Могила Неизвестного солдата.
Горит огонь, кругом лежат цветы.
И маршируют юные ребята
В почётном карауле у звезды.
А я свои цветы несу на сцену,
Где неизвестных тысячи ребят
Приходят позабытым всем на смену,
Чтобы пополнить наш актёрский ряд.
И в массовых картинах умирают,
И в эпизодах душу отдают,
И короля блистательно играют,
И Чацкому карету подают.
Безвестные, забытые герои,
Без вас Театру не прожить и дня.
Вы честно отыграли свои роли,
Но все забыли ваши имена.
И вот я вам цветы несу на сцену
И кланяюсь вам низко, до земли.
Я подвигам актёрским знаю цену,
Солдаты неизвестные мои!
Как я была счастлива, когда пришла в Театр! А тут ещё роль у А. В. Эфроса. Я просто летала по театру, молодая, счастливая! "Что это она такая весёлая?" - заметила, глядя мне вслед, Е. Н. Гоголева, не без раздражения. А Е. М. Шатрова, заметив эту мою лёгкость и весёлость, пригласила меня играть с ней в спектакле "Веер леди Уиндермиер" её дочку. Роль эта была комедийная, она состояла вся из одной фразы: "Да, мама!", которая повторялась каждый раз по-разному, в зависимости от ситуации. Я была в восторге и от роли, и от счастья играть с Е. М. Шатровой. Она тоже была гениальной актрисой, жаль, я застала её уже совсем пожилой. Елене Митрофановне понравилось, как я играю, и она стала брать меня с собой выступать с этим отрывком в концертах. И ещё я поняла, какой она удивительно порядочный человек, когда после смерти моего отца она помогла мне получить от ВТО деньги на памятник на Новодевичьем кладбище.
Не могу даже описать, что было со мной, когда не стало отца. Мне казалось, что жизнь моя кончилась. Целый год я буквально не могла прийти в себя, на нервной почве у меня начались разные болезни. В общем, это было как страшный сон. Только во сне надеешься проснуться, а здесь рад бы заснуть, но не можешь. Сами понимаете, я ни о чём думать не могла. И вот однажды Елена Митрофановна позвала меня и говорит: "Ты, детка, собираешься папе памятник делать?" - "Не знаю, - говорю, - наверное". - "Так вот, я работаю в комиссии в ВТО, и мы можем тебе помочь, выделить какую-то часть денег от ВТО".
- Спасибо, - говорю, - Елена Митрофановна, а что мне для этого надо сделать?
- Ты пойди в Театр Сатиры, пусть они дадут на памятник какую-то сумму, а что не хватит, ВТО добавит.
Я всё так и сделала. Пришла к В. Н. Плучеку с этой просьбой. Он со мной говорить не стал и отправил к директору. А директор мне говорит: "У театра денег нет". Прихожу я к Елене Митрофановне и всё ей рассказываю. Помню, она так глаза открыла и даже вся покраснела: "Как? - говорит. - У них нет денег на памятник Лепко?! Ну, пусть они мне это в письме напишут".
Когда я пришла обратно в Сатиру к директору и всё ему сказала, он, не моргнув глазом, напечатал на бумаге, что у театра денег нет.
Елена Митрофановна долго смотрела на эту бумагу и коротко сказала: "Ну, мерзавцы!" Так что ВТО дало мне какую-то сумму, но её всё равно не хватало. И тогда мы решили сделать концерт в зале Чайковского, и все артисты заработанные за концерт деньги отдали на памятник моему отцу. Там выступали и М. И. Царёв, и балет театра Станиславского и Немировича-Данченко, и актёры разных театров Москвы, и даже Лидия Русланова. Не было там только никого из Театра Сатиры. Очень мне было больно.
* * *
Подумала я, подумала: может быть, я напрасно на театральную дружбу поклёп навожу? Вот ведь есть у меня ещё одна подружка, моя однокурсница Элли Суханова. Я, когда её вижу, всегда вспоминаю, как в училище после зимних каникул приехала Элька из какого-то дома отдыха просто неузнаваемая. Она и так была очень красивой и сложена была изумительно, а тут просто вся сияла от счастья. Глаз от неё невозможно было отвести. Оказывается, у нее начался безумный роман с Андреем Смирновым, и вскоре они поженились. Боже, какая же это была красивая пара! Я всегда ими любовалась. Мы с Элей очень дружили и после окончания института. Андрей нам ставил разные отрывки для показа в театр. Я ей в них подыгрывала. А потом её приняли в Театр им. Гоголя. И ещё была у нас одна история - смешная.
