Скучно лежать одному. Кончится когда-нибудь эта ночь?
… Проснулся Охнарь от говора: хлопала входная дверь в сенях, по ногам тянуло напущенным из двери зимним холодом.
Зябко ежась, оголец сел на овчине, обеими руками почесал спутанные кудри. Через "залу", шурша юбками, прошли женщины. Мужчины молча раздевались в прихожей. Лица у них были озябшие, угрюмые. Хряк достал из буфета недопитую бутылку водки, вылил в стакан и, крепко сморщась, опрокинул в рот. Закусывать не захотел, лишь широко выдохнул воздух.
В "зале" никто не задержался. Двужильный ушел спать к Маньке Дорогой, за ним в свою комнату скрылся и Калымщик. Хряку уходить было некуда, его широкая двуспальная кровать с высокой периной стояла в углу у окна. Подперев кулаком тяжелую лохматую голову, он долго сидел за столом. Ленька опять повалился на старую овчинную шубу.
- И я с тобой ляжу, - усталым голосом сказал Химик. Видно, он поленился стелить себе на диване и прикорнул как был, в пиджаке, ботинках. Лишь перенес на пол подушку.
- Ну как? - шепотом спросил его Охнарь. - Ограбили?
- Кемай, оголец.
Злые все нынче воры, - значит, сорвалось. Ленька обнял Химика за плечи, прижался к его спине грудью, чтобы согреться, как спал на "воле" в асфальтовом котле, и вновь быстро и крепко заснул.
V
Несмотря на воскресенье, Двужильный и Калымщик встали рано и сразу после завтрака ушли в город. Вернулись они засветло, свежие с морозца, веселые: от обоих пахло пивом. Калымщик внес узел, кинул на стол. Клим Двужильный повесил в прихожей свой бобриковый пиджак, пройдя в "залу", поманил пальцем Леньку, скучно смотревшего в окошко на улицу, залитую розовыми лучами низкого, закатного солнца. Оголец с живостью, ожиданием повернулся к нему.
- Затомился?
Двужильный не торопясь развязал узел. У Леньки вид был такой, словно он ожидал фокуса.
И фокус действительно последовал: на столе, разбросанные, как по прилавку, легли новенькие ботиночки в черно сияющих калошах, черные суконные штаны, пестрая рубаха "апаш", пиджачок. На самом дне узла, темнея байковой коричневой подкладкой, была свернута подростковая кожаная куртка.
- Приданое тебе, - сказал Двужильный. - Облачайся. Коли есть баба на примете, можешь жениться.
- С покупкой, Охнаришка!
- Бутылка с тебя!
- Ленька глазам не поверил: это ему? Со всех сторон на него глядели смеющиеся, одобрительные лица. Только Фомка Хряк, весь день проспавший на своей двуспальной кровати, лениво ковырял в зубах спичкой.
- Мне ведь… одно клифтишко, - забормотал Ленька, явно растерявшись. - Чем я расплачусь?
- А подумай, - очень серьезно ответил Двужильный и собрал на лбу морщины, словно бы тоже задумался, чем же Охнарь будет расплачиваться. Лишь хорошо знающие его обитатели хазы видели, что он внутренне смеется.
- Не знаю, - неуверенно ответил Охнарь. - Придется… дало какое сыскать?
- А сыщи. Сделай наколку и бери куш. Коли не справишься в одиночку, кликни нас. Как, братцы, поможем огольцу?
Вероятно; теперь бы Охнарь понял, что его разыгрывают и за одежду не требуют ничего, Куприян Зубок хорошо знал своих сотоварищей: его отблагодарили с невиданной щедростью. Но его злой осой ужалила мысль: значит, нынче придется покидать хазу. От сознания, что он теряет все, что имел в эти четыре дня, Ленька изменился в лице, расквасил губы.
- Теперь вы меня… выгоните отсюда? - еле слышно сказал он то, о чем подумал.
Тон его был такой жалобный, что улыбка сбежала с лица Глашки Маникюрщицы. Все молчали. Калымщик поглядел на Двужильного. Двужильный сунул руки в карманы галифе.
