Мы не смогли устоять на ногах, упали ничком на землю, но ветер подхватил и покатил нас, как обмолоченные снопы. Мелькнули плащ и полотенце, уносимые ураганом. С полотенца, как крупный град, падали вареники. Вдогонку за полотенцем полетела с головы моя шляпа. Треск ломающихся деревьев слился с рокотом бьющейся о берег реки. Туча, черная, как ночь, кипящей лавиной нависла над нами. Сзади нее тащилась по земле зловещая серая коса…
Минута - и настоящий град, величиной почти с вареники, со свистом и шипеньем застегал по воде, а потом и по нашим спинам. И сразу ветер стих, крутясь, отвесно падали на землю сорванные листья, и только где-то вдали еще глухо гудел уходящий ураган.
Град продолжался недолго. Мы поднялись, потирая побитые места, и прежде всего пошли к реке. К нашему удивлению, лодка преспокойно стояла на месте: ее сохранили удачно расположенные кусты. Зато на месте костра оказалась яма. Бурей снесло не только пылающие сучья, но даже золу и перегоревшую под кострищем землю. Цепочкой протянулись к бору растерзанные и измазанные вареники. Плащ мы нашли шагов за сотню от костра, а полотенце достать так и не удалось - оно повисло на вершине сосны. Шляпа исчезла бесследно.
ПОЙМАЛИ ЛОСЕНКА
Это еще не было пустоплесьем, но уже и здесь было достаточно дико. Если на верхних плесах - где тоже редко встречались деревни - по берегам так или иначе везде чувствовалось присутствие человека: пасутся табуны скота, пробиты тропинки к реке, торчат жерди прошлогодних остожьев, курятся дальние дымки костров, - то после Кадареи ничего этого нет. Разве мелькнет случайный затес топором на дереве, сделанный неведомо кем и для какой цели.
Здесь нам довелось увидеть новый вариант лодочного передвижения между деревнями: на собаках. Когда хозяин сплывает вниз, с ним рядом в лодке, почетными пассажирами, сидят собаки. На обратном пути собаки уже добросовестно бурлачат. Мы видели прежде, как лодки против течения буксируются лошадьми. Но лошади нужен широкий открытый берег. Встань на ее пути утес - и дальше не будет ходу. Собака бежит по самой узенькой кромке, карабкается по камням. Встретится утес - и то не страшно: хозяин посадит собаку в лодку, обойдет утес на веслах, а там снова спустит ее на берег.
Река в этом месте течет строго на юг - делает такую удивительную петлю, - и поэтому солнца мы сегодня долго не видим, с утра оно где-то за высокими горами. Одиннадцатый час, а на берегах еще не обсохла роса. Особенно красиво выглядят большие круги паутины. По ним можно сейчас пересчитать все паучье население леса. Я терпеть не могу пауков. Маленьких, домашних, или безобидных длинноногих мизгирей - еще так-сяк, но представьте себе желто-зеленую образину величиной чуть ли не с грецкий орех, с мохнатыми цепкими лапами и челюстями, которые, кажется, готовы перекусить пополам и человека, если он сунется в паутину. И вот я запасся ворохом сухих сосновых шишек, лодка плывет недалеко от берега, и когда я вижу опрокинувшегося вниз головой посреди своих тенет толстобрюхого паука, открываю бомбардировку. Порой шишка пробивает только паутину, и я вижу, как паук торопливо и жадно бросается к тому месту, видимо, рассчитывая ухватить крупную добычу; иногда шишка вышибает и самого паука.
Кстати сказать, особенно сильная нелюбовь к паукам у меня появилась после лицезрения такой сцены из их паучьих нравов. Я сидел на земле в сухом сосновом бору. Мимо меня, едва переставляя лапы по песку, тащился небольшой, но странного вида серый паук. Похоже было, что он одет в каракулевую шубу или утыкан булавками, плотно головка к головке. Во всяком случае, эта каракулевая шуба явно мешала ему. "Болезнь, что ли, какая у него?" - подумал я и, сломив сухую былинку, концом ее тронул паука. К моему удивлению, под нажимом былинки от паука отвалился комок и, к еще большему удивлению, этот комок оказался живым и мгновенно рассыпался целой ватагой молодых паучат. Так вот в чем дело! Они заживо поедали своего предка, из яйца которого сами вылупились!
