И ничего плохого в том, что мой отец всего лишь бухгалтер, нет. Конечно, бывает обидно до глубины души, когда подумаешь, что в мире - и даже в Эстонии - полно парней и даже девчонок, чьи отцы работают, например, капитанами, трубочистами или тренерами по баскетболу… И ведь эти детишки ничем не заслужили себе такой чести. Профессия - бухгалтер, это звучит не так уж гордо, да и не так уж интересно следить за тем, как в конце месяца отец разворачивает в кухне на столе свои огромные графики и бормочет себе под нос: "Так-так… Сходится! Ноль целых, семь десятых… Олав, не мешай, у меня важная работа!"
Но если опять-таки подумать, что в мире полно совершенно нормальных ребят, чьи отцы, например, зубные врачи или врачи ухо-горла-носа - брр! - то мне не стоит особенно сетовать. К тому же мой отец не просто бухгалтер, а главный, и если совхозу нужно где-нибудь что-нибудь выторговать или, как говорит директор совхоза, выбить, достать в каком-нибудь далеком городе новые машины, то посылают в командировку именно Юри Теэсалу - моего отца, потому что, как говорит директор совхоза, "Юри дороже золота - он знает языки и умеет обходиться с людьми!".
Да-а уж, умеет! Только сам он не может никак обзавестись новой машиной! Даже на покупку подержанной-то уж бог знает какой год не может скопить денег. Сейчас у него на прицеле древняя развалина, зато - "мерседес-бенц"! Да она выглядит так, будто в последний раз на ней ездили в конце каменного века! У нее и колеса-то со спицами! Да что там говорить! Машины у нас не было и нет, а собака есть, но и ту забирают, а отец и не пискнет!
После того как Каупо приезжал к нам с незнакомцем и привез собаку, он не появлялся в Майметса добрых полгода. Я был этим очень доволен, - так казалось, будто собака полностью принадлежит мне, и я не сомневаюсь, что мать тоже чувствовала себя увереннее в отсутствие Каупо. Сколько я себя помню, Каупо всегда в конце недели, а летом, бывало, и в будни появлялся у нас или даже оставался на целых полмесяца и обычно еще привозил с собой какую-нибудь накрашенную девицу - иногда блондинку, иногда брюнетку или рыжую, а одна приехала даже в седом парике. Каупо всех их называл "моя киска" или "моя мышка". Все эти "мышки" и "киски" Каупо постоянно хотели есть, не могли обойтись вечером без коньяка или шампанского, а по утрам долго спали. Когда они прибывали, мне приходилось переселяться в родительскую комнату и рано утром слышать, как мать жаловалась отцу:
- Я больше не могу, нервы не выдерживают! Могли бы они, по крайней мере, хоть рюмки за собой вымыть!
А отец отвечал:
- Тсс! Потерпи маленько - они скоро уедут. Неприлично заставлять гостей работать…
- Деньги тоже кончаются, - шептала мать. - Опять придется взять из тех, что ты откладываешь на машину…
- Ах, не будь мелочной! - замечал отец.
