- Так то ж купец! Нам тогда только радость была, что беда и его прижала - немало он тогда поубытился. А теперь что? Приспела бы забота - в десять дней артелью в перекате борозду процарапали бы. Страсть дружный наш колхоз, всякая работа в руках так и горит. Смотришь, один сработает хорошо, а другой - вдвое. Тут и этому опять его обогнать хочется. Легко так работать-то, миром. А уж молодые-то, и не говори, тут уж и-их!.. - и дед только покрутил головой. - Вишь, в деревне как тихо? Только нас вот двоих и оставили встретить табун скота, к ночи прибрать, потом доярки подбегут, а так остальные все на покосе - лето ноне мокрое, чуть проглянет погожий день - греби убирать надо.
- А для чего это лопатки такие вырубаете? - полюбопытствовал я, поднимая одну из них.
- Догадайтесь.
- Я бы подумал: для ветряка… - неуверенно предположил Миша.
- Ишь! Угадал. А тут у нас, в колхозе, свой кружок электриков занимается. Разработали они чертеж один, хотят ветрячок небольшой на пробу сделать. Молодежь, понятно, беспокойная, задумали - не отстанут. Самим-то им сейчас некогда, вот они и заказали нам лопаток насечь. Динамку уже наладили. Подсчитали: ежели все ладно пойдет - крытый ток и скотные дворы осветим. Ну, а потом - лиха беда начало - и на всю деревню свету достанем. Может, от реки силу возьмем. Совет из Москвы запросили…
Мы увлеклись беседой и прервали ее, когда в конце села загудел рожок пастуха и старички заспешили встречать стадо.
- А то оставайтесь ночевать, - предложили они, - право, ну, чего вам плыть? Поговорим. Мы вам про старину - вы нам про новое расскажете. Оставайтесь.
- Ну, так что, - нерешительно взглянул я на Мишу, - может быть, и верно, переночуем здесь?
- Ты думаешь? - ответил он таким голосом, каким, вероятно, в свое время сказал Юлий Цезарь: "И ты, Брут?"
Я не мог этого вынести. Вспомнились наши, порой тревожные, порой комичные, но всегда прекрасные ночевки у костра, в лесу, на свежем воздухе. Мы горячо пожали руки гостеприимным старичкам и побежали вниз, под гору, к лодке.
БОЛЬНО ПОБИЛ ПРОКЛЯТЫЙ "ТЮМЕНЕЦ"
И опять река делает бесконечные петли.
От Ганькиной до Булбунского сухопутьем двенадцать километров. Как раз на середине пути стоит деревушка Казыциноминская. По реке же до Казыциноминской не менее пятнадцати километров, а до Булбунского - все двадцать пять. Не удивительно, что мы плыли до него целый день.
А цепи гор становились все ближе, и луга уступали место лесам - пока еще по большей части лиственным. Стали вспоминаться давние разговоры о грозных низовских порогах, и стало тревожнее на душе. Отсюда в Нижнеудинск все равно уже не вернемся, значит, путь один - вперед!
Наверное, пороги где-нибудь близко. Мы решили найти "языка". Заехали в Булбунское. Искать не пришлось. Не успела лодка ткнуться в берег, к ней уже подошли двое мужчин.
- Ваши документы? Кто вы такие? - вместо приветствия спросил один из них.
- А вы кто такой?
- Приемщик заготпункта.
- Ваши документы?
Приемщик заготпункта опешил. Он даже не нашелся сразу, что сказать, и, только погодя немного, вымолвил:
- Да вам-то зачем же мои документы?
- А вам зачем наши?
- Вас я не знаю. Откуда вы?
- Из Красноярска.
- А-а!..
Он больше ничего не стал спрашивать, будто слово "Красноярск" было для него магическим или сразу, как рентгеновские лучи, делало нас прозрачными. Присел на борт лодки, пощупал пальцами конопатку и попросил бумажки на закурку. Мы ему безжалостно отказали, разъяснив, что зря он нас принимает за курильщиков. И тут же перешли к главному:
- А что, товарищ приемщик заготпункта, до порогов еще далеко?