В конце концов охотиться на пауков мне надоело, остаток шишек я выбросил в реку. Плывем по-прежнему близ берега. Не очень глубоко, вода прозрачная, на дне хорошо видно рыбу. Ельцы, не смущаясь, идут прямо навстречу лодке тысячными косяками; сорога и окунь - более осторожные, они тихонько, боком, боком, отплывают к середине реки: а щуки стоят у самого берега, вытянувшись, как палки. Мы сидим неподвижно, стараясь не тряхнуть лодку, и пристально смотрим в воду. Изредка тот или иной из нас шепчет:
- Справа, справа… Ух, какая огромная!..
Миша хотел открыть стрельбу по щукам, но я воспротивился: к чему? Есть ее все равно не будем - разве сравнить щуку с крупной сорогой или окунем? А ради спортивного интереса стоит ли губить рыбу?
Так мы проплыли несколько километров, и я уже было потянулся к кормовому веслу, чтобы вывести лодку на фарватер, как впереди нас, на довольно значительном расстоянии, что-то тяжелое упало в реку. Веером рассыпались в стороны брызги, а потом на этом месте обозначился продолговатый черный предмет. Он быстро заскользил прочь от берега. Мы не успели перемолвиться ни одним словом, как всплеск повторился - правда, не столь шумный, - и на воде появился еще один плавучий предмет.
- Сохатые! - в голос выговорили мы оба сразу.
- Настигнем?
- Давай попробуем!..
Изо всех сил мы налегли на весла, стремясь пересечь реку наискось прежде, чем переплывут ее сохатые. Река здесь была не очень широкой, но и мы работали веслами, не жалея сил. Становилось уже очевидным, что замысел наш - отрезать путь сохатым от правого берега - удастся. Я видел, как, вытянув горбатую морду и блестя немигающими глазами, передний сохатый стремился преодолеть оставшееся до берега расстояние. Второй - значительно отстал. Частенько он даже окунался мордой в воду. Я понял: да это же самка с детенышем!
На ходу я крикнул Мише:
- Лосенок!
Миша не понял и резко затормозил веслами. Этого оказалось достаточным, чтобы самка проскочила между лодкой и берегом. Минуту спустя она стояла уже на камнях, потом отряхнулась и, не оглядываясь, широким махом пошла в гору. Лосенок от нее отстал. Лодка преграждала ему путь, и он поплыл вниз по течению. Мы легко шли с ним наравне, постепенно отгоняя его все дальше от берега.
Так, пройдя несколько километров, мы вернули лосенка к левому берегу, с которого он вместе с матерью поплыл вначале. Лосенок очень устал. Не требовалось с нашей стороны больших усилий, чтобы заставить его плыть туда, куда мы хотели.
- Стреляй! - в азарте крикнул Миша.
- Зачем? Поймаем живым…
И вот мы оказались совсем вблизи берега.
- Выскочит и уйдет… - ерзая на сиденье, без конца повторял Миша.
- Ничего… Я его сейчас… А ну, нажми…
Лосенок коснулся ногами дна, но в тот же миг и лодка приблизилась вплотную к нему. Не сознавая, что делаю, я ухватил лосенка за шею. Он рванулся и вытащил меня из лодки. Но я не выпустил его, несмотря на то, что лосенок в воде оказался очень скользким. Так, в обнимку, мы с ним и побежали на берег. Точнее, побежал только лосенок, а я плыл сбоку, не будучи в состоянии встать ногами на дно.
Все это произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем можно рассказать. В тот момент я даже не понимал, куда меня тащит лосенок: в реку или на сушу. Перед глазами мелькали деревья, вода, небо… Наконец я понял, что мы с лосенком - на сухом берегу и врезались с размаху в густой куст тонкого тальника. Запутавшись в нем, лосенок споткнулся, упал на передние ноги, а я повалился ему на спину, и вот он оказался в моей власти.
