Тотчас мы пристали к берегу, я схватил ружье, зарядил жаканом и пополз, плотно прижимаясь к усыпанной острыми камнями земле. Задыхаясь от охватившего меня охотничьего азарта, я достиг распадка и, озираясь, стал медленно приподниматься. Вот он! Вовсе близко… но мешают кусты. Я взвел курок и двинулся в обход, держа ружье наготове. Внезапно мой "козел" взмахнул крыльями и поднялся в воздух, оказавшись огромных размеров ястребом. Обескураженный, я вернулся к лодке. Однако нельзя сказать, что я ползал по камням совсем безрезультатно - на брюках у правого колена я продрал большую дыру.
Дешима. Справа - весь в ярких цветах лужок с островком березника посередине, слева раскудлатился бор. У самой реки - густые тальники, а дальше вздыбился горбатый хребет. Черный пихтач, ельник.
Вода в Чуне высокая, и течение Дешимы в устье "подперто", она стоит неподвижно. В бору белых грибов больше, чем в тальниках комаров.
Денек выдался на славу, яркий, солнечный, и мы разбросали по всему берегу свой провиант и багаж для просушки.
Вечером, поставив в Дешиме сети, я взял ружье и бесцельно пошел вдоль берега. Вдруг, прямо в лесу, закрякала утка. Что за диво? Я пошел на голос.
Бор раздвинулся, в глубокой лощине блеснула вода. Лесное озеро! Пиками торчат камыши, лохмотьями плавает зеленая тина и широкими кругами на воде отмечено то место, где сидела утка. По берегу озера рос такой густой таволожник, что, несмотря на все предосторожности, кусты под ногами трещали, заглушая даже голос кряквы.
Утка улетела. Я остановился на холме, разглядывая озеро. Оно казалось очень длинным, уходило в глубь бора и там терялось в чаще. Я стоял неподвижно, но треск - более легкий - продолжался. Трещало озеро… Опять загадка! Оказалось, что густыми черными косяками вдоль берега, шевеля тростники, гуляли огромные караси. Была пора их вечерней кормежки, и караси щипали траву, щелкая, как гуси.
Вот бы здесь порыбачить!
А на реке за ночь в сети нам почти ничего не попало. Один набитый печенкой налим. Все дело испортила вода, резко упавшая в Чуне. От этого в Дешиме образовалось течение, оно натянуло сети и прижало их ко дну.
Вот тебе и Дешима! Ну, что же? Надо плыть вперед, на штурм очередных - обозначенных на карте - петропавловских порогов. О них в Березовой нам опять наговорили всяческих страстей.
Порог "Ханяндин" мы услышали, еще за несколько километров не доезжая до него. Своеобразный шум порога запоминается очень быстро. Его не смешаешь ни с чем. И определить его хочется как-то коротко, в одном слове. Этим словом у нас стало "роет". Им мы встречали каждый порог, едва начинал доноситься его тысячеголосый шум.
На первый взгляд через "Ханяндин" можно было спуститься на бечеве - оба берега отлогие, покрытые лесом. Но все же хотелось предварительно его проверить. Причалив у изголовья порога, я отправился на разведку, а Миша остался "обжигать" на костре пироги с налимьей печенкой.
"Ханяндин" имел три залавка, и самый сердитый был нижний. Камни в нем разбросались так нелепо, так беспорядочно разместились "ворота", что трудно было составить определенный план спуска. Хуже всего то, что в начале нижнего залавка, с места нашей стоянки невидимый за поворотом, уткнулся в реку углом огромный бык. Перед ним плескались волны прибоя еще от среднего залавка, а от самого выступа уже начиналась новая струя, которая тут же разбивалась в обломках серых камней. Общее протяжение порога было около двух километров, а немного ниже, перебивая и заглушая шум "Ханяндина", грохотал следующий - "Екунчетский" порог.
Я вернулся вовремя: пирог уже дымился, и чайник через носик выдувал струю белого пара.