- Порядочно. Вот восемнадцать километров до Неванки, да от Неванки двадцать километров до Хиванки, да за Хиванкой еще семь километров до первого порога.
- Ну, и как они?
- Да нехорошие пороги. Первый, "Тюменец", - еще ничего, а второй, "Ашимор", - хуже. Камней много в нем.
- Так. А до Енисея больше не будет порогов?
- До Енисея? Вот не скажу. Не бывал там. Знаю, будут еще петропавловские пороги. Только там вы не пройдете.
- Почему?
- Утесы. Справа - утес. Слева - утес. Вверх - дыра в небо, а внизу - щетка камней. Пусти в порог бревно - мочалу из него сделает.
- Можно берегом, в крайнем случае, обтащить, - заметил я.
- Берегом! Говорят вам: утесы. Где же там берегом пойдешь? По утесам вам месяца на два обтаскивать хватит.
- Ну, проплывем серединой.
- И не думайте лучше, захлестнет. Волна страшная.
- Так что же нам делать? Не ждать же зимы?
- Зачем зимы ждать? Вот в Неванку приедете, проводника возьмите. Там старичок есть такой, Павел Бурмакин, он вот с этаких лет по порогам провожает, еще купеческие лодки с товарами важивал: не слыхать, да нет, не слыхать было, чтобы Павел Бурмакин утопил или подмочил когда товары. Заплатите полишнее ему…
- Ну, а вдруг он не поедет?
- Поедет. Скажите, зять, мол, ваш просил проводить.
Все теперь стало ясно.
Поэтому мы даже и не заехали в Неванку. Остановились ниже, километрах в десяти, на чудесном отлогом берегу, сухом и поросшем травой. У самой воды тянулась полоска ровной, как подобранной, гальки. После грязных, неприглядных берегов не верилось, что мы плывем по одной и той же реке.
Ночью, конечно, лил дождь. Утром - тоже. Ехать в такую сырость не хочется. Сидим в балаганчике, варим варенье из красной смородины, с вареньем печем пироги.
- А жаль, что нет с нами Володи, - говорит Миша, ловко переворачивая на шипящей сковородке пироги. - Он все-таки хороший геолог, а скоро начнутся горы, и кто знает, чего только в них нет: может быть железная руда или жильное золото, алмазы…
- И вообще, знаешь ли, - вторю ему я, - профиль нашей экспедиции становится все менее ясным. Карту как следует мы, конечно, без инструментальной съемки не проверим, наврем еще больше, чем было. Разве что определим возможности судоходства, - и я печально посмотрел на наше мокнущее под дождем судно…
- А пусть даже проплывем, и только. Как будто это ничего не значит, а если вдуматься, мы новый путь прокладываем. Ну, кто до нас путешествовал - именно, путешествовал, - по Чуне? Никто. Мы самые первые. Была Чуна на карте "белым пятном"…
- Говорить "пятно" о реке как-то неудобно…
- Хорошо… Была Чуна белой ниточкой…
- Мм… В том-то и дело, что черной ниточкой.
- Ладно. Дело не в словах, а в существе. Ермак тоже не был геологом и географических карт с собой не возил, а путь в Сибирь указал. И пошли потом по его стопам и геологи, и географы, и промышленники… Вот напишем книгу, как мы первые плыли по чунским порогам, и оправдаем замысел своей экспедиции. Покорить Чуну - это не так просто.
И два новых Ермака, покорители Чуны, наевшись до отвала пирогов с красной смородиной, улеглись спать, рассуждая, какой поток туристов хлынет на Чуну после того, как они из нашей книги узнают о всех ее прелестях.
Невзирая на дождь, мы на ночь поставили сети в малюсеньком затончике, поросшем водорослями. Каково же было наше удивление, когда наутро мы выбрали улов: четыре окуня и девять сорог - и все невиданных размеров. Окуни казались прямо какими-то чудовищами: зеленые, горбатые, с павлиньей раскраской колючих спинных плавников. Такой улов нас ошеломил - хоть лишних в воду выпускай обратно. Едва-едва за весь день мы справились с двумя окунями, благо, шел непрерывный дождь, и вся наша деятельность только и сводилась к приготовлению пищи.
