Тонкие губы дяди Клима дрогнули под жесткими, щетинистыми усиками: видимо, его забавлял маленький оголец. Он стал расспрашивать Охнаря, откуда он родом, где жил, знает ли кого из деловых воров. Ленька назвал Бардона, Пашку Москву, Червончика и стал врать, будто участвовал с ними в грабежах. По его словам выходило, что его ценила киевская блатня и у него даже был маленький револьвер системы "монтекристо".
- Ловко фуфлыгу заправляешь, - сказал дядя Клим и засмеялся. - Куда ж ты теперь намерился податься?
- А я и сам не знаю, - чистосердечно признался Ленька. - Мы ведь осенью куда с корешем ехали? К Аральскому морю…
- Хотели рыбки в соленой водичке половить? - словно бы заинтересовавшись, спросил Клим.
- Покупаться.
- Покупаться ты и сейчас не запоздал. Скоро крещенье, Иордань. Во льду начнут проруби ладить, поп крестом причешет и ныряй на здоровье. Загнешься - бог прямым сообщением в рай переправит. А в раю лафа - ни вшей, ни Надзирателей. Это не в тюрьме сидеть.
- Хохот покрыл слова Клима. Ленька крепко помнил посул Куприяна Зубка о "пальтишке" и, чувствуя благодушие подвыпивших воров, ловко навел на него разговор.
- Думаете, забоюсь нырнуть в прорубь? Да во что после оденусь? В снегу обкатаюсь? Мне бы маленько отогреться, выспаться… совсем околею. И касса пустая, - показал Ленька на свой живот. - Весь золотой запас вышел. Клифтишко бы какой раздобыть. А то ветер как подует в мои лохмоты - будто на трубе играет.
- Забыл, как добывают? - словно поддразнивая, сказал дядя Клим. - Иль заливал, что в Киеве с деловыми жил? На гоп-стоп надо идти. Дрейфишь?
- Охнарь уже знал, что на воровском языке гоп-стоп обозначает вооруженный грабеж.
- Спробуй возьми!
- А коли попадешь в лапы легавых? Не заложишь "малину"?
- Чутьем угадав, что этот сухощавый, жилистый, с щетинистыми усиками главный в шайке, Охнарь картинно выпятил грудь.
- Словечка не звякну. Пускай хоть язык клещами рвут.
- И наивно, обычным тоном добавил:
- Да я тут, в Самаре, и улиц не знаю. Нездешний.
- Черные, тяжелые, пронзительные глаза дяди Клима сузились, легкая гримаса, похожая на судорогу, сбежала от усиков к бритому подбородку; верхняя часть лица его совершенно не изменилась, но весь облик, с выдвинутой челюстью, вдруг приобрел скрытно-угрожающий вид, и Ленька внутренне вздрогнул. Чем-то жестоким, беспощадным дохнуло на него, и он почувствовал, что перед ним сидит человек, который ни секунды не дрогнет, чтобы уничтожить того, кто ему помешает.
- Гляди, Охнарик, - пошевелив ноздрями, не повышая голоса, спокойно, как он все время говорил, произнес дядя Клим. - Вздумаешь заложить - деловые на том свете сыщут, все кишки из брюха вытащат и на балалайку заместо струн натянут. - Он сжал небольшую руку в кулак ладонью кверху, показывая, как воры будут тащить кишки. - А верным будешь - напротив, набьют брюхо, чем пожелаешь, навек забудешь, что такое голодуха… В беду попадешь - выручат; пальцем кто обидит - разорвут того на шмотья. Вот такие у нас ребята.
Под конец речи голос дяди Клима звучал веско, и он поднялся с чурбачка.
- Вот такие, - повторил он. - Свечку богу не ставим, черту душу не проигрываем. На горбу своем чтобы, значит, кататься - этого никому не дозволим. Сами любого заседлаем.
И дядя Клим замолчал, как бы показывая, что больше объяснять нечего: чувствовалось, что эти мысли он не раз повторял. Ленька боялся пропустить хоть одно его слово, жест. И этот вор с щетинистыми усиками, и его молодой напарник, и связанный с ними сапожник с кошачьим ртом, и даже вонючая мастерская - ее холодная печь, обрезки кожи на косом, щелеватом полу - все представилось Леньке значительным, не похожим ни на что виденное. Несколько раз в своей жизни он сближался с "настоящими блатными" и никак не мог войти в их свору.