На берегу стояла еще одна лодка, а возле нее возился незнакомый человек - петропавловский колхозник, возвращавшийся из Березовой домой. Лодка у него была почти пустая, однако, желая придать ей большую устойчивость, он привязывал к бортам нетолстые бревешки. Спускаться через порог он нам предложил вместе:
- Для вас способней: на случай опрокинет или зальет.
Мы согласились и предложили ему первому начать спуск, так как его лодка стояла ниже нашей. Он замялся. Тогда мы столкнули свою лодку, покрепче уселись на места и помчались прямо в кипящий залавок.
Спускаться через порог плавом не шутка. Если заранее не заметишь скрытых под пеной камней и не успеешь вовремя направить лодку в сторону, течение может ее повернуть боком и подставить под набегающий вал. Кроме того, чтобы не дать волнам захлестываться в лодку, их нужно разрезать с наивозможной быстротой, грести изо всех сил. И это - сплывая вниз по течению! Сложите скорости… Как можно при этом управлять, обязательно лавируя между камнями? Искусство? Да, искусство.
Через первые пороги, и более "смирные", мы не дерзали спускаться плавом. Теперь же, умудренные опытом, твердо набив глаз и руку, мы пролетели через три залавка "Ханяндина" в каких-нибудь четыре-пять минут. Все кончилось вполне благополучно, и даже одежда осталась сухой. Десятый порог был позади.
Заночевали мы на устье речки Екунчети, впадающей в Чуну с левой стороны у самого изголовья одноименного с ней порога. До вечера оставалось еще порядочно времени. Мы сидели у костра.
- Послушай, Сережа, что ты думаешь о бане? - неожиданно спросил меня Миша.
У меня сразу зачесалась спина.
- Я думаю, что это - предел самой пылкой фантазии.
- А если…
- Что если?
- Если нам все-таки помыться в бане?
Я поцарапался об дерево спиной.
- Хм! Это, конечно, неплохо. Заехать в Петропавловское?
- Не обязательно. У меня своя идея. Вообрази, что мы уже на пустоплесье.
- Вообразил.
- Нигде нет никакого жилья.
- Представил.
- Так. Лопата есть?
- Есть.
- Надо на берегу вырыть бассейн, напустить из речки воды…
- … нагреть в костре камни…
- … и набросать в воду…
- Ура?
- Ура!
И мы радостно запрыгали, шлепая друг друга ладонями.
Бассейн был готов через полчаса, а через час два десятка камней накалились в костре докрасна. Оставляя черный след на сожженной траве, мы палками скатили камни к бассейну. Они падали в воду с шумом и треском, лопались на дне бассейна и взбудораживали грязь. На поверхности желтели пенные пузыри, клубились облака пара. Запах теплой воды приятно щекотал в носу.
- Первоклассная ванна! - с восхищением сказал Миша, засовывая пятку в мутную жидкость. - А какая горячая - еле нога терпит.
Я больше не мог дожидаться, сбросил одежду и в предчувствии великого наслаждения погрузился в ванну. Сел… и, заорав диким голосом, сразу вылетел вон. Миша в страхе отскочил в сторону, когда я, схватившись руками за голое тело, перемахнул через отмель и бросился в холодные воды Екунчети.
- Что такое? Змея? - испуганно спросил меня Миша.
- Камни, должно быть, еще… красные, - невольно всхлипнул я.
Миша поступил уже осторожнее. Он набросал на дно березовых веток и вымылся отлично.
ОСТАНКИ МАМОНТА
- Знаешь, Сережа, меня все время мучает совесть, - сказал Миша, когда мы, закончив купанье и поздравив друг друга с легким паром, уселись пить чай.
- А она не говорит, за что именно мучает? - осторожно осведомился я, разминая в кружке ягоды и щурясь, чтобы брызги не попадали в глаза.
- Говорит. Мы поступили нехорошо, что поплыли в порог, не попрощавшись с человеком. Похоже, что мы от него убежали. А он хотел плыть с нами вместе.
