Кое-как дрожащими руками я увязал мешок, сунув туда и сверток с гранатами, стал подтягивать санки к выходу, то и дело оглядываясь на мертвую, словно она могла мне что-нибудь сделать.
Холодный ветер дул в полуоткрытую дверь, наметал сугробик снега, серебрил длинную полосу соломы. Я прислушивался к тишине, и каждый, даже отдаленный скрип шагов загонял душу в самые пятки. Я метался как угорелый, то вытаскивая сверток из мешка и пряча его под солому, то вновь доставая и засовывая поглубже в мешок. Вдруг послышались совсем близко торопливые шаги. "За мной!.." - подумал я, схватил сверток и отскочил в темный угол. Я хотел было сунуть его под солому, но тут же решил обороняться. Швырнуть в немца лимонку, а там будет видно, что делать. Но не успел я вытащить гранату, как в дверях появился человек. Со страху не сразу узнав Митьку, я продолжал доставать гранату.
Он наткнулся на санки, остановился.
- Петька! - позвал он. - Где ты?
- Т-тут… - дрожащим голосом ответил я.
- Что ты там делаешь? Иди сюда. Я тебе молока принес. Выпросил у одной тетки, с полстакана налила. Сказал, что у меня братишка заболел и не может подняться. Дала, сжалилась. Еще и меня накормила кукурузной кашей.
Я подошел к нему. Митька увидел в моих руках гранату, удивился:
- Ты что делал?
- Я думал, немцы тебя схватили и идут за мной. Чуть не бросил гранату…
- Тю, дурак! Я, знаешь, что узнал! - Митька сиял от радости. - Старик, брат, тово, удрал!
- Ну?
- Да! Все об этом только и говорят. Ночью часового стукнул - и фюйть! - Митька сделал отчаянный жест.
- Вот это здорово! Значит, все это нам осталось?
- Давай, ешь молоко и поедем. Если не можешь идти, я тебя буду везти. Не оставаться же тут еще на ночь. Может, мы еще встретим старика, поедем той дорогой, как он рассказывал.
5
С трудом переставляя ноги, я держался за Митьку и, превозмогая боль, пытался идти без его помощи. Митька умолял меня сесть на санки, но я не соглашался, надеялся, что ноги скоро разомнутся и все будет хорошо. И действительно, не успели мы выйти за село, как я почувствовал себя лучше, ноги стали повиноваться, и мы ускорили шаг.
За селом свернули с большого тракта, как советовал старик, и пошли по менее укатанной узкой дороге. Народу и здесь шло много, но гораздо меньше, чем там. Длинная цепочка растянулась по снежной равнине.
Когда впереди завиднелись высокие пирамидальные тополя и два ряда больших островерхих хат, мы сразу догадались, что это колония, Так назывались немецкие села, разбросанные у нас по Украине. Где-то здесь мы должны были свернуть направо. Мы пытались разглядеть признаки тропинки или дороги, но ничего подобного не увидели. К самой колонии приближаться не решились, сошли прямо на снежную целину. Идти было легко. Оставшись совсем одни, мы дали волю своим языкам и болтали обо всем, особенно о том, что случилось прошедшей ночью. Мы были горды тем, что повстречали настоящего, живого партизана, больше того, у нас даже оружие его - верное доказательство тому, что это был не сон. "Вот если бы кому-нибудь рассказать, - подумал я. - Васька, например, ни за что не поверил бы! А мы б ему пистолет - раз! Гранаты - два!"
Митька достал пистолет, вертел его в руке, приставлял к левому глазу, прицеливался.
- Эх, хорош! - восхищался он. - Ловкий!
- Дай подержать, Мить, - попросил я.
Митька молча, видно нехотя, дал мне пистолет.
- Только не нажимай, - предупредил он, - а то выстрелит.
Сердце учащенно забилось: впервые в моих руках настоящий пистолет! И первое, что меня поразило, - это тяжесть такого маленького оружия. Он был тяжелый, гораздо тяжелее, чем мне всегда казалось. От этого еще большее волнение охватило меня, даже какое-то чувство уважения появилось к пистолету.
- Какой тяжелый! - проговорил я с восхищением.
- А ты думал! Это, брат, не поджигалка! Давай сюда.
Мелкоребристая рукоятка пистолета приятно щекотала ладонь, расставаться с оружием не хотелось.
- Ну, давай, - настаивал Митька. - А то еще увидит кто…
- Кто ж тут увидит? Людей никого нет, - возразил я.
- Ну, все равно, давай, вон снег начинает падать, видишь, уже одна снежинка растаяла на нем, может заржаветь. - Митька отобрал пистолет, вытер его рукавом и спрятал в карман. - О, да ты смотри, мы в сторону сбились! - сказал он, оглянувшись.