- Сейчас и эти уйдут?
- Попасть к деловым было его давнишней мечтой. Во время скитаний на "воле" Охнарь слышал множество легенд о ворах, и они представлялись ему людьми необыкновенными. Не боятся ни пули, ни решетки - сам черт не брат. Попробуй тронь такого - ворон костей не соберет. Объединяет воров железная товарищеская спайка, живут они в никому не известных тайных притонах - "малинах", в вечной опасности, ежечасно готовые друг за друга пожертвовать жизнью. Зато никому не кланяются, силой отнимают у людей все, что им понравится, и с пожарной каланчи плюют на законы. Одеваются во что захотят, кутят, гуляют с бабами, раскатывают по разным городам, - ух, душа вон и лапти кверху! Очень лестно было бы услышать от других: "Вон Охнарь пошел. Блатач". Разве не честь - стать равным с жиганами? Да и просто любопытно поглядеть, каковы они, пожить под одной крышей.
- Дядя Клим кивнул старому сапожнику:
- Ну, бывай, борода. Васе Заготовке почтенье и так дале. Как там с Шипировичем?
- Зайди через неделю. Васька в точности будет знать.
- Если опять трепанет - пожалеет. - Дядя Клим скользнул взглядом по Охнарю, как бы мимоходом обронил: - Что ж, собирайся, оголец, отогреешься у нас ночку-другую. А там найдешь партнеров.
Охнарь просиял, сорвался с табуретки, чуть не опрокинув ее.
Дядя Клим усмехнулся одними складками рта, пронзительные зрачки его потеплели. Он поднял барашковый воротник, сунул руки в косые карманы бобрикового, до колен пиджака, толкнул ногой дверь.
На улице было совсем темно, под ногами хрустел чистый молоденький снежок. Фонари здесь, на городской окраине, расставлены были очень редко. Дружно светились окна бревенчатых домишек, а в основном свет исходил от горбатых засугробленных крыш и от чистого молодого снежка, отражавшего пасмурное, вечернее небо.
Хруст этого недавно выпавшего снежка под разбитыми, изношенными ботинками многое вызывал в душе Охнаря.
Хруст этот как бы говорил о том, что кончилась целая полоса в его жизни и начинается новая. Он уже не за тюремной решеткой, но и не в палате эвакоприемника. Орел или решка? Выиграл или проиграл? Вдруг будет гораздо хуже? У него есть еще возможность отказаться от воровского кодла. Вот они, тонущие во тьме улицы, закоулки, стоит только шмыгнуть за угол, и ты свободен. Опять получишь привычную школьную парту, казенный кондер и… серенькую детдомовскую скуку.
Нет. Во всяком деле главное - начать. Страшно было в Курске воровать вяленого чебака, но уже во второй раз Охнарь смелее протянул руку к чужому добру. Он шибко боялся тюрьмы, суда, казалось: все кончено, погиб, а посидел, выслушал приговор, узнал, как все происходит, и опять освоился. Страх перед неизвестностью - вот что всегда томит, пугает человека.
Почему бы ему не потереться в шайке? Дяде Климу он вроде понравился; если хорошенько попросить, гляди и оставит. Тогда впереди грабежи, с револьверной перестрелкой, с кровью, увечьем и даже смертью. Ну и что? Зато житуха - первый класс!
Притом Ленька никак не мог поверить, что когда-нибудь умрет. Вот струсь он, и земля перестанет его держать, бросит людям под ноги.
Через три квартала, у бани, воры встретили порожнего извозчика, взяли. Переехали через овражек, поднялись наверх по крутому взлобку.
Улицы ближе к центру города были шире, дома больше - каменные, усадистые, с толстыми каменными воротами под навесом. Витрины магазинов манили выложенным на черном бархате золотом колец, часов, шубами, костюмами, повешенными на распорках, бутылочными ярлыками вин, бочоночками кетовой икры, желтым салом окороков. Под лошадиными копытами, сквозь неглубокий снег, процокивалась булыжная мостовая. Здесь и народу было куда больше, у ярко освещенного кинематографа с пестрыми фанерными афишами толпилась молодежь, слышались звуки гармошки, бойко торговал папиросный киоск.