- Он мог нас догнать.
- А если он обиделся, что мы свою лодку столкнули вперед?
- Мы предлагали ему это сделать первому!
- Он не успел обдумать…
- Так что же нам теперь остается? - в отчаянии воскликнул я. - Догнать его, чтобы извиниться, все равно уже невозможно - он наверняка давно дома.
- Я думаю, - внушительно сказал Миша, - самое важное, чтобы мы это осознали. И тогда в следующий раз мы так не сделаем. Надо контролировать каждый свой поступок.
И мы договорились о взаимном контроле. Со стороны бывает все виднее. Если что-либо неправильно сделаю я - меня поправит Миша, ошибется он - его поправлю я.
До вечера хотелось чем-то полезным занять свое время, У Миши была большая починка: на остром камне он просадил дыру на подошве ичига. У меня подошвы еще держались, следовательно, их надо было продрать. Я взял ружье и направился вверх по Екунчети. Идти было нетрудно. На удивление, в бору почти не встречался валежник и бурелом. Позже специалисты нам объяснили это удачным сочетанием трех условий: неперестойный, здоровый молодой лес; сухая и в то же время достаточно плотная почва, в которой хорошо укрепляется корневая система, и, наконец, гора, вставшая заслоном на пути господствующих ветров.
В то время я не знал об этих трех условиях. Шел просто, не запинаясь за валежник, и восхищался. Дичи никакой не попадалось, да в этом и не было нужды. У нас еще оставались в запасе два рябчика, убитые близ "Тюменца". Зато я вскоре набрел на голубичник, густо осыпанный крупными ягодами. Есть несколько разновидностей голубицы. Я не силен в ботанике и различаю их только по форме ягод. И знаю, что продолговатые ягоды горчат, ребристые содержат много кислоты, а приплюснутые, как репка, - самые вкусные. Вот я и набрел как раз на такую репкообразную голубицу. Яблок вы ни за что не съедите больше пяти-шести штук, трех апельсинов для вас также будет достаточно, но приведи вас в хороший, густой голубичник - и вы добровольно его не покинете. Обеими руками вы будете ощипывать ягоды вместе с листьями, потом сдувать листья с ладони, а ягоды глотать, глотать, слегка раздавливая их языком. И так хоть целый день. Зубы у вас станут совершенно синими, язык - словно вымоченным в химических чернилах, к нёбу даже языком притронуться будет невозможно, и все-таки вы не уйдете, прежде чем не опустошите весь голубичник.
Я закончил лакомиться голубицей как раз на закате. В вершинах сосен горели красноватые блики, по низу уже стлались длинные тени. Воздух был очень теплым, а от земли тянуло прохладой - верный признак того, что утро будет обильное росой.
После нескольких ведер голубицы - так показалось - съеденных мной, необходимо было напиться. Екунчеть была невдалеке, я все время слышал журчанье воды. Оглядев еще раз островок голубичника и по-хозяйски сощипнув с него последние ягодки, я стал спускаться к Екунчети. Однако это оказалось не столь простым делом. Берега были очень крутые, обрывистые, и если уж как-нибудь скатиться вниз, то вверх по этим глинистым обрывам, нависшим козырьками, ни за что не подняться. А шагать потом до табора берегом речки, увязая в рыхлом мху и путаясь в буреломе (тут-то его было достаточно) - удовольствие небольшое. И все-таки желание напиться победило. Выбрав наиболее удобное и безопасное местечко, я ринулся вниз. Скатился, встал на ноги, отряхнулся от желтой пыли и… забыл о том, что мне хочется пить. Из глинистой стены, не так высоко над моей головой торчал огромный желтый клык.