- Тебе что ж… неохота уходить от нас?
"Неохота", - хотел ответить Охнарь и не смог. Подбородок его мелко задрожал, и он поспешно сглотнул слюну, боясь, что заплачет. На его побледневшем лице жили одни глаза, и он не спускал их с дяди Клима. Клим собрал на лбу складки и тем же серьезным тоном, каким говорил перед этим, произнес, словно уточняя:
- Стало быть, хотел бы остаться?
Ленька кивнул. Еле слышно сказал:
- Хотел бы.
Двужильный обескураженно развел руками)
- Раз так понравилось… да тут и Модя за тебя просил, "Оставим, говорит, Охнаря. Парень смелый, я видал, как он горячую картошку ел: чуть не целиком заглатывал. С ним мы будем в безопасности". И Гланя словечко замолвила, "Очень, говорит, мне понравился. Жалко, до пупка не достает, загуляла б". Ну, а Галсан, сам видишь, не ревнует. Наоборот. Ноги из-за тебя на толкучий бил, нес барахлишко. Вроде как ни у кого нету возражений против…
Опять подсмеивается дядя Клим или правду говорит? Все веселые, - значит, правду?
- А я Ленечку поцелую, - сказала Глашка и, обняв Охнаря, крепко поцеловала в губы.
Охнарь радостно вспыхнул, сгреб обновы, побежал в прихожую переодеваться. Пять минут спустя он уже разгуливал по комнате прямо в калошах. Штаны оказались великоваты, волочились, рукава рубахи налезали на пальцы, зато пиджачок сидел как облитой. Охнарь то обдергивал полы пиджачка, то разглядывал пистоны на ботинках "бульдо" и явно не звал, что бы ему еще сделать.
- За мной не пропадет, - выпалил он, остановясь перед Двужильным. - Достану, расплачусь с походом.
Все расхохотались. Улыбнулся даже Хряк, не глядя шаривший рукой под кроватью свои хромовые сапоги.
- Чего уж там считаться, - усмехнулся Двужильный, - Это от всей хевры тебе подарочек. А это еще и от меня игрушка. И он протянул Охнарю новенький финский нож.
Охнарь совсем был счастлив. Он понял: значит, его приняли в товарищество.
- Теперь и гулять отпустите? - простодушно спросил он.
Двужильный улыбнулся:
- Тебе все сразу? Может, "и рысаков орловских пару. И содержанок полон двор"?
Это были слова известной блатной песни.
Глашка Маникюрщица тут же вызвалась укоротить огольцу штаны, подшить рукава рубахи: у Просвирни имелась старая зингеровская машинка.
VI
Выпавший с ночи туман рассеивался медленно, с крыш тихо стекала капель, нависая на сосульках и вдоль стен домов; вспухший, сырой снег казался прошитым свинцовым стежком. Охнарю этот день казался удивительно хорошим. Его желание погулять по городу исполнилось раньше, чем он думал: на другой же день. И теперь он не мог надышаться сырым, вкусным воздухом, пахшим мокрым железом, лошадиным потом от проезжавших извозчиков, кухней из харчевен. Правда, отпустили Охнаря под надежным приглядом, с Модькой Химиком, но оголец давно считал его чем-то вроде старшего брата и не испытывал тягости опеки.
Ленька с важностью шагал по грязно-коричневому затоптанному снегу тротуара: как же - обновлял ботиночки в лаковых калошах. А штаны! Даешь-берешь, брючки-клеш! Болтаются, как два колокола, небось прохожие пацаны от зависти слюни пускают. Кожанка, правда, великовата в плечах, чуть не достигает колен, но зато это кожанка, а не какое-нибудь пальтишко. И как блестит: еще лаком от нее пахнет, - наверно, перекрашивали. Ленька шел, сунув руки в карманы, иногда ловко цвиркал слюной сквозь зубы - знай наших!
- Слышь, Модь, а куда мы? - спросил он уже во второй раз.
- Прошвырнемся по Дворянке, по Садовой, да и нах хауз.