Затем извозчик свернул, и сани заскользили вниз, мимо старинной церкви. Переехали деревянный мост через затянутую снегами речонку, запрыгали на обледеневших кочках и покатили в слободу.
У продуктовой лавки дядя Клим тронул извозчика за плечо, расплатился.
Воры зашли, взяли две бутылки водки, красного вина, целое толстенное кольцо вареной колбасы, копченую селедку. У Леньки заблестели глаза. "Ого, сколько набирают. Небось деньга водится!" Еда всегда его живо интересовала. Покупками нагрузились все, насквозь прозябшему Леньке пришлось нести буханку ситного.
Углубились в переулки. Идти оказалось не так-то близко, и Охнарь удивился, почему дядя Клим отпустил извозчика. Могли бы и подъехать. Денег стало жалко? Ага, понял: не хочет показывать посторонним, где расположена "малина". Вишь, до какой тонкости тут все продумано!
Завзыкал распустившийся шнурок на ботинке, Ленька поставил ногу на мерзлую скамейку, начал завязывать. Молодой быстроглазый вор, которого дядя Клим и сапожник называли то "Модька", то "Химик", приостановился, поджидая его.
- Теперь у нас в хевре опять будет парнишонок, - сказал он.
- А тот где? Сбежал?
- От нас не сбежишь. Да и к чему было Щелчку бежать? В ширму на толчке к одному завалился: кожан ему бритвой разрезал. Спекулянт был выпивши, сшиб с ног да сапожищами. Так и погиб в одночасье. Трагический случай из жизни графа Пети Ростова с французами. А клевый был малец.
К Модьке Химику оголец успел приглядеться. Каштановые, почти черные волосы его на висках были красиво подбриты, нижняя губа заметно толще верхней, предполагала в парне какое-то добродушие. Модька, видно, любил шикнуть: кепку носил необыкновенно мохнатую, сшитую на заказ, демисезонное пальто - в крупную клетку, а сверху вокруг шеи - великолепное красное шерстяное кашне в полоску. С виду он свободно мог сойти за нэпманского сынка или студента, часто вворачивал непонятные слова. Но Охнарь уже научился безошибочно угадывать воров - по быстрому, щупающему взгляду, по настороженной собранности, по тому, что они всегда закрывали лицо поднятым воротником или шарфом.
- Мне башку не свернешь, - хвастливо сказал Охнарь, словно предупреждая в чем-то молодчика. - Я любому сам наперед ножку подставлю.
- Я вижу, ты парень-молоток… только без ручки, - дружелюбно усмехнулся Модька. - Ладно, завязывай, завязывай, а то отстали.
Впереди у калитки чернела фигура дяди Клима. Он только что как-то по-особому, условленным стуком, постучал в закрытый ставень.
II
"Малина" представляла из себя бревенчатый пятистенок, глядевший на переулок высоко поднятыми окнами в резных наличниках. Дубовая калитка, очевидно, была всегда заперта, и на ней висела дощечка. "Злая собака", - разобрал Охнарь и прижался к Модьке. Никто их не встретил звоном цепи, лаем, никакой собаки он не заметил.
Двор оставил его разочарованным - самый обыкновенный. Чего ожидал Охнарь увидеть, он и сам не знал. Капкан, что ли? Окопчик? Забор, правда, был высокий, крепкий. В углу к дровяному сарайчику прислонился нужник без дверки, сбоку тропинки, пробитой в снегу, из сугроба выглядывало поломанное колесо, невесть как сюда попавшее. Единственно, что привлекало внимание, - могучая старая верба, голые раскидистые ветви которой с одной стороны чуть не касались кирпичной трубы дома, а с другой низко нависали над плоской крышей соседнего сарайчика.
Все же на крыльцо Ленька ступил, внутренне замирая. Может, в этой толстой бревенчатой стене вырезаны тайные амбразуры, через которые простреливается весь двор?