Откуда-то сразу появился Миша. Он схватил лосенка за задние ножки, дернул, и лосенок лег пластом на землю. Я слышал, как тонко и часто стучит его сердце, как он испуганно дышит, иногда замирая от страха, - и не знал, что же дальше делать с ним… Погладил рукой по еще мокрой, рыжей шерстке, потеребил тонкие, упругие уши, оглянулся на Мишу. Тот тоже в недоумении рассматривал лосенка.
- Связать его, что ли? - нерешительно спросил я.
- Резать не надо, - сурово сказал Миша.
- Да я не резать. Не связанного не унесем.
- А куда его нести?
- В лодку!
- Зачем?
Действительно, зачем?
И мы опять принялись гладить и ласкать лосенка. Он теперь лежал, уже не сопротивляясь, безвольно вытянув тонкие ножки, а глаза, черные, как угли, смотрели жалобно-жалобно…
- Давай отпустим? - сказал я Мише.
- Отпустим, - согласился он.
Мы отошли в сторону. Лосенок быстро вскочил на ноги, прыгнул раз, другой, и остановился. Повернул к нам голову, словно к чему-то прислушиваясь, - мы замерли, не шевелясь, - и тихонько пошел в гору. Рыжая спина его долго мелькала среди кустов ольховника.
- Как ты думаешь, Сережа, - спросил меня Миша, когда мы с ним снова уселись в лодку и оттолкнулись от берега, - лосенок найдет свою мать?
- Конечно, найдет. Да она и сама его обязательно разыщет.
- Как она его найдет? - с сомнением оказал Миша. - Если бы они оба остались на одном берегу, а теперь - между ними река. На воде следы теряются. Зря мы гонялись за лосенком. Это все ты.
- И ты - тоже.
- Я бы один не погнался.
- И я бы один не погнался.
Сердито засопев, мы прекратили бесцельную перепалку.
Так, в молчании, мы выгреблись на середину реки. Вдруг Миша бросил весла.
- Гляди! - воскликнул он.
Я повернулся. Позади нас, поперек реки, пересекая ее от правого берега к левому, быстро двигался уже знакомый нам продолговатый черный предмет.
- А! Я тебе говорил! - торжествующе сказал я.
- Нет, это я тебе говорил! - не задерживаясь, ответил Миша.
Мы разом схватились за весла и запели веселую песню.
ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
Уже вечерело, а Малеевой все не было.
Горы расступились, отодвинулись влево, справа потянулись луга. Мы - на середине не очень широкой здесь реки. По берегу идут с граблями две девушки.
- Здравствуйте! - кричу я им с лодки.
- Здорово, здорово! - откликаются с берега.
- Далеко до Малеевой?
- Я те дам - далеко.
- А что?
- Ишь ты, будто сам не знаешь?
- Откуда же мне знать, если я здесь первый раз?
- Первый? Откуда же это ты?
- Из Нижнеудинска.
- Из какого Нижнеудинска? Ишь, взял: из Нижнеудинска! Не ври ты, хотя не ври, - стыдит меня одна особенно задорная девушка. - Не ври, я ведь тебя знаю.
- Да откуда же вы меня знаете?
- А вот знаю. Только как тебя звать забыла.
- Сергей, - подсказываю я.
- А вот и не Сергей, ты опять врешь, косматый. Ты ведь из Кадареи.
- Ну, коли узнала, - делать нечего, сознаюсь. Только все-таки скажите: скоро ли Малеева?
- Вот прилип, ну прилип! - в восторге хохочет девушка. - Жалко, не на берегу я с тобой разговариваю.
- А что?
- А то!
- Ну, что?
- Ничего!
- Так не скажете, сколько до Малеевой?
- Скажу! Я вот тебе скажу, как сама в Кадарею приеду.
- Приезжайте…
Но вот и Малеева. В ней пусто, нет никого. Все на покосе. Разгар сенокоса следует вместе с нами к северу.
Потом Чунояр. Село на высоком крутом берегу, на "яру" - ярко-желтом сыпучем песке. Центр кооперации охотничьего района.
И, наконец, Хая. Семнадцать дворов. Последняя деревушка перед пустоплесьем, где на целых триста километров не встретишь жилья.