Через день погода прояснилась, и мы поплыли дальше.
Еще до Неванки горы стали подступать к реке, вытягиваясь вдоль нее с обеих сторон. Пошли сосняки, пихтачи и - пока отдельные - стали попадаться лохматые кедры. Долина сузилась до двух-трех километров. Течение стало быстрее. Потом горы подошли вплотную. Не стало открытых, широких лугов. Редко-редко где промелькнет лужайка или околочек березника. Бор и бор. Везде: на отлогих берегах и на вершинах утесов. Это начались отроги горного хребта Хариха. После однообразия лугов так свеж и приятен этот дикий пейзаж.
Вдруг слева открылась разрезанная рекой гора - и диво: она блестит на солнце всеми цветами радуги. И ее сходство с радугой усиливает геологическое строение напластований - они изогнулись правильным полукругом. Но что за порода? Это не песчаник, не глина. И в то же время мягкая, смоченная водой, она легко растирается между пальцами. Оттенки от ярко-желтого до бордового мы объясняем присутствием железа, а синий - вернее, голубой и зеленый цвета нам непонятны, и мы вновь с сожалением вспоминаем геолога Володю.
Течение между тем становится быстрее и быстрее, и скоро мы проходим Хиванку, селение в пять-шесть дворов. Значит, скоро будет порог…
Мы уже отвыкли от них и с волнением прислушиваемся к шумам реки. Мы знаем голос порога, его не смешаешь ни с чем.
Вдруг Миша вытянул шею.
- Роет, - глухо сказал он.
- Роет, - повторил и я.
Говорят, в этом пороге где-то утонул Василий Тюменец, атаман вольной казацкой дружины, на челнах пробиравшийся в эти, по тем временам неведомые, края. Предание сохранило об этом случае память. Подробностей никаких. Была, наверное, и легенда, да постепенно забылась. Осталось в устах только имя атамана. И то замечательно. Как ни говори - триста лет. Назовут ли нашим именем какой-нибудь порог, если мы утонем?
Порог "Тюменец" узкий, но слив воды у него настолько крутой, что с полным правом он может быть назван водопадом. И вообще, он очень красив. Его окружает дремучий хвойный лес. Темный-темный, с космами серого моха на ветвях. Перед порогом, остановленная грядой камней, Чуна разлилась, как круглое озеро, и посреди разлива возвысился поросший красноталом остров. Берега завалены огромными глыбами черного гранита. Дико!
Плавом спускаться через "Тюменец" было немного страшновато, все равно, что, скажем, махнуть через водосброс гидроэлектростанции. Как ни старайся, а перегруженная лодка зароется носом, станет торчком, и первый подпорожный вал ее затопит. А разгружаться не хотелось.
Вырубив длинную, тонкую жердину, я уперся ею в нос лодки, Миша взял бечеву.
- Начали!
Я толкнул лодку жердиной от берега, и ее потянуло в первые ворота между обмытыми, источенными водой камнями. Миша ослабил бечеву, и лодка плавно скользнула через кипящий волнами бурун. Получилось до смешного быстро и просто и до обидного безопасно.
- Оказывается, зря мы вылезали, - заметил я, подводя жердиной лодку ко вторым воротам.
- И зря утонул Тюменец, - отозвался Миша.
А лодка меж тем заплывала в ворота. Но внешний камень был наклонен в сторону берега. Струя воды, ударяясь в него, помимо стремления вперед, еще имела и боковой слив. Поэтому, едва лодка вошла в щель, ее сразу бросило боком на камень и чуть не опрокинуло вверх дном. Я суетливо начал тыкать жердиной в противоположный борт, пытаясь преодолеть силу порога, поскользнулся на мокром камне, потерял равновесие и с размаху грянулся в бушующий поток. Над головой просвистела бечева…
Волной меня тотчас выбросило на берег. Отфыркивая набившуюся в нос теплую пену, я поднял голову. Лодка покачивалась в затончике, а Миша, прыгая по камням, спешил ко мне на помощь.
