Быть может". А ведь мы как-никак соседи по дому, можно было бы иной раз и словечком перемолвиться. Когда наш класс ходил пропалывать совхозную брюкву, Пилле нарочно взяла себе участок самый дальний от моего. Ну, а я тогда, чтобы ее позлить, сунул лягушку за воротник Лейли. Скосив глаза, я видел, как Пилле от зависти побледнела, но так ей и надо. С парнями всегда наполовину легче - сразу ясно, кто и почему твой враг, а кто друг. И хотя случается иногда выяснять между собой отношения, у парней злопамятность больше двух дней не держится…
Я подумал: "Если сидеть тут станет совсем невмоготу, может, пойти с Леди к Мадису? Но поди знай, в каком состоянии именно сейчас отец Мадиса… А главное, мой отец знает, что я дружу с Мадисом, и слишком хорошо знает, где он живет, а может быть, он уже там вместе с Каупо, и они требуют, чтобы им сказали, где я, а особенно - Леди. Уж лучше постараемся потерпеть тут…"
5
Где-то далеко хлопнула дверь, и Леди, поднявшись, села. Хорошо, что не залаяла!
- Даун!
Леди послушно легла.
- Молчи! - скомандовал я, хотя такой команды среди известных Леди слов нету.
Ей говорят "тубо", если что-то запрещают, "даун", если велят лечь, и "билль", если собаке надо бежать вперед или взять что-нибудь у человека. Леди может часами сидеть перед аппетитным куском мяса, если ей сказали на этот счет "тубо", и из уголков рта ее будет течь слюна, как у "собаки Павлова" на картинке, но я уверен, что, если никто не догадается сказать ей "билль", она может умереть от голода, сидя перед куском мяса…
Я напряженно прислушивался, но шагов вверх по лестнице не было слышно. Наверное, кто-то пошел на кухню или в раздевалку. Весьма вероятно, что это была наша новая уборщица, которая живет тут же, в школе, на нижнем этаже. Эта уборщица поступила к нам лишь весной, когда тетю Марту увезли в больницу. Странное дело - тетя Марта тоже была уборщицей (родители называли ее "Школьная нянечка"), но все - как учителя, так и ученики - всегда звали ее тетей Мартой. Она знала нас всех - как кого зовут, частенько вела с девчонками долгие беседы, иногда помогала кому-нибудь из мальчишек-дежурных убирать в классе, а если кто-то случайно забывал дома тапочки, тетя Марта подбирала более-менее подходящие из числа хранившихся в "шкафу забытых вещей". Тетя Марта была очень спокойной, она работала в Майметсской школе еще тогда, когда тут учился мой отец, а школа называлась неполной средней. Весной, после того как тетю Марту увезли на "скорой помощи" в больницу, мы вдруг все поняли, что она вовсе не так-то просто - топ-топ - бродила по школе, а выполняла большую работу. И хотя было вынесено решение, что на время болезни тети Марты каждый класс будет сам убирать свое помещение, а о зале и столовке позаботится тетя-повариха, началась жуткая путаница. Например, нашим "помещением" был кабинет литературы, но если последним уроком у нас была физкультура, то мы оставляли все в зале как попало, считая, что все равно тут убирает повариха, а те, у кого последний урок был в кабинете литературы, не убирали после себя там, а шли и убирали в своем классе (если шли!), и в школе вдруг скопилась масса мусора. Но тете Марте запретили работать, потому что у нее обнаружили болезнь сердца. Тогда наш директор дал в районной газете объявление, что школе требуется уборщица. Так и появилась эта новая - тетя Реэт. Директор представил ее нам всем на торжественном акте как молодую и энергичную. Но никто не стал звать ее "тетя Реэт", про нее мы между собой говорили "новая", "новенькая" или "уборщица". Она тоже была тихой, по смотрела на нас как-то из-под бровей, прикрытых седоватой прядью, и когда "новая" находилась где-то поблизости, всегда возникало чувство, что сделал что-нибудь плохое или, но крайней мере, собираешься сделать.
