Ну вот, совсем как в кино! Олег Даль! Первая встреча - в Малом театре. Репетиция спектакля "Танцы на шоссе" в постановке Анатолия Васильевича Эфроса. Мы все молодые, весёлые, счастливые! Ещё бы - первая работа в таком театре! С таким режиссёром! С такими партнёрами! Виталий Соломин, Наталья Рудная, Олег Даль, Александр Потапов, Маргарита Фомина, Михаил Кононов, Иван Александрович Любезное! Даже сейчас горло перехватывает. Это было такое счастье! Пьеса о молодёжи, и мы все по парам.
Вот он, мой возлюбленный по пьесе, - Олег Даль. Я о таких мальчиках только в книгах читала. Кто он? Наверное, Дэвид Копперфильд. Изысканно-изящен, длинные тонкие пальцы, бархатный вишнёвый пиджачок или курточка, белая рубашка и бант! И при этом буйные кудри и синие насмешливые глаза. Нет, это не кадр из фильма под названием "Мечта одной девочки"! Он был так хорош, так учтив и так ядовито остроумен, что у меня холодело где-то в желудке, когда я встречала его ироничный взгляд. Я невольно жалась к Виталию Соломину. От него исходили какие-то искры здорового юмора. Он был такой уютный и добрый сибирский парень в мягком вязаном свитере. Мы могли подолгу болтать с ним, возвращаясь после репетиций домой, и даже целовались. Но однажды Наталья Рудная распустила свои дивные волосы, и Виталий потерял голову. А я осталась на сцене наедине с Олегом. Надо было учиться не бояться его, любить его, раздеваться перед ним… и я дрожала перед каждой репетицией: мне казалось, что он всё знает про меня. И я опять толстая, трусливая, бездарная…
Спас меня Анатолий Васильевич Эфрос, сказав однажды, что если ему дадут свой театр, а тогда он работал режиссёром в Центральном детском театре, то он обязательно пригласит меня туда работать. Господи! Какое это счастье, когда в тебя верит режиссёр! Я летела домой на крыльях - вернее, шла той самой походкой, когда все мужчины глядят тебе вслед, когда неважно, сколько тебе лет, во что ты одета. Когда без всякой косметики ты женщина! Ты прекрасна! Наш дуэт с Олегом получился очень удачным. Я перестала его бояться, мы стали друзьями. Дальше - тишина. Вернее, "треск старого аппарата, мелькание кадров". Стоп! Руза, старый Новый год, яркий солнечный день, и ко мне в номер вваливаются Олег Даль и Миша Кононов с бутылками жуткого местного вина, то ли портвейна, то ли ещё какой-то дряни. Никогда - ни до, ни после - ничего подобного я не пила. Но с ними пью! Пью с удовольствием! Говорим, говорим, говорим о театре, о профессии, шутим. Комната полна дыма и запаха каких-то винных ягод. Чувствую, что всё плывёт. Среди этого тумана натыкаюсь на странные, завораживающие синие глаза Олега… Они тянут меня, примагничивают. Наши руки непонятным образом сплетаются в полумраке комнаты… больше невозможно это терпеть… Я хватаю шубу и бегу на улицу. Не знаю, куда бежала, но он догнал меня, и мы с хохотом покатились с горы! Это потом я написала:
С тобой в снег;
С тобой в смех,
С тобой в грех…
А тогда… Сквозь залепленные снегом ресницы, задыхаясь от смеха, вдруг увидела так близко сумасшедшие синие глаза, и снег растаял на моих губах, смешавшись с изумительным вкусом земляники. Растаял… растаял этот единственный, неповторимый поцелуй… но прощанье наше было впереди.
Я увидела его фигуру в просвете коридора Малого театра. Я сразу узнала его, не понимаю как, но и он узнал меня по силуэту. Мы бежали друг к другу, как Ромео и Джульетта, и обнялись. "Я рада, что ты возвращаешься в театр", - только успела шепнуть. "Я рад тебя видеть". - И смущённо отстранился. Он шёл в дирекцию. Больше я его ни разу не видела. Но вкус земляники на морозе остался.