Уныло выглядела Хая в этот день. Над щербатыми зубцами гор нависли хмурые низкие тучи. Река казалась застывшим свинцом - серая, холодная. Даль затянута мглой.
Здесь недавно прошел дождь. Спуски к реке блестели, замытые натеками желтой глины. Позади деревни, на западном склоне крутого распадка, топорщились острые пеньки вырубленного жердняка. Устало брехали собаки.
В деревне избы стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями. У завалинок, в грязи, барахтались грузные, жирные свиньи.
Мы прошлись по деревне, вернулись обратно. Присели на бревно и несколько минут с волнением вглядывались вдаль, в узкую щель между хребтами, где исчезла серая лента реки и начиналось таинственное пустоплесье. Хотелось на прощанье поговорить с человеком, но никто не появлялся. Тогда мы сошли к лодке, окинули взглядом еще раз такие милые драничатые крыши домов и оттолкнулись от берега…
Сразу ниже Хаи еще изредка попадаются лужайки, а потом горы сдвигаются вплотную, обступают кругом - горизонт взмывает почти к зениту. Тайга глухая, вековечная, принимает нас в свои объятия. Впереди - триста километров безлюдья…
- Сережа, вспомни подходящую случаю цитату, - торжественно говорит Миша.
Я задумался. Серые утесы громоздились по обоим берегам. На скалах лепились суковатые сосны. Часто корни извивались прямо поверх голой скалы. Течение стремительно тащило нашу лодку. Плеса были короткие, повороты крутые, и от этого казалось, что свободному движению реки конец - дальше она уходит под землю.
"На полпути земного бытия, утратив след, вошел я в лес дремучий…" - произнес я первую строку из Дантова "Ада".
Миша кивнул головой и добавил:
- "Кто б ни были входящие сюда, оставьте всякую надежду навсегда".
Впрочем, мистическое настроение быстро исчезло. Стоило выглянуть солнцу, и ничего страшного на пустоплесье не оказалось. Красота же окружающего нас пейзажа была изумительная. Уж на что мы пресытились природой - и, казалось, приведи нас в Сухуми или Гагру, мы бы только спросили: "А где тут дров нарубить на ночь?" - но и то иногда замечали такие красивые места, что только взмахивали руками, не находя слов для выражения восторга.
Первая ночевка на пустоплесье прошла благополучно, если не считать маленького курьеза: впотьмах не доглядели, что спать устроились на муравейнике. Первое время дрыгали ногами, воображая, что это беспокоит "мокрец" - мелкая, как пыль, мошка, - но потом, когда по телу поползли явно крупные "звери", обжигая нас, как крапивой, мы вскочили. Несметные полчища муравьев деловито суетились на нашей постели. Пришлось отряхиваться и перебираться на новое место.
На следующий день прошли первый порог пустоплесья "Аракан". Он находится примерно в сорока километрах от Хаи.
Спустились через залавок - единственный в пороге - очень быстро и легко. Приткнулись на отдых в узком затончике, не более четырех-пяти метров шириной. Дальше, за стрежнем, начинались вздыбленные валы, такие же кудрявые, как и во всех порогах.
- Ну, вот тебе и "Аракан", - сказал Миша, почесывая босую пятку о камень, - не порог, а крендель с маком. Что-то скучно становится. Какой бы нам фортель выкинуть?
- Можно влезть на тот вон утес и прыгнуть с него вниз головой, - посоветовал я, - или переплыть "Аракан" на пузырях из подштанников.
- Нет, это не то, - возразил Миша. - Хочется какое-то сильное ощущение получить, но без риска для жизни. Что ты думаешь о сильном ощущении?
- Я давно уже испытываю сильное ощущение.
- Да? Какое?
- Голода.
- Опять! - покачал головой Миша. - Из тебя никогда не выйдет капитана Кука.
- Конечно. Кука съели дикари, а я сейчас сам могу съесть хоть тысячу дикарей, только бы попались.
- Ладно. Поехали, голодное существо.
Он смотал бечеву, бросил в лодку, прыгнул сам вслед за ней и взялся за лопастные весла. Я попросил его направить корму поближе к берегу. Миша взмахнул веслами, но… просчитался. Лодка вышла из затончика, носом воткнулась в струю и моментально пошла на отур (то есть стала носом повертываться вниз).