Мать быстренько готовила гостям завтрак, надевала на кофейник грелку в виде куклы, и они с отцом торопились на совхозный автобус, чтобы доехать до центральной усадьбы. А мне приходилось проводить долгие летние дни с Каупо и его "киской" или "мышкой". Иногда меня почти насильно вели к озеру, иногда посылали искать под деревьями залетевший туда волан - Каупо с "мышкой" играли в бадминтон. У каждой девицы Каупо были свои странности. Блондинка Ирэн сажала меня к себе на колени и сюсюкала: "Ай какие у тебя холосенькие глазки! Как количневые пуговки! Ах ты мой маленький!" Рыжая Света лезла щекотать меня и называла цыганенком; Агнесса, та, что была в седом парике, сказала сладенько: "Из тебя, Олле, вырастет однажды сокрушитель сердец. Жаль, что я тогда буду уже старухой!" Тоже мне, никакой я не Олле, а Олав, который уже тогда умел складывать из букв слова, считать до десяти и даже делать сальто назад! Нет ничего противнее, чем когда тебя обнимают и сажают на колени, особенно если это делают жутко приторно пахнущие духами "мышки"…
И все это мы должны были терпеть только из-за того, что родители моего отца, ну мои бабушка с дедушкой, погибли в автокатастрофе. И тогда мать Каупо взяла отца жить к себе в дом, не спрашивала с него никаких денег - ни за жилье, ни за еду - да еще купила ему костюм на выпускной вечер. "Я на всю жизнь в долгу перед матерью Каупо за то, кем стал! - часто повторяет отец. - Этого я не забуду до конца дней своих, это долг чести!" Мать Каупо уже давно умерла, и дом ее Каупо продал, а мы из-за этого долга чести вынуждены мучиться еще и сегодня. Каупо-то сам - человек не слишком честный, и отец мой не может этого не понимать, он ведь у меня умный. Но каждый раз, когда, сидя у нас за столом, Каупо начинает: "Моя покойная нежная мамочка всегда говорила, что на тебя, сводный брат, она надеется!" - отец готов прослезиться. И как это взрослые могут быть такими наивными! Я бы ни чуточки но удивился, если бы узнал, что Каупо сейчас у нас в кухне накладывает себе жареной картошки (ох!) и скулит: "Моя покойная нежная мамочка наверняка бы желала, чтобы мы продали эту собаку!"
Но тут мне пришлось прервать свои грустные размышления, потому что Леди стала проявлять сильные признаки беспокойства, и я вынужден был повести ее во двор, если не хотел, чтобы она намочила подставку параллельных брусьев.
6
Во дворе Леди снова взяла направление к старой знакомой туе. Мадис наверняка сказал бы по этому поводу: "Лишь бы такое не вошло у нее в моду!" Но по-моему, Леди действовала, так сказать, символично: она хочет сохранить жизнь и свободу, потому и стремится к туе, которую называют еще ведь "дерево жизни".
Как я понял со слов самого Каупо, Леди ждала в городе собачья жизнь. Какая-то жутко богатая дамочка лет тридцати пяти желает иметь Леди в качестве декоративной собачонки у себя перед камином! У дамочки, дескать, есть все: финская сауна, югославская мебель, богемский хрусталь и персидский ковер… Единственная отечественная вещь в доме - ее муж-очкарик. Но вишь ты, не получается домашнего уюта, и хозяйка считает, что для этого нужен лучший друг человека - по-настоящему интеллигентная собака, иначе ничего не выйдет. Вот только дамочка вроде бы не знает, какой друг подходит человеку больше: венгерский пули или английский сеттер. Главное - не порода, главное, чтобы собака была серой масти и не в щенячьем возрасте - у дамочки слабое сердце, и луж на полу она не переживет.
- Цены деньгам баба не знает! - похвалялся Каупо отцу. - Четыре сотни - это минимум, но я думаю, если уговорим, выкачаем у нее все пятьсот - и не кланяясь!
Отец молчал и, казалось, не реагировал. Каупо продолжал:
- Конечно, будучи людьми честными, мы должны бы деньги…
Больше я не мог это вынести, не стал слушать, схватил в кухне со стола три булочки, выбежал во двор и свистнул Леди.
Летом Леди живет перед нашим домом в будке, но на цепь мы ее не сажаем. Леди настолько интеллигентна, что никогда не гоняется за автомобилями и велосипедистами, как делают некоторые неумные дворняжки, зря не поднимает шума, не трогает живущих в нашем доме кошек и не убегает сама в лес гонять зайцев. Все люди в округе знают Леди, и она ко всем им благосклонна, но не любит, чтобы чужие гладили ее: помашет им хвостом в знак вежливого извинения и отходит на недостижимое расстояние. Поэтому, пожалуй, никто, кроме Пилле и Мадиса, не знает, что на ошейнике Леди есть серебристая пластинка:
"ЛЕДИ. Влад. К. Проман. Таллинн. Мустамяэ теэ…"
Когда Пилле увидела эту пластинку, она посоветовала мне или отодрать ее от ошейника, или нацарапать на ней мою фамилию. А Мадис даже пообещал, что сам это сделает, он умеет чеканить гвоздем на металле замечательные изображения. Но я не осмелился, не посоветовавшись с отцом, снимать с Леди ошейник. Эх, надо было все-таки снять! Прошлым летом, когда мы вернулись с собачьей выставки, я подумал, что теперь-то уж наверняка отец изменит свое отношение к Каупо. Мать тогда сказала сердито:
- Ну скажи, разве ты нанялся к Каупо псарем? Ты растишь собаку, учишь ее и… Ну, если хотя бы сосчитать, сколько стоит ее прокормить, то это давно превысило твой долг Каупо за собаку. И эта сегодняшняя история… Почему ты все время позволяешь себя стричь?