Мне много приходилось читать об археологических раскопках и о случайных находках стоянок доисторического человека, о находках останков мамонта. Все это было таким удивительным, легендарным, представлялось редчайшим событием в науке - не валяются же мамонты где попало! - и вдруг мне повезло. Сколько тысяч лет пролежал здесь в глине этот мамонт, дожидаясь меня! Сколько лет ходил я на "Столбы", на Собакину речку, не зная, что путь славы давно звал меня сюда, к Екунчети, вот к этому желтому клыку.
Подумать только, какая появится в столичных газетах и журналах информация!
"Редчайшая находка! Учащийся… (нет, пусть будет: учащиеся - мне не жаль разделить свое открытие пополам с Мишей) - учащиеся старших классов и т. д. решили с пользой провести летние каникулы. Вдвоем… (уж, конечно, не вшестером!) в маленькой рыбачьей лодке они отправились в плавание по бурной и порожистой реке Чуне. На одном из притоков Чуны - Екунчети, молодым… (эх, если бы написали: ученым!) путешественникам удалось отыскать… (именно, отыскать, а не натолкнуться случайно!) останки мамонта. До сих пор считалось, что в этой зоне мамонтов не было. Поэтому особое значение для науки приобретает находка юных… мм… палеонтологов. Останки Екунчетского мамонта доставлены в Ленинград…"
И дальше представилось, как известные академики шлют нам поздравительные телеграммы, как нас на самолете везут в Ленинград, фотографируют рядом с останками мамонта… Вознаграждения, конечно, нам никакого не надо. Екунчетский мамонт - наш скромный дар музею. Можно будет согласиться на маленькую табличку: "Экспонат представлен такими-то…".
Наконец, я пришел в себя. Прежде чем прикрепить табличку к экспонату, надо было откопать сам экспонат. Первой мыслью было: бежать скорее за Мишей. Но тогда наступит ночь и нам придется ждать до утра. А мне до утра не дождаться, я сойду с ума. Всего мамонта на лодке нам все равно не увезти, а клык один - я, пожалуй, сумею откопать и без Миши. Найти длинную острую жердь… Глина не очень жесткая, раздолбить ее будет можно.
Подходящая жердь нашлась. Действуя снизу, как пикой, я стал постепенно выбивать комья глины, с радостью отмечая, что клык обнажается быстро. Но столь же быстро опускалась на землю и ночь. Я тыкал своей пикой теперь почти наугад. Ударив в самый клык, я почувствовал, как он шевельнулся. Значит, победа близка. Я принялся за работу с удвоенной энергией и силой. И вот вверху что-то хрустнуло, и вместе с комьями глины и тучей мелкой пыли, сразу залепившей мне нос и глаза, к моим ногам рухнул клык. Я приподнял его: ого-го! Тяжеленько. Бедный мамонт, как он носил всю жизнь такой груз!
Старательно замаскировав место находки и наломав мелких прутьев, я вытер ими клык. Щелкнул по нему ногтем. До чего же прочная кость! Тысячелетия, тысячелетия!.. Клык довольно ловко лег мне на плечо, хотя я сразу под ним согнулся. Предстоял немалый и нелегкий путь берегом Екунчети… Ничего. Зато находка какая!
Мне повезло и еще раз: на половине пути попался поперечный овражек и по нему удалось выбраться наверх, в бор. Миша ожидал меня у костра, встревоженный не на шутку.
- Разве можно так? - встретил он меня суровым упреком.
- Можно, - успокоительно ответил я и сбросил клык с плеча возле огня.
Миша сердито отвернулся. Ладно. Пусть. Пусть себе дует губы, сколько угодно. А вот когда разберется в моей находке, как он тогда заговорит… Я равнодушно прошел мимо него в балаган, взял полотенце и отправился в Чуну отмываться от доисторической пыли, которая хотя и была мне дорога, но все же неприятно скрипела на зубах. Екунчеть была ближе, но в ней слишком холодная вода.