Через несколько шагов Охнарь вновь спросил, на этот раз полушепотом:
- Ударишь по ширме?
Он знал, что знаменитый карманник Василий Иванович благоволил к Модьке, показывал ему секреты мастерства, и теперь весь налился нетерпением.
- У тебя волосы не лезут? - вопросом ответил Химик.
- Не, а что?
- Непонятное явление природы. Антифизический закон Бойля и Мариотта. Шибко любопытен, пора уже оплешиветь.
- Почему? - Лицо у Леньки приняло озадаченное, выражение. Затем, поняв, что Химик разыгрывает его, Ленька наскочил на него с кулаками, стал совать под бока. Модька с хохотом начал отбиваться.
У фонаря подождали трамвай, сели и поехали в центр города к Волге. Охнарь где толкаясь, где бочком пронырнул в середину вагона, остановился возле дамы в шубке, думая: нельзя ли открыть у нее лаковую сумочку, вытащить деньги? Вот бы Модька зевалку разинул! Нэпманша. Золотые серьги в ушах, камни так и переливаются. Насилия Иваныча бы сюда, у него все сумочки, все карманы раскрываются. Или хоть бы Модька попробовал. Чего он застрял на задней площадке?
Действительно, Модька стоял на самой толкучке. Мимо него все время входили пассажиры, задерживались возле кондуктора, вынимали кошельки, портмоне или просто мелочь из кармана, платили за билет. Держался Модька очень вежливо, и только черные глаза его зорко, внимательно шныряли по сторонам.
Раза два он менял место и все как-то оказывался возле румяного мужчины в черной дубленке с богатой опушкой, а затем вдруг, не доезжая центра, соскочил с задней площадки. Охнарь слишком поздно заметил исчезновение Химика, и на остановке ему пришлось поспешно пробираться к выходу.
- Шныряют тут разные, - недовольно сказала о нем толстая женщина, закутанная в платок. - Лишь карманы береги.
Огрызнуться Охнарь не успел: трамвай уже ушел. Подождав Модьку, он недовольно сказал:
- Чего ж не упредил?
- А ты чего галок ловишь? Хочешь стать вором - будь на зексе. Во сне и то дреми одним глазом.
- Вон что! Модька стал его учить? Ленька и сам знал - разинь рот, сразу на крючок подцепят. Так они ж не на "деле".
- Да и пройтись пешочком захотелось, - пояснил Модька, и губы его дрогнули, словно хотели сложиться в улыбку.
Он тут же свернул в переулок. Чудной парень!
Между домами далеко внизу блеснул лед Волги. В затоне чернели трубы пароходов, баржи, вмерзшие у причала, занесенные снегом. Вот и центр города.
Широкая прямая улица, обставленная большими нарядными домами, блестела зеркальными витринами. Ленька загляделся на безмолвные восковые манекены. Одни из них держали в растопыренных руках роскошный шелк, бархат, спадающий к ногам, и словно предлагали его проходившей мимо публике. Другие, мертво улыбаясь, выпятив деревянную грудь, демонстрировали модные покрои костюмов.
Гастрономические магазины под длинными вывесками из сусального золота, булочные, казалось, источали вкуснейшие запахи на весь околодок. В рыбном во всю длину стекла был нарисован громадный осетр, как бы говоривший о богатствах Волги, а под ним стояла чудовищная банка, наполненная свежей черной икрой, блестя жиром, висели копченые сиги, красовалась толстоспинная каспийская сельдь. Нарядная праздничная толпа заполняла магазины, и Охнарю сквозь толстенные стекла было видно, как она двигалась у прилавков, выбивала чеки в кассе, брала свертки. То и дело пели, звякали, хлопали двери, впуская раздушенных, скользящих женщин, важных, самонадеянных мужчин в меховых шапках, шубах.
Оба урки пробирались в толпе, поглядывая по, сторонам.
- Модь. Так ударишь по ширме? - вновь просительно шепотом заговорил Охнарь, - Ударишь? Ты ж говорил.
- Говорил? Значит, должен исполнить. Черные глаза Модьки смеялись.