- Ну, значит, есть что стричь! - усмехнулся отец.
- У отца ведь еще долг чести! - встрял я в разговор, хотя у самого было полблина во рту.
- А ты будешь говорить, когда вырастешь! - сердито прикрикнул на меня отец. - Сначала прожуй и проглоти!
- Да, с набитым ртом в разговор не вступают, - поддержала его мать. - Но, Юри, подумай сам, подумай спокойно: мать Каупо умерла пятнадцать лет назад, ты помог купить плиту на ее могилу, ты всячески помогал Каупо - и работой, и деньгами, и советом. Институт ты закончил без отрыва от работы, заочно, и без чьей-либо помощи. Ведь ты же не виноват в том, что Каупо не закончил образования, а пустился в коммерцию и все только торгует и комбинирует…
- Пойду прогуляю собаку, - сказал на это отец и оставил стоявшие перед ним стопкой на тарелке блины нетронутыми.
С собачьей выставкой получилось невесело, это верно. Началось-то все весьма обнадеживающе: прекрасным летним днем к нам явился Каупо, ему требовался отец. Естественно, в такое время отец и мать были уже давно на работе, поэтому, взяв меня проводником, Каупо поехал в совхозный центр и потребовал, чтобы отец отпросился на день с работы. В Таллинне, дескать, происходит собачья выставка, и Каупо внес Леди в список участниц. Английских сеттеров на выставке очень мало, поэтому у Леди есть шанс получить медаль или хотя бы диплом - уж это наверняка! Каупо расстелил на заднее сиденье своего "Москвича" старое одеяло - туда поместились Леди и я, а отец сел впереди, рядом с Каупо. Ехать в город было здорово: если Леди замечала у дороги какую-нибудь собаку, она всякий раз долго приветствовала ее на собачьем языке, возбужденно помахивала хвостом и, похоже, была весьма довольна поездкой. Правда, потом она устала и свернулась на сиденье клубком, а я смотрел в окошечко машины и пытался представить себе, какие будут лица у всех, когда Леди появится в Майметса с серебряной или даже золотой медалью на шее.
Площадь, на которой проводилась выставка собак, была возле реки Пирита, неподалеку от руин старинного монастыря. Большие яркие и пестрые палатки виднелись уже издалека. Я подумал: "Интересно, в палатке какого цвета будет жить Леди?" Но Каупо объяснил, что палатки эти для людей - в них помещаются штаб, медпункт и еще всякое разное. Собаки же оставались под открытым небом, у каждой к ошейнику был прицеплен большой номер. И каждая собака была привязана цепочкой к столбику с таким же номером. Собаки вели себя по-разному: некоторые яростно лаяли, пытаясь сорваться с цепи и освободиться, некоторые спали, некоторые со скучным видом наблюдали за происходящим вокруг. Леди сделалась беспокойной, но сдерживалась и приветствовала всех, помахивая хвостом.
Каупо оставил меня, отца и Леди ждать, а сам пошел разыскивать штабную палатку. Мы все трое проголодались, и хотелось пить. Отец сказал, что наверняка где-то поблизости есть буфет, чуть попозже подкрепимся. Каупо заставил себя долго ждать, и, когда затем вернулся, на лице его была озорная улыбка: один сельский житель, владелец гончей, спросил у него, где тут должен находиться гинеколог, и Каупо дал ему адрес роддома в Пельгулинне, на окраине Таллинна.