Запор в сенях ворам открыла полногрудая блондинка в шелковом платье, с подбритыми, начерненными бровями.
- Мальчика привели? - сказала она, остановив на Леньке ласковый взгляд голубых глаз.
- Младшим братишкой будет, - проговорил Модька Химик, закладывая за собой дверь на засов: видно, дверь здесь никогда не стояла открытой. - Белый траппер, поселившийся средь краснокожих племени апахов… а еще вернее - апашей.
Большая передняя комната, куда ступил Охнарь, тоже не представляла ничего особенного. Медная, жарко начищенная лампа-"молния" в оранжевом абажуре, спускаясь с потолка, освещала пестрые обои, приземистый буфет, венские стулья с гнутыми спинками. Ленька сразу почувствовал - дом хорошо протоплен. От голландской печки, выложенной коричневым изразцом, с закрытой дверкой, перед которой был прибит квадрат жести, ощутимо тянуло сухим теплом. И внутри притона не было ничего, говорившего о том, что он превращен в маленькую крепость.
В комнате плавал шум голосов, дым табака. За столом шла игра, не нарушенная приходом дяди Клима и его спутников. Четверо партнеров и обступившие их "зрители" - мужчины, женщины - только посмотрели на вошедших. Оробевший в душе Охнарь, казалось, не вызвал у них никакого интереса. На залитой несвежей скатерти лежала открытая пачка дешевых папирос "Смычка", на кону - стопка смятых бумажных денег.
- О, да тут идет работа! - весело сказал Модька Химик, разматывая красное кашне с шеи.
- Раздевшийся дядя Клим остался в синем шевиотовом пиджаке, косоворотке, перехваченной шелковым пояском с махрами. Серебряная цепочка свисала из верхнего кармашка, где прятались часы.
- Вот, оголец, ты и у своих, - сказал он Леньке. - Погуляй, оглянись и никого не бойся. Лучшего места в Самаре ты не найдешь.
- Дядя Клим скрылся за крашеной охрой дверью, ведущей в глубину дома. Вторая такая же дверь была расположена немного в стороне.
- Через комнату прошла приземистая женщина, покрытая темной шалью. Ленька успел разглядеть заплывшие глаза, толстый нос над широким, прямым, воинственным ртом с выступавшими вперед губами, бородавку на желтой, жирной, маслянистой щеке. Женщина захватила принесенный хлеб, свертки и унесла - наверно, на кухню.
- Хочешь, щец налью? - предложила Охнарю блондинка в шелковом платье, что открывала им дверь.
- Я не голодный, - сам не зная почему ответил он и почувствовал, что желудок у него словно ссохся; Охнарь не ел больше суток.
- А то налью? Ты не стесняйся.
- Обожду. Не к спеху.
- Он весело, озорно улыбнулся и почувствовал себя свободно. Тихонько засвистел, уселся на ближний стул. "Ух, людки! - подумал он. - Где они тут спать раскладываются? Наверно - половина гостей… Хорошо, если бы эта баба тут жила", - и он поглядел вслед голубоглазой блондинке.
- От стола ему дружелюбно кивнул Модька Химик; он сидел на кончике стула рядом с одним из игроков, положив на плечо ему руку.
- Прилепился, Охнарик? Скоро шамать будем.
На сердце у Леньки стало теплее, будто он уже наелся.
И обстановка и тем более находившиеся в комнате люди вызывали у него острый интерес. Не желая показать, что он поражен, Ленька с напускным безразличием стал рассматривать картину в ядовито-розовой рамке, висевшую над продавленным клеенчатым диваном и изображавшую голую женщину. Груди у женщины были огромные, иссиня-меловые, ротик будто крошечное сердечко, а глаза круглые, рыбьи, золотые и разной величины. Весь вид огольца, казалось, говорил: "И не такое видали!"
Когда он украдкой покосился на играющих, то увидел, что на него никто не обращает внимания: все были заняты картами. Зрители пересмеивались, делали замечания. Оттуда до Леньки то и дело долетали шутливые замечания:
- Надо было срывать кон.
- Зачем мазу держал?
- Не везет? Сам Христос проигрался в стос!
- Зато его бабы любят. Пивом твоя новая торгует?