- Где? В этой колбасной?
- Где прикажете, монсиньер.
- Кто?
- Кардинал Мазарини, восприемник герцога Ришелье.
- Катись к хренам, - рассердился Ленька и опять ширнул кулаком Модьку в бок. Тот увернулся.
Охнарь знал, что Модька любил "чистую" работу без увечья, без крови, и мечтал сделаться высококвалифицированным карманником. В этот день Модька при удобном случае собирался "облегчить" карман какого-нибудь нэпмана и показать Охнарю, как надо "работать".
- Айда, - сказал Модька и направился к "Гастроному". - Возле меня не шейся. Ясно? Зырь, не входит ли в магазин мильтон или не зашухарил ли меня кто из людки. Тогда прикинься бусым и затяни "Клавочку".
Пол в магазине, посыпанный потемневшими от сырости опилками, был рябой от мокрых следов. У длинных, высоких застекленных прилавков толпился народ, касса со звяканьем выбивала серенькие, шершавые чеки. Продавцы стучали огромными, как у мясников, ножами, чуть не настругивая сыр, колбасу, шуршали пергаментной бумагой, заворачивая покупки.
Стоя недалеко от витрины, Ленька во все глаза глядел пр сторонам и в то же время не упускал из виду Модьку Химика. Модьку, видно, принимали за покупателя, и он совершенно не вызывал ни у кого подозрений. Он вежливо уступил дорогу красивой даме в лиловом на меху манто; нечаянно толкнув упитанного багроволикого мужчину, всем своим видом требовавшего к себе уважения, учтиво извинился. Спросил у юной продавщицы в белой "докторской" шапочке, белом халате, есть ли шоколадные бомбочки с ликером? И очень пожалел, что в магазине их нет. Продавщица охотно с ним разговаривала, даже чуть кокетничала, Модька намекнул ей, что хотел бы познакомиться, она покраснела и не знала, что отвечать. Модька игриво, значительно простился с ней и вышел.
За ним разочарованный, последовал Охнарь; Модька ни у кого ничего не украл.
- Чего ж ты? - громко спросил он его на улице. - Сдрейфил?
- Дорогой мой, - спокойно говорил Модька, шагая рядом по желтоватому, словно песок, размешанному снегу тротуара. - Что такое воровство? Это деликатный заем кошелька, при котором хозяина не беспокоят просьбой. Без скандалов. А в этой магазухе я не нашел людей, способных понять мою точку зрения. Ясно, Гаврош? Поищем других. И не психуй, как малахольный. "Больные, не волнуйтесь и берегите свое здоровье". Куда теперь прикажешь? В эту кондитерскую? Завязано.
Ничего Охнарь опять не понял. Никуда он "не приказывал" заходить, он даже не успел срезать Модьку хлестким похабным словцом, когда тот с видом человека, добросовестно выполняющего чужую волю, свернул в узкую полузастекленную дверь. Охнарь шагнул следом, и в лицо ему ударил сладкий, вязкий запах сдобного теста, сахара, сливок и то сытное тепло, от которого сразу расслабляются нервы.
За круглыми мраморными столиками сидели горожане, пили какао, ели пирожные. За прилавком две хорошенькие продавщицы упаковывали торты в коробки, вешали конфеты.
Модька зорко огляделся по сторонам, прищурил глаз, точно целясь во что-то, шепнул огольцу:
- Ша! Беру ширму.
Ленька почувствовал, что сердце у него застыло, как легавая собака по стойке "пиль".
Перед кассой стояло двое покупателей. Модька приблизился к ним, картинно сунул руку во внутренний карман своего пиджака, вынул кошелек и, достав новенький червонец, вежливо попросил выбить две "корзиночки" с кремом, два "наполеона" и два стакана шоколада. Встретив недоуменный взгляд Охнаря, он с величайшим хладнокровием произнес:
- Зашамаем, мой верный Пятница.
- Зануда ты, Модька, - обескураженно сказал Охнарь, но против сладостей устоять не мог.