…Как прекрасно это моё "кино"! Крути его когда хочешь. Вернее, это оно "крутит" меня! Независимо от времени и места вдруг так "закрутит"… То голос услышишь, то вдруг ветер запах знакомый принесёт… Я однажды так, "по запаху", долго шла за своей любовью… Знала, что его уже на свете нет, а почувствовала запах его одеколона - и пошла, пошла за ним в метро, даже глаза закрыла… И тут такой "фильм" начался… пока не уткнулась в чью-то спину… Пришлось "свет зажигать и выходить из зала".
А голос… Вот с голосом у меня однажды прокол случился. До сих пор готова со стыда сгореть.
Лечу я на съёмки в Ригу. Только села в самолёт - смотрю, входит какой-то тип. Невысокого роста, рыжеватый, воротник пальто поднят, а на голове кепочка такая клетчатая, пижонская. В общем, то ли шпана, то ли фарцовщик. Вошёл в салон - и сразу на меня "глаз положил". Вот, думаю, только этого мне и не хватало. Слава богу, около меня места свободного не было. Но пока мы летели, этот тип не раз прошёл мимо, поглядывая на меня. Прилетаю в Ригу, иду к тому месту, где меня машина должна ждать. Гляжу, он за мной идёт. "Ну и ну, - думаю, - сейчас привяжется". И точно. Всю меня взглядом окинул и спрашивает: "Вы машину ждёте со студии?" - "Да", - отвечаю. "Очень хорошо. Я тоже". Тут мне немного легче стало - всё-таки хоть и шпана, но студийная, своя. Приходит машина. Мы садимся, а моя ассистентка Илзэ просто на того типа кидается: "Володя! Как я рада!" - и т. д. И тут он заговорил с ней, а я чувствую, что мне плохо, вся покраснела от стыда, чуть из машины не вывалилась. "Господи, - думаю, - что же я за дура! Володю Высоцкого не узнала, кумира своего!" Думаю, если бы я ему это сказала, он бы обхохотался. Вряд ли у него таких случаев много было. Но я виду не подаю. Наоборот, притворяюсь. Короче, Илзэ нас познакомила. Кстати, мне только сейчас в голову пришло - ведь он мог меня в "Кабачке" видеть. Просто я себя всегда ощущала обыкновенной Викой, а не какой-то там пани Каролинкой, которую все могли знать в лицо. В общем, главное я поняла - я ему понравилась. На студии он повёл меня в буфет, не знал чем угостить, потом весь день на площадку заглядывал.
Вечером мы летим в Москву - Володя, я и Лёня Каневский. Лёню я знала давно - и по Щукинскому училищу, и на радио мы с ним много вместе работали. Лёня чудный, весёлый, добрый, остроумный и тоже всегда мне симпатизировал. Короче, наш рейс задержали. Ребята повели меня в ресторан, и там, и потом в самолёте мы столько смеялись, рассказывая всякие истории, что время пронеслось мгновенно. Все разъезжались по домам, а Володя посмотрел на меня так ласково и сказал: "Я тебя найду". Я про себя рассмеялась. "Да-да, - думаю, - найдёшь! У тебя там Марина… и вообще, зачем я тебе нужна?" Да и мне тогда нравился один человек… Так что к этим словам я отнеслась с иронией.
Не помню, сколько прошло времени. Помню, что был первый день Пасхи. У меня утром - репетиция в театре. Спускаюсь вниз, а в раздевалке стоит Володя. Довольный такой, что "нашёл" меня: "Здравствуй! Поедем Пасху отмечать?!" Я говорю: "Поедем, только потом у меня спектакль". - "Ничего, я тебя привезу".
Приехали мы, кажется, в район Солянки. Огромный дом, полный народу. Столы накрыты красивые, с пасхой и куличами. Все Володю ждали. Как только мы вошли, все сели за стол. И начал он петь! Я тогда впервые "Охоту на волков" услышала. Это было такое потрясение! Вообще не могла ни есть, ни пить, только смотрела на него и слушала. Всё в нём было неординарно - и внешность, и голос, и поступки. Да что бы я сейчас ни сказала, всё это уже было кем-то сказано, написано, и гораздо лучше и талантливее меня. Просто я сидела с ним рядом, а он пел для меня… Я поверить в это не могла - казалось, что мне снится какой-то сумасшедший сон. Когда я в первый раз в Париж приехала, то три дня ходила и плакала от счастья и всё повторяла: "Я в Париже!" Это звучало, как "я на Луне!" Какая-то несбыточная мечта вдруг сбылась, а тебе от этого и светло, и страшно!