На отуре лодку всегда вытаскивает к середине. Побагровев от натуги, Миша стремился ее вытолкнуть кормой обратно к берегу, но безуспешно. Течение оказалось сильнее.
Стряхнув минутное оцепенение, я бросился на выручку. Первый шаг в воде был мне по колено, второй - еще выше, с третьим я погрузился до пояса. Но тут же успел вцепиться руками в ускользавшую лодку. Подтянулся и, ввалившись, моментально ухватился за кормовое весло.
Порог ревел, заглушая слова, но мы и без слов поняли друг друга и не сделали ни одного ненужного движения, выгребаясь обратно к берегу. И все же, разворачиваясь, нам пришлось описать дугу и, следовательно, податься еще на несколько метров вперед, в самую чертомель…
Берег был совсем недалеко, а мы, казалось, не приближались к нему. Вокруг нас плясали пенистые гребни, сначала изредка, а потом все чаще захлестываясь в лодку. И с каждым разом лодка оседала все больше. Меньше становился запас в бортах, и вода теперь целыми ведрами вливалась во внутрь. Мы гребли изо всей силы и, вырываясь из последнего вала, услышали свистящий шум: вода лилась через борт сплошной струей. Это были какие-то доли секунды, но мы успели по инерции еще немного приблизиться к берегу и затонули в трех шагах от него. Кора вынырнула и, медленно кружась, поплыла. Ухватившись под водой за уключины, мы выдернули лодку на камни, а сами бросились с шестами ловить уплывающую кору.
На привале, который мы устроили немедленно, только переплыв на солнечный берег, выяснилось, что в результате нашего подводного рейса превратилось в тесто больше половины запасов муки, размокли спички, сухари и растворились сахар, соль и экспонаты, собранные на "разноцветной горке" у Хиванки. Остальные вещи и продукты требовали основательной просушки.
Растягивая на шесте мокрые рубахи, я ехидно спросил Мишу:
- Ну, как настроение? Фортель не хочешь выкинуть?
- Хочу.
- Какой же, например?
- Посадить тебя на горящие угли!
ХРАНИТЕЛЬ ОГНЯ
Да. А костер все-таки разжечь было нечем. Как мы ни мудрили над размокшими спичками - толку не получалось. Не то что немедленно зажечь - не было вообще никакой надежды вернуть их к жизни. Головки у всех спичек отвалились, и мы не знали, существует ли способ прилеплять их на прежнее место. И надо же было такой беде случиться именно в начале пустоплесья!
- Вот, понимаешь, все сразу, - сказал Миша, - и без огня и без пищи…
В ответ ему я проворчал, что пищи тайга и река нам дадут достаточно, а вот приправы к ней - соль, сахар - действительно ничем не заменишь. И без огня, пожалуй, никак не обойтись: не есть же сырую рыбу и дичь! Да и ночевать без огня холодно.
Еще раз перебрали все свои спасенные после кораблекрушения пожитки. Оказалось, что в мешочках, где хранились сахар и соль, есть некоторое количество грязноватой жижи: в одном случае сладкой, в другом - соленой. Мы сразу повеселели. При бережном расходовании хватит на несколько дней. А таежная грязь - чистая грязь!
Теперь оставалось объявить конкурс на костер, зажженный без помощи спичек.
- Есть средство! - воскликнул я. - Вывинтим из бинокля переднее стекло и превратим его в зажигательное.
- Да, но оно нам будет изменять ночью и в дождь, - возразил Миша, - то есть как раз тогда, когда огонь больше всего требуется.
- Там будет видно, - успокоил я Мишу, - а нам важно уже сейчас согреться, просушиться и приготовить ужин.
Вывинтив из бинокля стекло, я немедленно стал ловить солнечные лучи, наводя фокус на тоненькую ленточку бересты. Миша тесал щепки от смолистого пня, чтобы было чем поддержать зарождающийся огонь. Но - увы! - огонь не рождался. Береста корчилась, завивалась, а гореть никак не желала.
- Может, на другое на что навести, - стонал от нетерпения Миша, - может, настричь волос с твоей головы?