И тут я почувствовал тупую ноющую боль в левой ноге. Оказывается, падая, я ударился бедром о камень и так сильно, что получил кровоподтек величиной с чайное блюдце. Ковыляя, кое-как я добрался до лодки и уселся делать массаж.
Мне ни с того ни с сего вспомнилась гоголевская "Ночь перед рождеством".
- Больно побил проклятый кузнец Вакула, - сказал я, растирая ушибленную ногу.
- Не кузнец, а "Тюменец", - поправил меня Миша.
- Ну, все равно: больно побил проклятый "Тюменец"!..
ГОРЯЧАЯ ВАННА
А километров через пять зашумел новый порог - "Ашимор". Его верхний залавок похож был на конус, обращенный острием вниз по течению. В то время как у берегов уже клокочет вода, середина реки еще остается гладкой. Зато вершина конуса - невообразимый хаос. Струи берегового течения, отбитые каменными грядами, направляются на середину и здесь сшибаются с главным потоком. Поэтому валы там вздымаются не поперек реки, а наискось. И это хорошо. Можно обойти первые гряды камней, держась на глубине, поближе к середине, а потом, когда влетишь в самую вершину конуса, перерезать валы поперек, то есть, направляясь уже к берегу. Тут надо работать веслами, не жалея сил, иначе будет плохо. Но только так ходят в порогах опытные лоцманы, как говорят, "под валом". Так сделали и мы. И это нам понравилось гораздо больше, чем канителиться с бечевой. Но ведь это был и по счету уже девятый порог, и пора было нам с ними подружиться.
Десять-пятнадцать минут - и шум "Ашимора" затих. Впереди открылась сияющая под солнцем гладь реки. Будто и не бывало никаких порогов. Опять к реке придвинулись горы, поросшие душистой пихтой, елью, сосной.
Два порога в один час! Эта мысль наполняла нас гордостью. Не то что раньше - один порог в два дня… Ради такой удачи стоило, как в сказке говорится, задать пир на весь мир. Уха из окуней, печенная в золе сорога, жареный рябчик с ягодным гарниром, вареники из щавеля, лапшевник с вареньем, кисель из красной смородины, черника в сметане и чаи из лепестков шиповника - вот краткое меню нашего торжественного обеда.
А к ночи собрался дождь и лил исправно до утра.
С утра… Впрочем, с утра опять пошел дождь и не переставал до самого вечера.
Мы совсем обленились. Лежим в балагане, разморенные сном, обильной едой и бездельем. Кружит голову густой вкусный запах черной смородины. Здесь ее непроходимые заросли.
Поздно вечером к нам подъехал в лодке председатель Выдринского сельсовета, возвращавшийся из служебной поездки домой. Промокший, иззябший, он долго сидел у костра, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком. Пар клубами поднимался от его мокрой одежды. Он рассказал нам, что ездил проверять подготовку школ к началу занятий и что в деревнях Выдринского сельсовета давно уже нет ни одного неграмотного. Попутно он наговорил нам много интересного о географии здешних мест. Во-первых, мы узнали, что Балтурина носит второе имя Ондриной, Тахтомай - Филькиной, Неванка - Мохначей и Выдрина - Савиной, - по именам живших там когда-то эвенков, родоначальников этих сел. Во-вторых, узнали, что Выдрина стоит на левом берегу, а не на правом, как было это обозначено на наших путевых картах. И, в-третьих, - что речка Модышева никогда не сливалась с Джюкталью и впадает в Чуну не выше Выдриной, а в двух километрах ниже ее.
Хотя это и не наше собственное открытие, но радостно: сколько ошибок можно будет исправить на карте Сибири! Здорово? Здорово! Нет, не зря мы поплыли.
Всему, даже дождю, бывает конец. Мы покинули свою двухдневную стоянку и скоро оказались в Березовой.
На берегу стояла группа людей, видимо, поджидая нас. Удивленные таким вниманием, мы подчалили к берегу, вышли из лодки и обменялись приветствиями:
- Что это вас так много, товарищи, собралось?