Андрей Смирнов в это время кончал ВГИК и делал дипломный фильм по какой-то американской повести под названием: "Эй, кто-нибудь!" И он решил взять меня на роль героини. Сделали мне пробы, очень удачные, но Андрей меня снимать не стал. Элька очень за меня расстроилась, и когда она спросила Андрея, почему он не взял меня на эту роль, знаете, что он ей ответил? Не угадаете ни за что. Он сказал: "Понимаешь, Вика слишком красивая!" Здорово, да? Это к моим странным отношениям с кинематографом. Но дружба наша с Элькой от этого не пострадала. А когда пришло время мне создать свой Театр, я была счастлива пригласить в него свою подружку. И она там с большим успехом играла и в "Бергмане", и в "Пассаже", и в "Чайке".
Ну а Валечка Шарыкина, это ведь тоже чудо из чудес! Приехала она в Москву из Иркутска, её мама была известной актрисой в Иркутском музыкальном театре оперетты. Валечка всегда была на курсе тихая, скромная девочка с такими наивными карими глазами. Поэтому когда она вдруг очень остро играла какие-то характерные роли, это было всегда так неожиданно и здорово! Очень смешная она была в "Пигмалионе" в роли миссис Пирс, а ещё я обожала их дуэт с Андреем Мироновым по рассказу А. П. Чехова "Загадочная натура". Поэтому когда Валюшку взяли в Театр Сатиры, я очень радовалась за неё. Она там много хороших ролей сыграла. Да и с кино у неё сложились прекрасные отношения, не то что у меня.
А потом наступил час "Кабачка 13 стульев". И тут мы с ней опять так друг другу обрадовались! Вот, казалось бы, "Кабачок" - это ведь не Театр, здесь каждый только свою роль играл и на другие не претендовал, а всё равно иногда атмосфера так накалялась - только держись! Там ведь все дамы были с характерами. И вот тут наша с Валечкой дружба очень нам помогала. Помню, когда мы ещё учились в институте, она снимала комнату где-то на Арбате, вернее, даже не комнату, а закуток. Как-то мне папа говорит: "Давай бери свою подружку, и я поведу вас обедать". Зашли мы за ней в её закуток, а она, бедная, так растерялась, увидев моего отца. И пошли мы с моим папой в "Прагу". Это тогда был такой шикарный ресторан! Папа нас кормил всякими вкусностями и смешил беспрерывно. Дорогая моя подружка до сих пор это вспоминает. И ещё я люблю её за нежное сердце и за любовь к "братьям нашим меньшим" и за верность. Вообще мы с Валечкой всю жизнь как бы в одной орбите кружимся. И живём близко друг от друга, и всегда на помощь прибежим. И вот теперь, когда моя жизнь сделала такой крутой вираж, Валя одна из первых всем сердцем приняла мою поэзию, так что у нас опять появилась возможность вместе выходить на сцену. И для меня это огромное счастье.
А что касается дружбы, так я думаю, это тоже дар Божий, и не все им владеют. Это ведь своего рода талант - умение дружить. И если кто-то называет меня другом, это для меня большая честь.
Друзья мои! Моё дыханье.
Источник радости моей!
Какое чудное призванье -
Быть другом и иметь друзей!
Благословляю сон ваш крепкий,
Тепло домашних очагов
И дар божественный и редкий -
Простор души и верность слов.
Благословляю ваши руки,
Совместный плач, совместный смех.
И пусть минуют нас разлуки
И равнодушья страшный грех.
Пусть все житейские печали
Ещё тесней сомкнут наш круг:
Благодарю вас, что назвали
Меня святейшим словом - друг.