Когда мы уходили, эти люди, замечательные его друзья, засыпали нас подарками. Всякими ложками, рюмками деревянными из Хохломы - всё это было такое красивое. А после спектакля Володя посадил меня в машину и сказал: "Поедем ко мне! Если хочешь, возьми подругу". Я просто подпрыгнула от счастья! Ведь у меня была, и до сих пор есть, закадычная подружка Ритка. Мы с ней с первого класса дружим. Я всегда её повсюду за собой таскала. Если мне хорошо - надо, чтобы и моим друзьям было хорошо! А Рита с мужем Володю обожали. Да его все обожали, даже те, кого он ненавидел. Все дома его песни слушали.
Было часов 10 вечера. Я звоню в Риткину коммуналку. Выходит её муж, тоже Володя. Я на него кидаюсь: "Володя! Миленький! Отпусти Ритку со мной! Там внизу в машине Володя Высоцкий! Мы к нему поедем, он петь будет. Такое больше никогда не повторится!" А Ритка вся бледная! "У меня же лихорадка на губах", - говорит. "Да кому нужны твои губы! - кричу я. - Володя петь будет!"
Жил он тогда на Рублёвском шоссе. Примчались мы, а там нас уже встречают Сева Абдулов - мой давний приятель по радио, Ваня Дыховичный - кудрявый красавец синеглазый, и ещё какой-то физик, не помню его имени, Володин друг. Уселись мы с Риткой на какую-то смешную надувную мебель. Мальчики нам карпа в сметане подают, а я опять ни пить, ни есть не могу. Смотрю на Володю и, как тогда в Париже, про себя думаю: "Я с Высоцким! Я с Высоцким!" И хочется смеяться и плакать от радости, что он для меня поёт! А Володя всё время спрашивал: "Ну, что хочешь? Что спеть?" И я как ненормальная: "Охоту на волков!" Он мне её тогда три раза пел. Потом принёс какие-то листочки, на которых карандашом было что-то написано. "Вот, - говорит, - последнее, что написал". Это была песня про шахматы.
Не знаю, сколько мы там пробыли, но надо было возвращаться домой. И тут он узнал, что у меня сын есть. Побежал на кухню, достал из холодильника икру, помидоры, огурцы, ещё какие-то деликатесы и стал мне всё это в сумочку запихивать. Я говорю: "Что ты, Володя, не надо!" А он: "Нет-нет! Это ребёнку!" Это меня поразило. Душа его была бездонна и безгранична.
Ритку отправили домой на машине с Ваней. А меня Володя сам повёз. И вот мы едем с ним и о жизни беседуем. И я ему стала такую дурь нести! Как вспомню, опять готова сквозь землю провалиться, как в Риге, когда не узнала его. Стала я ему говорить о своём друге. Дескать, он тоже на гитаре играет и поёт хорошо, и, мол, я вас как-нибудь познакомлю. Тут мы к дому моему подъехали. Он наклонился ко мне, обнял и хотел поцеловать. А я его рукой отстранила и говорю: "Не надо". Володя так грустно посмотрел на меня и с горечью сказал: "Дура ты!"
И вот уже сколько лет прошло, а я всё как эхо повторяю за ним: "Дура я".
А может быть, не такая уж дура, а?
…Ничего случайного в жизни не бывает. Все встречи и все разлуки предначертаны судьбой. В юности всё чего-то просишь, всё что-то загадываешь. А потом повзрослеешь - и поймёшь: всё по воле Божьей.
У меня так часто бывало. Господи, думаю, не отнимай у меня этого человека или этих друзей! Почему? За что? А пройдёт время - и оказывается: слава Богу, что Он меня от этих людей отвёл. Хорошо, что меня сейчас предали, а не когда я буду старой, немощной и одинокой. Да буду ли я ещё старой - неизвестно. Как Господь решит.
Вот так и все встречи мои и разлуки для чего-то нужны, видно, были. И мне нужны, и другим людям. Надо из всего уроки извлекать. Так что я теперь ни о чём не волнуюсь, ничего особенного не прошу. Лишь бы здоровье было у меня и у моих близких. А там Господь мудро распорядится, как с моей судьбой поступить.
Главное - душу свою не изгадить. Злобой, жадностью, местью, лестью. Но мне кажется, что родители мои постарались и сумели с детства и на всю жизнь внушить мне - существуют границы нравственные, которые нельзя переступать!