- Вот будет шутка! - рассказывал Каупо, хихикая. - Представляешь, Юри? Когда этот мужлан наконец доберется в другой конец города и потребует осмотра!
- Ну, будем надеяться, что он спросит адрес еще у кого-нибудь, - сказал отец, усмехаясь.
- Видишь, Олав-парниша, что значит недостаток образования? Если бы тот мужик поучился подольше, он знал бы, что гинеколог - это женский врач, а кинолог - специалист по собакам! - Каупо расхохотался. Но мне было очень жаль того владельца гончей.
Мы посадили Леди на цепь и пошли в буфет. Каупо сказал, что у него по двум торговым делам переговоры, и уехал. Без него было гораздо спокойнее. Мы ели бутерброды с колбасой, я пил лимонад, а отец - пиво, и смотрели на собак. Больше всего на выставке было эстонских гончих - гладких, с черными спинами и желтыми мордами, их и в наших местах держат многие охотники. Некоторые гончие были покрупнее и потемнее, отец знал, что это русские гончие. Лайки мне не понравились - они все время шумели, были какими-то озлобленными, взъерошенными и, по-моему, походили на обычных дворняжек с хвостом колечком. Зато спаниели мне понравились, они немного напоминали сеттеров, только лапы у них как бы укороченные и уши свисали, пожалуй, слишком низко. А из сеттеров Леди была точно самой красивой. Еще один сеттер, правда, выделялся роскошной красновато-коричневой шубой, но глаза у него были тупые и сонные, а уши какие-то совсем вялые. Еще два сеттера, похожих на Леди, стояли, расставив лапы и свесив животы, - явно городские собаки, переевшиеся и мало бегающие.
Мне было жаль Леди, не понимающую, почему ее держат на цепи. Она изучала, что творится вокруг, нюхала следы прохожих и, похоже, совсем растерялась. Не находя знакомых запахов, она села на землю, задрала морду вверх и завыла почти по-волчьи. Но вдруг она заметила нас, встала, принялась яростно махать хвостом и призывно гавкать: "Сюда! Сюда! Я здесь! Идите сюда, освободите меня наконец!" Когда я присел рядом с нею, она положила передние лапы и морду мне на ботинок. Так она поступает всегда, если боится, что ее собираются где-то оставить.
Погода стояла жаркая, и перед многими собаками находились мисочки с водой, а перед некоторыми - даже с молоком. Мы хотя и принесли Леди бутерброды из буфета, но поить ее лимонадом из бутылки было невозможно. Поэтому отцу пришлось поехать в центр покупать миску, чтобы напоить Леди, а я остался с нею. Пытался дать ей лимонада, наливая его себе в ладошку, но из этого ничего не вышло, только руки сделались липкими. Люди все шли и шли мимо нас, иногда что-то объявляли по радио - там были такие громкоговорители, - но отец все не возвращался. Леди сидела, свесив язык. Наконец почти одновременно приехали отец и Каупо, и когда Леди напилась всласть, Каупо посоветовал мне в свою очередь пойти прогуляться. До тех пор я еще никогда не бывал один в городе, всегда или с отцом, или с матерью, или со всем нашим классом, и мне жутко захотелось одному прогуляться по увеселительному парку - ведь он был совсем неподалеку, по пути на выставку мы проезжали мимо. Каупо дал мне два билета на автобус, отец не возражал, только велел, чтобы через час-полтора я вернулся.