* * *
Да что это я, в самом деле, зациклилась на этой правде! И родители тут вовсе ни при чём. Ну, ладно, учили они меня в детстве честной быть, но ведь надо же было вовремя из коротких штанишек вырастать. Своей головой думать, что, собственно говоря, в жизни с этой правдой никуда не влезешь, уж больно обоюдоострое оружие. Ну что я такое, к примеру, выиграла, когда от мужчин всё требовала: "Скажи мне всю правду!" А? Или когда узнавала правду, кто меня из друзей предал? Честно говоря, эта голая правда вечно народ шокирует. Так и хочется её прикрыть чем-то, чтобы глаза не резала людям. Как вспомню, какие у меня ситуации с этим делом были, так вот и думаю про себя: ну, и впрямь дура-баба, куриные мозги. Только я ещё в Малый театр пришла и всё никак осознать не могла, что же это они так врут нещадно и на собраниях, и в кулуарах? Раз я что-то там такое по правде ляпнула, другой, а потом смотрю - ролей не стали давать, и т. д. и т. п. Пришла я как-то домой и стала всё это Владимиру Павловичу и маме рассказывать, думаю, они-то меня поймут и пожалеют. Вдруг мой дорогой отчим так строго на меня посмотрел и говорит довольно жёстким голосом: "Что же это вы, голубушка, хотите Малый театр перевоспитать?" Он, когда сердился, всегда на "вы" переходил.
- А как же они могут так всё время притворяться? - говорю я.
- Да кто вы такая? - спрашивает он.
Я даже растерялась, думаю: "Что это он так со мной говорит?" А он опять:
- Я вас спрашиваю, кто вы такая, чтобы Малый театр переделывать?!
Ну, тут уж я вскочила, начала со слезами что-то говорить, а Владимир Павлович мне только одно твердит:
- Да взяли вас в Малый театр, вот и скажите "спасибо" и сидите себе помалкивайте!
В общем, кончилось тем, что я ему своё, а он мне своё, я уже рыдать начала:
- Какой же ты мне друг, - кричу, - если ты мне такие вещи говоришь?!
А он так грустно усмехнулся и говорит:
- Дурёха ты! Я ведь за тебя беспокоюсь, как ты этого не понимаешь?
После этого разговора я всю ночь не спала, и у меня даже температура поднялась 38°. Я всё тогда никак не могла сложить концы с концами. "Как же, - думала, - так получается? Сами мне в детстве одно говорили, а теперь жить надо по-другому?"
Конечно, я стала учиться терпеть, но у меня это плохо получалось.
Помню, как на каком-нибудь собрании все говорят, говорят, слушаешь, даже уши вянут. Постепенно народ начинает курить выходить, глядишь, уже и ползала осталось. Тут вдруг чувствую, меня от всей этой "говорильни" сейчас просто разорвёт. Не могу терпеть больше! Поднимаю руку и выхожу на сцену. Смотрю, все сигареты побросали, опять полный зал народа, и слушают меня затаив дыхание, а потом ещё аплодируют. И так всегда бывало. Спросила я как-то друга своего Володю Сверчкова: "Что это они так меня слушают?" А он мне и говорит: "Глупенькая, ведь ты говоришь то, что они сами бы сказать хотели, да боятся!"
- Знаешь, Володя, - говорю я ему, - мне папа в детстве как-то сказал: "Никого, доченька, не бойся! Ты на них в бане погляди!" Вот я с тех пор никого и не боюсь!
А больше всего я ненавидела все эти политзанятия, на которые нас загоняли в обязательном порядке. И не только потому, что там надо было всю эту ахинею слушать, а просто жалко было часы своей жизни на это тратить. Я почему-то всегда очень чувствительно к бесцельному времяпрепровождению отношусь. Ненавижу в очередях стоять, считаю это просто неуважением к людям. Почему два окошка работают, а не десять? Почему нигде никогда за границей такого не увидишь? Мне и в кино всегда трудно было из-за этого бесконечного ожидания. Что уж тут говорить о собраниях? Сижу, а сама думаю: "Господи, сколько я могла бы полезного за это время сделать". Так что я не стала ходить на политзанятия. И меня, конечно, сразу вызвали к секретарю нашей парторганизации. Была у нас там такая дама, "освобождённый секретарь", понятия не имею, чем она там занималась. Но я у неё была, как бельмо на глазу. Ну как же, не комсомолка и вступать никуда не хочу! Короче, дело до дирекции дошло. Вызвали меня, и давай распекать. А я говорю: "Дело в том, что я по пятницам работаю на радио. Как же мне от этого отказаться, если я там могу деньги зарабатывать, а у меня ребёнок?" Думали они, думали и решили, что я должна один раз выступить с докладом на политзанятиях и тогда меня на весь год освободят. Боже мой! Как я была счастлива, что так легко избавилась от этого идиотизма!