Что-то повело меня в философствование, а мужчины этого в женщинах не любят. Так что лучше продолжу о мужчинах.
Где-то тут у меня ещё одна "лента" сохранилась. Старая, много ей лет… Так что опять с затемнениями.
…Вот вижу: такой толстый мальчишка, в прыщиках, застенчивый, но очень обаятельный, вместе с нами поступает в Щукинское училище. И как-то все мальчишки к нему с пиететом относятся. Странно… обычно в школе таких лупили. А-а, понятно - Андрюша Миронов, маменькин сыночек. Не очень-то я таких любила. Я всё больше со шпаной по крышам лазала, в сугробы прыгала с третьего этажа - парашютисткой хотела стать. Что, не похоже? Нет, правда, во мне много всего намешано. Ведь папа меня не только учил быть честной, доброй, искренней, но и чувством юмора наградил, слава богу. Он мне всегда говорил: "Смех - лучшее орудие в борьбе со всякими негодяями. Никого, доченька, не бойся - ты на них в бане погляди". Так что я никаких хулиганов в нашем дворе не боялась, и они меня тоже уважали.
…А Андрюша смешной был, странный. Я долго не могла понять, какой он настоящий. Он всё шутил, острил, всё кого-то показывал. Здорово! Талантливо! А я смотрю на него и вижу - это маска, прекрасная, обаятельная маска. Ну, а там, дальше, что? Там, где душа? Иногда мне думается, он даже сам себе не решался правду о себе сказать. Тогда надо было бы измениться в корне. И жить не так, и любить не тех… а он этого не мог. У него мама была, и она ему всю жизнь расписала. Вот так мне почему-то кажется. Поэтому я в глубине души всегда Андрея немного жалела. Всё хотелось успокоить его, остановить, чтобы он не мчался так… И больше всего я любила его замечательные работы в кино. Сначала "Достояние республики", а потом "Мой друг Иван Лапшин". Именно там, в этих ролях, я увидела Андрюшину душу и сердце. Увидела то, что он тщательно скрывал. И это было замечательно. И поэтому мне всё равно, что о нём говорят и пишут. И особенно женщины. У меня был и остался свой Андрей!
Не помню, какой это был год, кажется, лет за пять до его смерти. Собрались мы своим курсом в училище, как всегда, 23 октября. К концу вечера все куда-то разбрелись, а Андрей, наоборот, приехал позже и очень хотел общения. Стал всех искать-собирать и собрал шестерых девочек: "Давайте ко мне поедем, у меня дома никого нет". Мы, конечно, с радостью согласились. Все его любили, он всегда был как солнышко в хмурый день. И привёз он нас на Селезнёвку, в свою шикарную квартиру. Вернее, две квартиры в одной - так он их удачно объединил. Никто из нас в таких домах не был. Просто музей! Антиквариат. Везде фигурки из фарфора - Андрей в разных ролях. Так всё красиво, со вкусом. И вдруг заводит он нас в маленькую комнату, открывает шкаф и достаёт множество дамских шляпок! Ну прямо Синяя Борода! Шляпки эти, как он сказал, носила его мама. Коллекция была потрясающая. И вот Андрей, как некий художник, стал на нас шляпки надевать. Каждой девочке - свою, как он считал, для неё подходящую! По характеру. Я загадала: "Если мне эту шляпку наденет…" И он надел. А потом посадил нас в гостиной за шикарный стол. И не меньше, чем шляпок, достал всяких напитков: французское вино, коньяки, виски, джин… В общем, как в сказке! Тогда ничего этого и купить-то было нельзя. И началась сумасшедшая ночь! Под стать балу у Воланда, только дамы в одеждах и даже в шляпках! Как он с каждой из нас танцевал! Как ухаживал за нами! Все были королевами! А в шесть утра королевы пошли на метро. Подавая мне пальто в передней, он тихо наклонился и шепнул: "Вернись…"
Раньше я не понимала, почему фотографы всегда говорили: "Смотри, сейчас птичка вылетит!", а теперь-то я это хорошо понимаю…
Закрываю глаза, начинаю смотреть моё "кино".
Лети, моя Синяя птица!
Моя любовь!