Действительно, видневшиеся верхушки тополей были не сзади, а в стороне, мы взяли слишком вправо.
- Можно заблудиться…
- А мы повернем чуть левее и будем так держаться, - успокоил меня Митька. - Куда-нибудь да выйдем.
Шли молча. Я, немного обидевшись на Митьку за то, что он так быстро отобрал у меня пистолет, не разговаривал. Митька тоже молчал, о чем-то думал.
А в воздухе все больше и больше снежинок. Они долго носились, прежде чем упасть на землю. Но и здесь ветерок не давал им покоя: сдувал, собирал вместе, потом опять срывал, подхватывал и гнал уже снежной пылью куда-то далеко-далеко, в глубокие овраги, сады, леса.
Вскоре снег пошел большими хлопьями, подул ветер. Он был такой сильный, что даже забивал дыхание, если стать навстречу ему лицом. Но ветер дул нам в бок. Казалось, что перед глазами огромный, без конца и края лист бумаги в косую линейку. Линии эти шли откуда-то с высоты и кончались на земле.
Сначала нам было не страшно одним попасть в снежную бурю. Даже приятно идти напролом: склонив головы набок, мы словно давили правым плечом на стену из ветра и снега и продвигались вперед. Эта борьба захватила нас, мы увлеклись ею; становилось жарко. Но вскоре мы начали выбиваться из сил. Ноги утопали в глубоком снегу, идти было тяжело, хотелось отдохнуть и хоть немного перекусить. Голод давно уже давал о себе знать.
- Мить, может, отдохнем? - предложил я.
- На ветру? Если б хоть к какому-нибудь затишку прибиться, - возразил Митька, не поднимая головы. Он, наверное, и сам давно думал об этом же.
И мы шли, опять врезаясь правым плечом в снежную стену, хотя уже и не с такой энергией и увлечением, как вначале. Продвигались вперед медленно, часто останавливались, прислушивались, не раздастся ли где лай собаки, но ничего живого вокруг не было, словно мы попали в пустыню.
- И реки что-то долго нет, - проговорил Митька, становясь спиной к ветру и всматриваясь в снежную завесу.
- Да, - с трудом выдавил я.
Меня все время беспокоила мысль, что мы заблудились и до ночи не найдем села. Почему-то вспомнилась песня того инвалида, который починил мне когда-то гармонь, и на языке все время вертелось: "Как в степи глухой замерзал ямщик…" "Умирал ямщик", - поправлял я себя мысленно, но при новом повторении опять лезло слово "замерзал". "Ты, товарищ мой…" Это Митька - мой товарищ. "Ты, товарищ мой, передай… передай маме… матери, что в степи глухой… я замерз. И еще передай слова прощальные…" Последнее нагнало вдруг на меня такую тоску, что горло сдавило и по щекам потекли слезы. "Хоть бы Митька не заметил", - подумал я, и снова лезла песня: "Ты, товарищ мой, передай слова прощальные…"
Ветер все крепчал и уже всерьез, по-настоящему сопротивлялся, не пуская нас вперед. Он ревел, бросал в лицо целые пригоршни снега, рвал полы пальто и чуть не валил с ног. Мы поминутно останавливались, поворачивались спиной к ветру, чтобы передохнуть, и снова пробивались вперед.
Я чувствовал, что совсем выбиваюсь из сил, но не поддавался и старался не показать этого Митьке. Я успокаивал себя, гнал прочь мысль о том, что мы можем погибнуть, но ничего не получалось. Страх проникал все глубже и глубже в сознание и лишал последних сил.
Что-то подобное я пережил позапрошлым летом. Решился я тогда вместе с ребятами переплыть пруд, хотя плавал плохо. Не успели мы отплыть от берега, как я оказался позади всех. Но я не стал торопиться: главное - переплыть, и поэтому плыл медленно, сберегал силы. Ребята уже сидели на том берегу, отдыхали, когда я доплывал лишь до середины. Решил поторопиться и попробовал плыть "наразмашку". Выбрасывая попеременно руки и загребая под себя воду, я нечаянно плеснул в лицо. Вода попала в рот и нос, я захлебнулся, закашлялся и снова глотнул желтоватой теплой воды. Испугавшись, я стал во всю силу работать руками и ногами, чтобы скорее добраться до берега. Но берег был далеко, а я, еще и еще раз хлебнув воды, почувствовал, что руки и ноги отказываются повиноваться. "Утону", - вдруг мелькнула мысль, и последние силы оставили меня. "Помогите!" - закричал я. Через минуту все ребята были около меня, но не знали, что со мной делать. Как сквозь сон, я услышал чей-то голос: "Да ты не бойся, потихоньку плыви!" Это образумило меня, я увидел ребят и, немного успокоившись, продолжал плыть. Товарищи плыли рядом со мной. Часа два я лежал потом на песке, отдыхал, но в воду в тот день больше не полез, даже к своей одежде пришел по берегу.