Он уже понял, что во все время прогулки молодой уркаган подшучивает над ним и совершенно не намерен демонстрировать, как надо удить кошельки из омутов чужих карманов. Оголец надулся и ел молча.
На улице Модька свернул вправо от Волги. Здесь снег был меньше затоптан, хотя шаги отдавались так же глухо, реже проносились извозчики. На углу он сверился с огромными висевшими часами и направился к серому обшарпанному зданию. Дверь здания беспрерывно хлопала, то впуская, то выпуская сумрачных истощенных людей в потрепанной одежде. Возле вертелись веселые, озябшие девчонки, парни, старавшиеся показать, что они не боятся холода. Лоточники торговали рассыпными папиросами, сладостями.
- Что это за хаза? - спросил Охнарь у старшего друга.
- Биржа труда.
- А! Мы в таких с огольцами грелись. Тут завсегда народ.
- Отмечаться ходят. Ждут, не поступит ли требование с какого завода или со стройки. Я тоже по таким ошивался. Химик нагнулся, сгреб горсть снега, скатал и лихо запустил в дальний фонарь.
- Ну вот что, краснокожий брат. Мне сейчас надо по одному делу. Есть одно… важное. Два часа ты можешь гулять среди этих вигвамов, а потом мы встретимся в скверике у немецкой кирки. Решили?
На этот раз Охнарь не ткнул его кулаком, не выругался, наоборот, слегка растерялся.
- Я? Один?
- Гувернантку тебе, мальчик с пальчик?
Чего-чего, а такого отношения к себе от Химика Охнарь не ожидал. Он весь преобразился, когда сегодня после завтрака Двужильный как бы безразлично сказал Модьке: "Чего киснешь в "малине"? Прошвырнулся б по Садовой, посмотрел, где, чего, как? Огольца б захватил, небось и он не противник размяться". И по улицам Ленька шагал с таким ощущением, словно из тюрьмы попал на "волю". Однако в душе он, уже научившийся не доверять людям, не сомневался, что хеврой поручено Модьке следить за каждым его шагом. И то, что Модька вдруг отпускал его одного, вызвало у Леньки щекотание в глазах, носу: вот какое ему оказал доверие! Запинаясь, боясь, что ослышался, чего-то не понял, он переспросил:
- Один… дожидать тебя?
- Со всеми остальными вопросами обращайся в справочное бюро. Дать сармачку на справку?
Обогнув здание биржи труда, они шли по тихому переулку вдоль длинного каменного забора, из-за которого в серое небо подымались голые верхушки сада. Модька остановился лицом к забору и вдруг вынул из своего клетчатого пальто совершенно другое портмоне, отстегнул кнопку. У Леньки глаза стали как стекла фонариков.
- Ладаном пахнет, - сказал Модька, нюхая портмоне. - Потертый.
- В магазине, Модь? - восторженно спросил Охнарь. - Когда ж ты успел? Я все время за тобой зырил. Иль в трамвае?
- Тут девятнадцать хрустов сорок два канта, - деловито продолжал Химик. - Не ожидал, что такой скудный улов. На, держи пятерку: это твоя доля. Хватит? Можешь их просвистеть как хочешь. Хочешь, возьми девочку у биржи и погрейся. В подъезде где-нибудь.
- Вот же не заметил, - восхищенно бормотал Ленька. - У кого? У той толстой, что в манте? Когда извиненья просил? Ух и дока!
- Какое это имеет значение? - пожал Химик плечами, - В магазине? Иль по дороге в трамвае? Иль в кондитерской? Важен итог, а он у нас в руках. Так договорились? Через два часа у кирхи. Договор не будем скреплять кровью: я не польский черт, ты не пан Твардовский.
И, сделав рукой "адью", Модька весело заверил обратно к бирже.
"Трепач", - почему-то весело подумал Охнарь, провожая взглядом легкую высокую фигуру Химика и не умея другими словами выразить то, что испытывал к нему. Он радостно похрустел. пятеркой, сплюнул и, сунув руки в карманы, насвистывая, отправился совсем в противоположную сторону.