Быть одному в "Луна-парке" это совсем не то, что с матерью. Мать наверняка бы не выдержала "Пещеру ужасов" три раза подряд, а я на третий раз уже сумел даже ухватиться за рукав одного привидения. На качелях провел два "сеанса" и дважды проехался на лебедях, затем дважды побывал в такой штуковине, от которой возникает "морская болезнь", четыре раза стрелял из ружья и ни разу не попал. Затем я решил попытать счастья в кегли и собрал урожай призов: чешскую жевательную резинку, серебряную пуговицу и зеленую расческу. Полтора часа пролетело, как полторы минуты, а на электромобильчиках поездить я еще не успел. Ну потом я поездил на них, правда, только два сеанса, и прошло уже два часа, да и деньги кончились. И когда я вернулся обратно на собачью выставку, Леди уже не было возле того столбика, к которому она была привязана. Отец, миска для воды и Каупо тоже исчезли. Меня буквально охватила паника: что же я буду делать в городе один-одинешенек, у меня ведь и денег нет, и идти некуда… Но тут из громкоговорителя раздалось: "Приглашаем легавых на награждение. Владельцы легавых собак, просим явиться на награждение!" Переходя на бег, я поспешил в сторону палаток. И вишь ты, там, в огороженном веревками кругу, стояли сеттеры со своими владельцами, а мужчина в зеленой шляпе объявлял в микрофон: "Барс, ирландский сеттер. Родители - Реди и Том. Экстерьер: отлично. Золотая медаль. Владелец - Томберг, Таллинн". Хозяйка рыжего вислоухого сеттера гордо промаршировала со своим "золотым" псом к судейскому столу. Человек в шляпе взял следующий диплом и начал читать: "Лади… Извините, Лэди. Английский сеттер. Родители - Фанси и Билл. Экстерьер: отлично. Поскольку собака не участвовала в отборочных испытаниях, она получает серебряный жетон. Владелец - Проман, Таллинн".
И он - Проман, Таллинн - уже в круге с нашей Леди на поводке. Потом я увидел отца, он стоял снаружи круга за веревкой и курил. Какой-то удушающий комок заткнул мне горло. Я пробрался поближе к столу судей и тихонько свистнул: "Фю-ють! Леди, ко мне!" Испуганная, дрожащая Леди моментально повернулась, увидела меня, вырвалась из рук Каупо и стремглав бросилась из круга. Народ разразился смехом. Это было почти столь же эффектное выступление, как мое сольное пение с Мёку на торжественном вечере в школе, но теперь мне было наплевать на смех публики. Леди положила лапы мне на грудь, лизала мое лицо и усердно махала хвостом. "Круг почета! Круг почета!" - протестовал судья. Я слышал, как Каупо объяснял ему: "Позволяю иногда деревенскому мальчишке выгуливать собаку, и она к нему привыкла…"
Затем подошел ко мне, держа диплом в одной руке и две кожаные коробочки в другой:
- Что за цирк ты тут устроил?! Отдай поводок!
- Не отдам! Сам делай свой круг почета, если хочешь! - крикнул я, чуть не плача.
- Отдай поводок Каупо, пожалуйста! - услышал я за спиной голос отца, и это "пожалуйста" звучало, как "Приказываю! Требую!"
Я выпустил поводок и повернулся к кругу спиной. Теперь отец стоял передо мной - рассерженный, бледный. Я не слышал, что он сказал, и не видел, упиралась ли Леди или пошла спокойно с Каупо совершать свой круг почета.
Вернувшись, Каупо любезно подал мне поводок Леди, говоря:
- Ну теперь мы с твоим папой побалуемся пивком!
Но отец сам взял поводок и сказал:
- Поздравляю! Но знаешь, время уже позднее. Тийна начнет беспокоиться… Нам ведь еще до дому добираться, это далеко.
Посмеиваясь, Каупо похлопал отца по плечу:
- Честно говоря, поздравлять нам надо друг друга. Ведь половина этих собачьих почестей твоя. Но знаешь, смешно было бы регистрировать владельцами собаки двух мужчин, верно? И знаешь, собаке из Таллинна легче дают награду - своя рубашка ближе к телу, а?
Каупо посмотрел на кожаные коробочки, как бы сравнивая их между собой, затем протянул одну мне.
- Ну, Олав-парнишка, помиримся, а? Видишь, это тебе.
"Брать или не брать? - думал я. - Наверное, там серебряная медаль… Но после такой подлянки как же мне брать у этого человека еще подарок?" Все же я не выдержал и взял коробочку. Но открывать ее не стал, нарочно. Дома, когда Каупо не будет видеть…