- Да так - сено прибрали, воскресенье сегодня. А тут нам из Выдриной передали, что вы едете.
- Кто передал-то?
- Да вот мальчонка от председателя в лодке приплыл. Мы и вышли встречать, посмотреть на вас. У нас ведь проезжие редко бывают.
А потом, слово за словом - и беседа затянулась до глубоких сумерек.
Мимо нас проходили молодые колхозницы с ведрами, полными душистого парного молока. Они его несли на колхозный сепаратор - в "молоканку". Нам захотелось посмотреть ее.
- А ходите, ходите, побачьте, - с украинским выговором, улыбаясь, пригласила одна из колхозниц, - побачьте, яко гарно у нашем колгоспи обзаведение.
В "молоканке" прохладно. Беленые стены. Чисто с дресвой вымытый пол. Брызжет снопами огня большая лампа-молния. В углу жужжит сепаратор. Взбивая пушистую пену в ведре, широкой струей стекает из кривой трубки обезжиренное молоко - "обрат". Из другой трубки, чуть повыше, закручиваясь штопором, сбегают желтоватые сливки.
За дощатой переборкой гулко плещется жидкость в бочонке. Это из сливок сразу же сбивают масло.
Из полуприкрытой двери высовывается румяное девичье лицо и тотчас же в смущении прячется обратно.
- Между прочим, лучшая доярка, про нее и в области знают, в газете портрет напечатали. Думаем, и в союзном масштабе в грязь лицом не ударит, - объясняет нам председатель колхоза и манит девушку пальцем: - Варя, подь-ка сюда.
Но девушки уже нет как нет.
- Робеет, - смеется председатель, - незнакомых увидела. Она еще отродясь никуда из Березовой не выезжала. Собираемся ее на совещание в Иркутск послать. Пусть посмотрит на большой город. Самая скромница на селе. А вот нынче голыми руками теленка у волков отбила. Приотстал бычок от стада - а время было к вечеру, - волчица с двумя волчатами и давай его крутить. Рвать не рвет, а по кустам гоняет, должно, щенят своих обучать вздумала. Варя и случись тут, с вениками из лесу шла. Как закричит на волчицу да вениками замашет и - прямо к ней. И что бы вы думали? На что волк - зверь азартный, а тут сробела волчица, в кусты, к реке - и… след простыл. Щенята тоже за ней ходу. Молодчага эта Варя, право, молодчага.
Когда мы вышли на улицу, над головами пестрело звездное небо. Таежной тропинкой протянулся Млечный Путь. Из-под яра тянуло свежим холодком воды, за рекой убедительно-настойчиво гукал филин-мохнач.
Глубокой ночью мы пристали к высокому берегу, поросшему вековым бором, и, не разгружая лодки, улеглись прямо в кустах у реки.
Всю ночь нас беспокоил сильный грибной запах, доносившийся из лесу. Проснувшись на рассвете, Миша решительно заявил:
- Больше не могу. Хочу грибов.
И мы отправились в бор. С первых же шагов нам стали попадаться молоденькие обабочки, а дальше, в глубь бора, - белые грибы. Да, настоящие белые грибы, боровики, толстоногие, коренастые, те самые, о которых в детской сказочке говорится: "Царь лесной, боровик…" И растут они здесь в таком невиданном изобилии, что мы очень быстро набрали целое ведро.
Рыба у нас вышла вся, и мы думаем добраться до речки Дешимы.
Поставить там сети и, кстати, хорошенько просушиться, так как от постоянной сырости у нас начали плесневеть продукты и даже запасное белье. День обещает быть хорошим, и мы плывем, распевая песни.
По обеим сторонам теперь непрерывной цепью тянутся зеленые и стройные горы, местами стоят, как сложенные из тесаных камней, утесы. Луга встречаются очень редко, глухомань такая же, как на волоке Неванка - Выдрина.
Вдруг мое внимание привлек какой-то желтый зверь, копошащийся на берегу в распадке среди камней.
- Козел!..