* * *
Вот тут, кстати, а может быть, и некстати, позволю себе ещё одно небольшое отступление.
Когда-то, очень давно, не помню от кого, я услышала такое выражение: "Месть горбуна". Сказано оно было в соответствии с ситуацией, схожей с моими историями. И так оно мне понравилось, что осталось на языке навсегда. Правда, очень точное определение?
Тут ни в коем случае не имеется в виду какой-то определённый физический недостаток. Нет! Наоборот - именно какой-то изъян в душе. Ведь человек, всерьёз мечтающий о мести и, тем более, её осуществляющий, не может считаться вполне здоровым. И потом, физические недостатки причиняют боль и страдания непосредственно и самому человеку и, конечно, его близким.
А моральный урод причиняет сознательно страдания другим.
Короче, все эти мои мужские "особи вульгарис", о которых идёт речь, потом, не получив желаемого, начинали свою "месть горбуна".
Нет, правда, очень точное определение! Бывало, какая-нибудь моя подружка или знакомая пожалуется на такую же или похожую ситуацию, а я ей:
- А, "месть горбуна", всё ясно! - И мы вместе грустно посмеёмся.
Так вот, пожалуй, только мой физик мне не мстил. А, наоборот, пытался получить моё прощение. Я и экзамен по физике на аттестат зрелости только благодаря ему сдала. Ведь после той истории, как я уже говорила, физику я невзлюбила, перестала понимать, а после вообще решила, что она мне никогда в жизни не пригодится, и махнула на всё рукой. Но наступил экзамен, и надо было не получить двойку! Я пыталась учить, дошла до 5-го билета и бросила! Не представляю сейчас, на что я тогда надеялась. Только на чудо. И оно появилось в образе Бэ. Гэ.
Я специально пошла сдавать во вторую смену, в надежде на то, что педагоги устанут и махнут на меня рукой. Они и вправду устали, и когда первые пять человек вытащили билеты и стали готовиться, вся кафедра пошла обедать, а Бэ. Гэ. остался один за нами наблюдать. Наверное, он по моему лицу понял, какой я "знаток физики".
Поэтому, повернувшись ко мне спиной, стал медленно прохаживаться от двери к доске, дав мне возможность быстро подойти к столу, повернуть билеты и посмотреть, какой номер где лежит. Когда я открыла первый попавшийся билет, и это оказался № 5, то чуть не подпрыгнула от счастья. Ведь именно его я знала отлично. Как сейчас помню первый вопрос: "Что такое коэффициент полезного действия?" (Вопрос помню, а ответ, увы, уже нет.)
Быстро вернувшись за свою парту, пока Бэ. Гэ. не обернулся, я стала ждать прихода остальных экзаменаторов. Когда все пришли, сытые и довольные, я начала изображать безумное волнение, пока на меня не обратили внимание. (Ещё бы! Я готовилась в актрисы! И больше всего боялась, что они перемешают билеты.) Тогда наш главный преподаватель спросил:
- Ну что, Лепко, волнуешься? А если не боишься, иди отвечать без подготовки.
Я только об этом и мечтала. Но ещё минуты две делала вид, что колеблюсь. Потом, сказав:
- А! Была - не была! - я подошла к столу, вытянула билет и радостно воскликнула: - Пятый!
За экзамен я получила четвёрку, так как забыла от счастья, в каких единицах измеряется сила линз. А может быть, и не знала. Но теперь знаю - в диоптриях.
Так Бэ. Гэ. меня спас, а может быть, и свою совесть.
* * *
А как мне отомстил Сидор Матрасович, вы и так, наверное, поняли.
Конечно, я к нему больше в его кабинет не ходила. Но когда закончила вуз, получив диплом с отличием и имея несколько прекрасных работ для показа в театре (это - оценка моих педагогов), я, как все студенты, пошла на запланированный показ.
В зале во главе художественного совета сидел Сидор Матрасович. Мы сыграли свои отрывки и ждали решения. Помню, что ребята недоумевали, почему, когда я была на сцене, Сидор Матрасович прикрывал глаза рукой и отворачивался. У нас действительно были сценки, которые мы в институте играли, как концертные номера. И они шли с большим успехом. На худсовете он обо мне вообще ничего не говорил, как будто меня не было на свете. Когда отец спросил: "Что случилось?" - он ответил: "Не надо было ей замуж выходить". Это была его рецензия на мою игру. Меня не взяли.
Вечером, вернувшись домой, я увидала, как мой отец плакал.
"Месть горбуна" состоялась.
Я никогда не жалела, что не работала в этом театре. Я жалела только своего отца. Но всё-таки я успела папу порадовать. Меня приняли в другой, не менее хороший Театр. Я репетировала одну из главных ролей с замечательным режиссёром. Осенью должна была состояться премьера! Осенью папы не стало.
* * *
Написала я это, и опять вроде всё сначала пережила. Господи! Вот дура-то - не надо было начинать. Я ведь хотела посмеяться, посмотреть на эти истории со стороны, с высоты прожитых лет. А они, оказывается, вон как в душу въелись. Что-то не очень весело получается. Я ведь росла постепенно и стала стараться спокойнее на всё смотреть. Хотя гадость - всегда гадость!
Итак, после нескольких лет работы в театре появляется некий Едрило Васильевич. Вернее, он и раньше, задолго до меня, в Театре работал. Это он в моей истории появляется. Впрочем, вру!