* * *
А на радио я действительно очень много работала. И просто обожала это дело. Во-первых, я с детства выросла у радиоприёмника. Я могла без конца слушать все эти сказки в исполнении знаменитого Николая Литвинова. Я старалась подражать ему и говорила голосом Буратино или Мальвины. А когда я услышала детские монологи Р. Зелёной, я просто стала говорить так же, как она. Однажды я позвонила из телефона-автомата в справочное бюро 09. Когда оператор сняла трубку и спросила, что я хочу узнать, я задала ей неожиданный вопрос голосом Р. Зелёной: "Скажите, пожалуйста, вот я сейчас говорю с вами, а как вы думаете, я похожа на Рину Зелёную?" Она засмеялась и ответила: "Да! Очень похожа!" - "Спасибо!" - радостно воскликнула я.
Но совершенно неизгладимое впечатление оставил во мне на всю жизнь голос М. И. Бабановой, когда она играла в сказках Г. Х. Андерсена Оле-Лукойе. Её голос меня просто завораживал. Кстати, тоже необыкновенным голосом обладала К. Ф. Роек. Это вообще была моя любимая актриса в Малом театре.
Именно благодаря им, всем нашим уникальным русским актёрам, работавшим на радио, я открыла для себя необозримые возможности человеческого голоса. Ведь голос может передавать малейшие движения души. Мало того, эти голоса вызывали в воображении любые образы, подчас более зримые и живые, чем те, что навязывает нашему глазу изображение.
Вот почему так трудно экранизировать известные литературные произведения. Почти всегда образ, созданный воображением человека, не совпадает с тем зрительным рядом, который может дать кино или театр.
Вообще мир радио был настолько широк и объёмен! Он не только насыщал информацией, но мог затронуть самые тонкие струны души.
Во-вторых, именно благодаря радио я смогла "посмотреть" многие гениальные спектакли МХАТа, Малого театра, Камерного, где тоже звучал уникальный голос А. Коонен.
Я открывала для себя звучащий голос поэзии А. Пушкина, М. Лермонтова, С. Есенина вместе с голосами наших выдающихся чтецов.
И представьте себе мой восторг, когда меня тоже стали приглашать на радио! Наверное, невозможно сосчитать, сколько я там сыграла разных ролей во всевозможных радиопостановках. Сколько прочитала стихов и прозы. Помню только, что огромным подарком было для меня читать прозу М. Цветаевой "Мой Пушкин". Это моё любимое произведение, и я очень волновалась, пытаясь донести и мысли, и чувства Марины Цветаевой до слушателей. Радио, помимо своих огромных возможностей, обладает ещё уникальным качеством: обнаруживать фальшь. Я всегда слышу это и вслед за К. С. Станиславским порой хочу крикнуть: "Не верю!"
И ещё, когда меня саму пригласили на радио, я была счастлива от того, что там у меня появилась возможность играть самые разные роли, от кошек, собак и детей до женщин разного возраста и характера, и даже старух.
Сколько смешных ситуаций в связи с этим у меня было, не хватит бумаги написать. Как-то мы встретились на записи с В. К. Васильевой. Она, как известно, очаровательная, нежная женщина. И голос у неё абсолютно девичий. Мы обе были рады встрече, а главное, обе участвовали в одном рассказе, где была одна девушка. В недоумении глядя на меня, Вера Кузьминична спросила режиссёра: "А ребёнок кого будет играть?" - "А ребёнок будет играть бабушку", - ответил тот.