Конечно, если бы тогда я не подумал, что могу утонуть, все обошлось бы благополучно. Но мной овладел страх, и я стал бессилен. Поэтому теперь я старался во что бы то ни стало отделаться от мысли, что мы можем замерзнуть в степи. Успокаивающе действовал Митька: сохраняя хладнокровие, он уверенно шел вперед.
Но когда стало смеркаться, забеспокоился и он.
- Уже и день кончается, а реки все нет… - Митька посмотрел вокруг. - Ничего не видно. - Он помолчал. - Поедим давай, что ли?
Я обрадовался этому предложению, и мы уселись на санки, подставив спины ветру. Митька снял отцовы рукавицы, пропитанные мазутом, достал голубя, разломил, отдал мне половину.
- Ешь да вспоминай чернокрылого. Никогда не ел голубятины, жалко переводить такую птицу. Да тут и есть-то нечего. - Митька повертел мясо, выбирая, с какого конца начать его есть, и решительно откусил крыло. - А ничего, как курятина, правда?
- Угу, - согласился я, уминая за обе щеки голубя.
Ветер пронизывал насквозь. Потная, разгоряченная спина остывала, и по всему телу прошел озноб. Клонило ко сну.
Возле нас быстро рос сугроб, ноги почти по колено замело снегом.
- Ого, так нас может совсем замести! - сказал Митька, вытаскивая ноги. - Пошли, а то скоро ночь будет… - его голос дрогнул. - Но останавливаться не будем, - решительно предупредил он, будто угадав, что я готов лечь на снег и уснуть. - Будем идти, пока не наткнемся на село. А если сядем - капут. Спина как быстро охолонула. Пошли.
Мы тронулись дальше.
6
Темнота быстро накрыла нас, и идти стало еще тяжелее. Я уже несколько раз падал, Митька помогал мне подняться на ноги, и мы шли дальше.
- Ты только держись! - кричал он мне в ухо, так как ветер заглушал слова. - Не может быть, чтоб мы не наткнулись на село. Уже скоро…
Скоро! Этим словом Митька подбадривает меня уже часа три. За это время я лишился совсем сил. Засыпал на ходу, ноги подкашивались, я падал. Измученный, еле тащивший ноги, Митька терпеливо поднимал меня, подхватывал под руку. Обидно, что в такую трудную минуту я стал обузой, а не помощником товарищу.
Я уже совсем пал духом и просил только об одном:
- Оставь меня, Мить, чего ты будешь из-за меня пропадать…
- Ты что? - сердился Митька. - Пропадать! Кто тебе сказал, что пропадать? Вот уже, кажется, хаты виднеются…
Я знал, что Митька обманывает, но все же это несколько прибавляло сил.
Проходило время, и я снова падал.
- Ложись на салазки, - сказал мне Митька.
- Не… Брось меня, я не могу больше…
- Ложись, говорю тебе, - злился Митька. - Размазня какая-то, с тобой тут еще возись, уговаривай.
Мне было все безразлично, хотелось одного, чтоб он оставил меня в покое. Я сразу уснул бы, и все.
Но Митька не оставлял. Он положил меня на санки и продолжал тащить их.
"Зачем он делает это? - подумал я. - Бросил бы, все равно мне пропадать…" Я почувствовал, что лежу на чем-то твердом, и вспомнил: "Это гранаты… Если бы взорвались сейчас - сам отмучился и Митьку освободил бы…"
И тут я вспомнил маму, Лешку, дядю Андрея, и стало обидно, что я их больше никогда не увижу. Кончится война, а меня не будет. Митька расскажет, как было дело, и тогда все скажут: "Дурак, размазня…" "И вправду размазня, - решил я. - Может, скоро село будет, Митька старается, а я… Нет, и я тоже должен бороться вместе с ним за жизнь… Конечно, за жизнь! Надо встать и идти…"
- Мить! - крикнул я, но он не услышал.
Тогда я попробовал встать самостоятельно и вывалился из санок.
- Ты чего тут дурочку валяешь? - закричал Митька. - Все равно не брошу, понял! А по шее, если хочешь, дам. Вот увидишь, дам! - сердился он.
- Я хочу идти.
Митька помог мне встать, и мы продолжали путь.
- Ничего, ничего, - то и дело повторял он, тяжело дыша. - Не пропадем!