- Охнарю стало скучно. "Да скоро ли жрать дадут?" - подумал он, принимая на стуле другую позу.
Тикали круглые старинные часы на стене. За окном по переулку кто-то проехал.
Внезапно за столом послышался громкий хохот.
- Выметайся, Хряк, выметайся, - ласково говорил высокий, костлявый вор, одетый в новенькую темно-серую тройку, в лаковых туфлях, с чахоточной грудью, аккуратно причесанный на пробор. - Просифонился до последнего канта? Заимеешь новенькие - мы завсегда твои - партнеры.
- В долг не верим, векселя не выдаем, середь нас банкиров нету.
- Из-за стола поднялся здоровенный молодец с покатыми толстыми плечами, короткопалыми ручищами. Великолепные темно-русые кудри его были всклокочены, глаза на красном, чуть опухшем лице затуманены, из открытого ворота расстегнутой рубахи выступала широкая жирная грудь. Он почмокал малиновыми губами, словно хотел что-то сказать, и, так ничего и не сказав, круто вышел из-за стола.
Игра продолжалась, шуршали кредитные билеты, звенело серебро, вокруг по-прежнему толпились зрители.
Кудрявый молодец Фомка Хряк, выкидывая чуть в стороны могучие, толстые ноги, прошелся по комнате, постоял у окна, закрытого снаружи ставнями, припертого на баут - железный болт. Остановился против Охнаря, сунул руки в карманы галифе и долго смотрел на него своими бараньими, ничего не выражающими глазами. Нельзя было понять, видит он огольца или просто задумался. Голубоглазая блондинка, приглянувшаяся Охнарю, принесла в кувшине воду, полила высокий фикус в деревянной кадке. Не глядя на нее, Фомка Хряк полушепотом спросил:
- Глань, порошочка нету?
Он поднес к ноздрястому носу сжатую в кулак ручищу: характерный жест кокаинистов.
- "Марафет спрашивает, - сообразил Охнарь. - Нюхает".
- Понадобилась? - изменившись в лице, недобро ответила блондинка. - Пожалеть тебя? Ты меня в ту ночь пожалел? С Галсаном рассчеты ведешь, у него и спрашивай.
- Сдуру я тогда, Гланя, - виновато сказал Хряк, и видно было, что он действительно мучается. - Заигрался. Зенки залил и… да что вспоминать… тошно. Я у него отыграюсь.
- Нужны вы мне оба, как синице клетка.
- И такая гадливость, презрение прозвучали в ее голосе, что Хряк стушевался. Глупо повторил, видимо не зная, что сказать:
- Один порошочек. Башка трещит. Отдам.
Стряхнув с кувшина капли на кадку, женщина ушла. Хряк наморщил лоб, мрачно уставился на половицу, где еще минутуназад стояла блондинка. Шумно, как бык, вздохнул. Перехватив любопытный, взгляд Охнаря, хмуро спросил;
- Чего гляделки уставил? Поломаешь.
Ленька перевел взгляд на стол и сделал вид, будто не слышал. "Что-то между этим дядькой и той красоткой неладно", - мелькнуло у него. То ли Хряк обиделся, что ему не ответили, то ли ему больше не на ком было задержать внимание, он прицепился к огольцу.
- Не видал, как в стирки мечут? Чай, обучиться хочешь? Мозги не хватит.
- Еще тебя обучу, - сказал Охнарь. Ответ у него сам сорвался с губ.
Хряк насмешливо сдвинул густые брови, засопел.
- Может, сыграем? Только… чего ты можешь поставить на кон? Вшей? Или сопли?
- За меня будь спок. Не прошпилюсь, как ты. Толк в картах понимаю.
- Эх ты, сявка подзаборная, - побагровел Хряк. - Я не таких вытряхивал из последних шкар. Знаю, почему нынче не фартит. Знаю. Попа утром встретил и забыл за пуговку подержаться. После аж две кошки-паразитки вместе дорогу перебегли: жалко, кирпича не было под рукой, я б им, подлюкам, кишки выпустил. А то, думаешь, этих ухарей не вытряхнул бы из монеты?
Хряк кивнул на игроков за столом.