Квартира уборщицы находилась рядом с кухней, - наверное, туда-то и пошла эта "тетя Реэт", если то была она. Мне самому нечего было бояться уборщицы, но с Леди лучше было все-таки ей на глаза не попадаться: вряд ли найдется уборщица, которая обрадуется, обнаружив в своих "владениях" собаку.
Казалось, будто слабо попахивает пищей - словно где-то в радиусе ста километров жарят рыбу. Возможно, мне это просто почудилось, я уже настолько проголодался, что, наверное, стал принимать за аромат съестного запахи ремонта. Стали вспоминаться разные вкусности: гусиное жаркое вечером под Новый год, сельдь в сметане, бутерброд с килькой… Конченая грудинка в обод на хуторе Кайду во время уборки картофеля. Кровяная колбаса. Бобовый суп на празднике масленицы… Гоголь-моголь… Нет, на сладкое меня все же не тянуло. Но например, масляная булочка с Детской колбасой и "Пепси" при этом, ох!.. Суп из концентратов… который мы варили весной во время похода! Да-а, вот это был суп! У еды, приготовленной на костре, совсем другой вкус, чем у приготовленной на плите в кухне. Не понимаю, и как только матери об этом не догадываются и не переходят на костер. Когда мы жили еще в старом доме, отец устроил во дворе маленькую летнюю кухню. Летом в тихую погоду плита в кухне жутко дымила. А с плиты во дворе можно было снимать конфорки и готовить над угольями шашлык…
Уж если на то пошло, сейчас я мог бы даже съесть тарелку щей, а то, чего доброго, и две - этот суп ведь действительно не запищал бы под зубами. Но с еще большим удовольствием я зажарил бы себе глазунью… Однако тут я подумал: "Зачем так мучиться, надо отнестись к делу реально. У меня сейчас две возможности: прятать Леди до вечера или пойти домой и как следует наесться. Конечно, в обоих случаях неизбежна если не нахлобучка, то долгая нотация на тему "До чего же ты, Олав, сейчас заслуживаешь порки!"".
И почему только отец такой? Мать сказала о нем "Шляпа!", когда я рассказал ей про наши злоключения на собачьей выставке. В тот раз мне было жаль отца, жутко жаль, но теперь выходило, что мать оказалась права. Был бы отец больным или немощным, тогда еще можно было бы понять, почему он танцует под дудку такого прохвоста, как этот Каупо. Или если бы отец был тупым… Или если бы был дряхлым, склеротичным стариком… Но сорок два года - не такая уж безнадежная старость. Я просто не понимаю, зачем отцу надо упражняться каждое утро с пудовыми гирями и гантелями, если он не собирается послать в нокаут какого-нибудь жулика. От Каупо осталось бы мокрое место, если бы мой отец только захотел! Когда я еще был маленьким, он каждый вечер сажал меня себе на плечи и мы делали с ним всевозможные упражнения и пирамиды. Стоя на плечах отца, я доставал головой до самого потолка. Тогда я держался руками за кудреватые, темные отцовские волосы и кричал: "Эй! Дорогу, дорогу!" Глядя на наши гимнастические упражнения, мать морщила нос и иногда испуганно отворачивала голову. "Я не могу смотреть, как вы ломаете свои кости! - говорила она. - Юри, да прекрати же мучить ребенка!" А после того как мы нечаянно разбили розовую люстру, мать запретила нам "эти опасные игры" окончательно. Но она просто не понимает в мужских делах. Ей нравятся только настольные игры вроде "Трипс-трапс-труля" или "Кругосветного путешествия". Но и в них она никогда не может спокойно доиграть до конца: то ей надо срочно снять пену с супа, то немедленно замочить белье для стирки. И из-за таких скучных дел она может оставить непобитой фишку противника на игровой доске или в шашках не проходит "в дамки"! У отца редко находится время, но с ним играть интересно. Особенно он силен в настольном хоккее. Он называет жестяные фигурки именами знаменитых хоккеистов и, играя, входит в такой азарт, что кричит на всю квартиру: "Харламов, не спи! Вперед, вперед! Якушев, внимательнее, Михайлов… ну, ну? Уррааа! Гооол!"