- Угу, - соглашался я. - Конечно… Не пропадем… Мить, а ты стрельни, может, нас услышат.
- Люди подумают, что немцы стреляют, не придут. А если немцы услышат, знаешь, что будет?
- Скажем: нашли на дороге.
- Нет, лучше не надо.
Я все время шептал, стараясь внушить самому себе: "Нет, мы не пропадем… Мы сильные… Митька сильный, и я тоже… Ну что ж, что устал? Это ничего, подумаешь, метель… Будем потихоньку идти… Главное, без паники… Как Митька…"
Но это уже мало помогало. Даже Митьку покидали последние силы, хотя он и крепился.
- Мить, стрельни… - снова и снова просил я его. - Ну, пусть немцы услышат, что они нам сделают?..
- Повесят… И пистолет отберут - вот что.
- Ну, пусть отберут… Стрельни, Мить…
Митька уступил моей просьбе, достал пистолет и стал целиться в темноту.
- Да ты вверх стрельни, слышнее будет.
Он не обратил внимания, надавил на спусковой крючок, но выстрела не последовало.
- Что такое? - проворчал Митька и стал осматривать пистолет, пробуя винтики и выступы на оружии. Он нажал на какую-то кнопку - из рукоятки бесшумно выскользнул магазин с патронами и упал к ногам. Митька нашел его, вытер снег, осмотрел. - Патроны есть, - сказал он и, вставив магазин на место, снова нажал на спуск. Выстрела не было. Наконец он нащупал рычажок, повернул его и выстрелил.
- На предохранителе был, - пояснил Митька и снова поставил рычажок на место.
Выстрел получился слабый и короткий, он тут же сразу и затих. По-прежнему завывал ветер.
- Услышишь в такую пургу, только зря пулю испортил, - сказал недовольно Митька.
А по-моему, не зря. Выстрел встряхнул нас, отогнал на некоторое время мрачные мысли и словно прибавил сил. Вскоре мы наткнулись на большой стог соломы. Сначала мы подумали, что пришли в село, обрадовались, но вскоре убедились, что это был только стог. От него мы не стали уходить, принялись сооружать себе берлогу. Усталые и измученные, мы очень долго трудились. Я никогда не думал, что так тяжело выдернуть из стога клок соломы. Это почти невозможно. По нескольку соломинок, которые ветер тут же подхватывал и уносил, вырывали мы из чьих-то, казалось, цепких рук. Пока сделали небольшое углубление, все руки были исцарапаны в кровь. Наконец мы смогли залезть в небольшую нишу и сесть там, сгорбившись, на корточках, как шахтеры в лаве на старых картинках.
- Только не спать, - предупредил Митька, - замерзнем.
- Угу, не будем… - сказал я как можно бодрее, хотя сам уже клевал носом.
Пурга постепенно стала затихать, становилось холоднее, мороз пронизывал до костей. Чтобы согреться и не уснуть, мы время от времени принимались за работу - углубляли свое гнездо, зарываясь дальше в солому.
К утру ветер совсем стих. Небо очистилось от туч, и на нем высыпало множество ярких мерцающих звезд. Луна, круглая, как буханка белого хлеба, висела прямо над нами. Ее обрамлял большой круг, похожий на радугу, только без ярких красок - одни желтые оттенки играли и переливались. Было красиво и немного страшно: такой круглой желтой радуги вокруг луны я никогда не видел. Чтобы развеять страх, я подумал: "Уже скоро утро, а она над самой головой, до рассвета и зайти не успеет. Интересно, куда же она девается днем?" Я спросил об этом Митьку. Он взглянул на луну, подумал и небрежно сказал:
- Успеет: вниз ей катиться легче, чем наверх подниматься.
На большой высоте прошел на запад самолет. Его мощный прерывистый гул медленно передвинулся по небу и затих.
- Наш тяжелый бомбардировщик пошел, - определил Митька.
- А может, это немецкий?
- Ну да! Что я, не слышу по звуку? - возразил он, провожая настороженным ухом гул самолета. - Еще слышен!..
- Вот если бы он сел возле скирды, - размечтался я, - взял бы нас, и айда. Перелетели б через фронт, а там Лешка наш, отец твой, дядя Андрей - все-все наши, свои! Обрадовались бы, а мы б им все рассказали, что тут творится…
Митька молча слушал, не перебивая, а когда я кончил, медленно проговорил:
- Да-а… - И тут же, словно спохватившись, быстро отогнал от себя эти мысли как несбыточные: - Если бы да кабы…
Где-то далеко-далеко один за другим раздалось несколько глухих взрывов, земля тяжело вздохнула, и снова воцарилась тишина.