* * *
Сейчас я хочу вернуться к теме дружбы. Дружба для меня такая важная штука, не менее важная, чем любовь. Хотя дружба - это просто одна из граней любви.
И вот эта грань в моей жизни так сверкает, что подчас заслоняет всё остальное. Здорово, когда у тебя есть подружка с детства, это я уже говорила, да и в течение жизни постепенно как-то адсорбируется круг друзей. С мужчинами тоже интересно бывает, очень часто некоторая влюблённость переходит в нежную дружбу. Это мне всегда очень нравилось, потому что знаешь, что это друг, но некоторый флёр влюблённости остаётся. И, как это ни странно, все мои друзья не работают в театре. То есть почти все. "Почему?" - спросите вы. А потому, что дружба в театре - это очень большая редкость. Ну вот, приехали! А родители как же? А вот в том-то и дело, что у мамы была только одна подруга в театре, да и то в молодости, а потом, когда я уже подросла, я очень часто замечала, что она на подругу "не тянет". На мой взгляд, очень завистливая и злющая тётка. Часто мама после прогулок с ней возвращалась в слезах, так как та очень любила какую-нибудь гадость ей сказать. И когда я маме говорила: "Какой же она тебе друг?" - она только вздыхала в ответ: "Ну, мы ведь в молодости дружили". Не понимаю я этакой дружбы. У отца, мне казалось, много было друзей, впрочем, он всегда всё прикрывал и шутками, и анекдотами. А что там на душе у него было, не знаю. Знаю только одно: что родители очень передо мной виноваты в том, что никогда всей правды о Театре мне не говорили. То есть той самой, которая и есть Театр изнутри. А всё требовали, чтобы я всегда говорила только правду. Вот так я со своей правдой столько горя хлебнула, что "ни в сказке сказать, ни пером описать". Когда ещё в училище я узнала, что моя подружка меня продала, это было как гром среди ясного неба! А потом - дальше больше: оказалось, что в Театре ни в коем случае правду говорить нельзя, то есть всё что угодно, кроме правды. А я вечно не туда попадала. Скажу кому-нибудь: "Вы мне вчера так в спектакле понравились!" А мне друг мой Володя Сверчков: "Ты что, надо не этой артистке говорить, а вон той". Я говорю: "Так та мне совсем не нравится". А он мне чуть ли не рот рукой закрывает, чтобы никто не услышал. Так и прозвал меня "Нелепка".
Да, замечательный он был человек, мы с ним очень подружились. Он был внуком знаменитой артистки В. Н. Пашенной. Работал он в театре режиссёром, а в это время в Малый театр пришёл Леонид Викторович Варпаховский, ученик В. Э. Мейерхольда, красавец, аристократ. Он в театр с утра на репетицию приходил, как на праздник, в чёрном костюме с "бабочкой", всегда элегантен. Волосы стального цвета аккуратно зачёсаны.
Володя Сверчков его обожал и работал вторым режиссёром во всех спектаклях Варпаховского. Шёл тогда у нас спектакль "Палата" по пьесе А. Алёшина. Там была небольшая роль медсестры. Когда я увидела этот спектакль, так он мне понравился! Там играл великолепный актёрский состав: В. Д. Доронин, П. А. Константинов, А. Н. Аненков, Р. Д. Нифонтова, а роль медсестры играла моя подружка Людмила Пирогова. И когда я сказала ей, что хочу тоже эту роль сыграть, то она сама меня "ввела" в спектакль вместе с Володей Сверчковым, и наша дружба от этого только окрепла. И ещё есть у меня в Малом театре верный друг - это Татьяна Рыжова, внучка той самой гениальной В. Н. Рыжовой. Мы с ней, правда, одни и те же роли не играли, но дружили и продолжаем нежно любить друг друга все эти годы. Так что бывают, конечно, везде исключения из правил.
А честно говоря, я всегда в Малом театре чувствовала себя этаким "подкидышем". Я ведь окончила Вахтанговское училище, а они признавали только своих "щепкинцев". Театр - это очень не простой организм. А Малый театр тогда был особенным. В него часто брали самых лучших артистов из других театров или из провинции, где они были "звёздами". А попав на сцену Малого театра, эти "звёзды" часто гасли. Как я выжила, не знаю. Может, тоже из-за какого-то внутреннего стержня, который сохранился во мне с детства благодаря моим родителям. И хоть и гнули меня часто, но сломать не могли.