Одно время на радио практиковались записи уроков русского языка для заграницы. Там режиссёром была чудесная женщина С. Илышева. Мы много лет с ней вместе проработали на радио и стали настоящими друзьями. Работа эта была не простая: брали туда актёров с очень хорошей дикцией. Читать текст надо было очень чётко, немного замедленно. Порой это было не просто и, честно говоря, не очень весело. Но иногда зарубежные редакторы придумывали какие-то интересные сюжеты, и мы сразу воодушевлялись. Помню, редактор из Венгрии сделала сценарий на основе русских народных сказок, и нам это очень понравилось. Когда Светлана Илышева представила меня своей венгерской коллеге и сказала, что я буду играть Бабу-Ягу, та посмотрела на меня несколько удивлённо и с явным недоверием. Ведь перед ней стояла молодая худенькая женщина с симпатичным лицом. Каково же было её удивление, когда во время записи она услышала настоящую Бабу-Ягу. Прошло несколько дней, мы работали вовсю, и вдруг оказалось, что на роль Красной Шапочки нет актрисы. Кто-то был занят в театре, кто-то уехал. После нескольких попыток Светлана махнула рукой и сказала: "Ну, ладно, пусть Вика читает за Красную Шапочку". У венгерского редактора глаза полезли на лоб. Но когда она услышала, как я стала сама с собой разговаривать то голосом Бабы-Яги, то Красной Шапочки, я увидела, что она буквально упала со стула, заливаясь от хохота и показывая мне через стекло большой палец. Можно было бы без конца рассказывать о всяких курьёзах. Но главное - это то, что я сама просто получала огромное удовольствие от этой работы.
А как чудесно было работать в Отделе сатиры и юмора Всесоюзного радио! Там писались все юмористические передачи.
А какие люди там собирались! Это были асы своего дела, Г. Новожилова, Б. Иванов, Л. Шапошникова, Г. Вицин, Е. Весник, В. Ларионов, А. Белявский, Л. Каневский и т. д. Работать с ними было огромным счастьем. У них я училась мастерству прямо "с листа", без подготовки читать любой текст в любом образе. Но главное, что ещё всех нас объединяло, это - атмосфера дружбы, юмора, какой-то лёгкости и веселья. Можно сказать, это был клуб единомышленников, где все понимали друг друга с полуслова. Причём это касалось не только артистов, но и режиссёров, и редакторов, и две наши девочки, ассистентки режиссёра Шурочка и Эммочка, тоже вписывались в ансамбль.
Когда кто-то из них звонил мне и приглашал на запись, у меня сразу поднималось настроение. Сначала запись шла на Пятницкой, но потом наша Литдрама и наш Отдел сатиры и юмора переехали в Останкино. Конечно, это было далековато, но я готова была ехать куда угодно, лишь бы участвовать в этих передачах. Режиссёры у нас были тоже замечательные. Ну, конечно, главным был А. Л. Столбов. Его все обожали, но немного побаивались. Он первый придумал передачу "С добрым утром!", которая прошла на радио не менее 25–30 лет. Народ очень любил эти субботние выпуски. Там всегда была премьера песни, юмористические рассказы, а постоянной ведущей долгие годы была замечательная актриса Центрального детского театра Г. Новожилова. Представляете, какая была для меня честь, когда меня тоже пригласили туда ведущей? Вот так я более близко стала знакома с А. Л. Столбовым, который в жизни оказался совсем не страшным, а очень добрым и весёлым человеком. А однажды я поехала отдыхать в Пицунду, и там тоже отдыхал Александр Леонидович со своей очаровательной женой Люсей. Я влюбилась в Люсю с первого взгляда. Это была необыкновенно красивая женщина, с серебряными волосами и зелёными глазами. Но самое главное, что она оказалась такой весёлой хохотушкой! Мы без конца острили, шутили, и смех в нашей компании не прекращался ни на минуту. Это были одни из самых счастливых дней моей жизни. Дружба наша прошла все испытания, вместе мы делили и горе, и радость. Александр Леонидович стал мне почти как отец, я во всём доверяла ему. Потом мы работали вместе и в киножурнале "Фитиль", где А. Л. Столбов более двадцати лет был художественным руководителем. Там тоже была какая-то дружеская, почти семейная атмосфера. Когда я приходила на съёмки, мне потом всегда хотелось заглянуть в редакцию, и я чувствовала, что меня там встречали с радостью.