Полощась в Чуне, я думал, напоит или не напоит меня Миша чаем. Пока я здесь моюсь, он мог бы поставить на огонь котелок. Чудак! Почему надулся? Впрочем, он, наверно, уже разглядел клык… Ну да! О! Рубит дрова, значит, чай будет. Ради такого случая, пожалуй, не мешало бы на ужин и рябчиков в золе испечь…
Когда я вернулся на табор, Миша действительно ходил уже с посветлевшим лицом. И тут я рассчитал правильно: котелок висел над самым жарким местом костра, а Миша разгребал в золе ямки, готовясь печь рябчиков.
- Ну, что ты скажешь теперь по поводу моей находки? - спросил я, прячась в тень: пусть Миша пока не видит моего торжествующего лица.
- Какой находки?
- Да что я принес.
- A-а! Горит хорошо…
Со страшным воплем я бросился к костру. Да! Клык Екунчетского мамонта был изрублен и горел веселым желтым пламенем. Обжигаясь, я выхватил из огня обе его половины - Миша разрубил клык только на две части - и стал топтать и засыпать песком.
- Ты понимаешь, что ты наделал? - бормотал я, всхлипывая.
- А что такое? - растерянный, спрашивал Миша.
- Да ведь это же клык мамонта, ты пойми!..
- Мамонта? Какого мамонта? Обыкновенный корень…
- Корень?
Мы оба одновременно бросились разглядывать клык в том месте, где он был разрублен топором. Сомнений не было: это был действительно гладкий, толстый, изогнутый, как клык, корень дерева. Отчетливо видны были на нем годичные слои…
ТАИНСТВЕННЫЙ ЗВЕРЬ
"Екунчетский" порог, а за ним "Орон". Еще два в один день. Они нас уже не приводили ни в восторг, ни в трепет.
- Что такое порог? - задал я однажды вслух праздный вопрос.
- Порог есть порог, не больше, - также глубокомысленно ответил Миша.
После ничем не примечательного "Екунчетского" порога "Орон" был бы, пожалуй, ужасен, если бы река здесь не имела постепенного - до порога - уклона, протяжением около двух километров. Разница в уровнях воды ниже "Орона" и началом этих двух километров нам показалась не менее 10–12 метров, а это на более коротком расстоянии - водопад. Но постепенный уклон сделал лишь предельно быстрым течение до порога, а перепад воды в самом пороге оказался не круче "Тюменца".
Мы улыбались: и это прославленные грозные петропавловские пороги, "дыра в небо и щетка камней"? Было просто обидно не иметь в них никаких приключений. Мы явно набирались смелости и весь этот день вели разговоры, что недурно было бы прокатиться в лодке по Тереку, или Дарьялу, или, на худой конец, по Верхнему Конго.
- А вот Ниагарский водопад - как ты думаешь? - ехидно спросил я.
- На бечеве-то? Плевое дело! Спустились бы и через Ниагару, - отмахнулся Миша.
Белые грибы нас просто изводят. Растут в прибрежных борах в таком изобилии, что, кажется, их можно сгребать в кучи какой-нибудь машиной. И особенно примечательно, что кроме белых здесь никакие другие грибы не растут.
Пять раз в день мы едим грибы: и вареные, и жареные, и в пирогах, и в варениках, и даже маринованные - за неимением уксуса - в растворе сахара с перцем. Как богатый купец Садко не мог скупить всех товаров древнего Новгорода, так и мы не можем съесть всех грибов. Наконец, у нас разболелись животы.
А грибки что дальше, то все лучше. Маленькие, плотные, а шляпки цветом - сущие бисквиты. И новая идея захватывает нас: насушить грибов. Останавливаемся в устье реки Черчети и приступаем к делу.
Солнце оказалось плохим сушильным прибором. Грибы, нанизанные на шнурки, провисели весь день и даже не завяли, а только раскисли. А на следующий день в них завелись черви.
Тогда мы решили соорудить сушилку. Выкопали канаву глубиной около метра, длиной метра три, разожгли в ней костер, а когда он прогорел, поперек ямы уложили прутики с грибами и сверху плотно прикрыли пластами еловой коры.