Меня ещё и на свете не было, а он уже в моей истории появился. Дело в том, что мама моя, будучи мною беременна, снимала где-то дачу. А рядом с этой дачей была дача Едрило Васильевича. Тут вдруг война началась! Немцы очень быстро к Москве подходили, а самолёты немецкие стали скоро нас бомбить. Так что очень добрый человек, Едрило Васильевич, позволил моей маме у него в подвале от бомбёжек прятаться. Не подозревая даже, что лет этак через 25 мы с ним на одной сцене работать будем. И что он тогда на меня своё особое внимание обратит.
Надо отдать ему должное, он никогда мне про дружбу с папой не говорил. Но историю про подвал вспомнил и очень радовался, что я жива осталась. А потом он любил иногда со мной о творчестве поговорить. Занимал в своих спектаклях, правда, в маленьких эпизодах, и всё спрашивал, не хочу ли я главную роль в одном его спектакле сыграть. Я отвечала, что очень хочу, хотя понимала, что путь этот будет долгим.
Во-первых, я считала, что мне надо ещё до этой роли творчески и человечески дорасти. А главное, во-вторых, эту роль его супруга играла очень давно и очень удачно. Так что всё ограничивалось беседами. Вернее, его вопросами и моими ответами. Тут меня стали некоторые "актрисы со стажем" просвещать. Почему-то они оказались в курсе не только сугубо личных историй Едрило Васильевича, но и его физических достоинств. Рассказывали всякие чудеса и ужасы, а ещё сказали, что он очень волосатый.
Как-то иду я мимо мужских гримёрных на сцену. Двери у всех почти настежь открыты. Я так машинально повернула голову в сторону, и вдруг вижу в зеркале - медведь стоит! Я чуть не закричала от страха, а потом смотрю - это же Едрило Васильевич! Я как побегу, выбежала на сцену, стою в кулисах, скоро выходить, а я смеюсь, не могу остановиться. Меня подружка шёпотом спрашивает:
- Ты чего хохочешь?
А я ей:
- Я сейчас медведя видела!
- Какого медведя?
- Седого! - И опять заливаюсь, еле успокоилась, чтобы на сцену выйти.
А тут, как назло, на другой день опять этот спектакль идёт. Сижу я в гримёрной, готовлюсь к выходу, радио слушаю.
Вдруг входит Едрило Васильевич, так аккуратно за собой дверь закрывает и направляется ко мне. Руки раскрыл, вижу, обнять меня хочет, а я, как "медведя" вспомнила, меня такой смех разобрал, и я давай от него бегать то к одному столику, то к другому. Гримёрная большая, нас, девочек, в большие гримёрные всех вместе сажали. Только на этом спектакле я там одна сидела. Бегаю я от него по комнате, а по радио трансляцию слышу, там как раз его супруга играет. Я ему и говорю:
- Что это с вами, Едрило Васильевич? Вон, слышите, ваша супруга на сцене? Я её так люблю, так люблю!
Он даже оторопел и замер с распростёртыми руками, а я тем временем шмыг в дверь и скорей на сцену.
"Слава богу, - думаю, - пронесло!" И правда, довольно долго он ко мне не подходил. Но однажды днём после репетиции я направлялась домой.
Вдруг сталкиваюсь в коридоре с этим "медведем". Он так ласково на меня смотрит и говорит:
- Вот, вы знаете, я всё хочу с вами об этой роли поговорить, - и запел, и запел. Я, естественно, стою, слушаю.
- Да что это мы с вами в коридоре стоим, - говорит, а сам уже дверь открывает, - давайте зайдём в мою гримёрную.
Зашли. Сели друг против друга в кресла, и он опять стал о работе. Да всё так интересно и подробно.
- Вы знаете, о чём я подумал, может быть, вам правда пока другую роль сыграть. По-моему, она вам очень подойдёт.
- Какую? - спрашиваю.
- Да вот, ведь я сейчас "Ревизора" ставлю. А не сыграть ли вам Марию Антоновну? - Смотрит на меня, прищурился и облизывает губы.
- Как же я могу эту роль играть? - удивилась я. - Там ведь уже репетирует другая актриса!
- Ничего страшного, это мы уладим. Я её с роли сниму, если вы согласитесь.
И опять так сладенько смотрит и языком губы облизывает. Чувствую, больше терпеть не могу!
"Ну, - думаю, - дам по морде, ещё умрёт, он ведь старый - нельзя!"
- Знаете, - говорю, - Едрило Васильевич, вы на меня как кот на сметану смотрите! Какая гадость!!
Вскочила я с кресла, а он успел меня за руку схватить. Повернул мою руку ладонью вверх и стал языком лизать. Дёрнула я руку так, что он чуть не свалился, и дверью - хлоп! Опять бегом к умывальнику, теперь руки с мылом мыть.
Больше он со мной об искусстве не говорил. И даже дал роль в своём спектакле. Не Марию Антоновну, а её отражение в зеркале!
Вот это - месть горбуна!
Я просто в восторг пришла от такой тонкой мести. Не выдержала, подошла к нему и говорю:
- Ну, Едрило Васильевич, я снимаю шляпу!
А он так хитро улыбнулся, ну типичный кот в "медвежьей шкуре".
* * *
Работаю я, значит, в своём большом, хорошем Театре много лет, разные роли играю, и главные, и небольшие. Но перспективы на будущее у меня есть, и настроение очень хорошее. Вдруг - бах! - новость. К нам приходит новый Главный! Да ещё какой! Все заранее его боятся. С одной стороны, он талант, а с другой - самодур. Так что трепещите, артисты!
В общем, застращали нас как могли. Ну, что делать, жизнь наша актёрская такая подневольная. Хочешь не хочешь - терпи! А тут я ещё узнаю, что он "чертей гоняет".
"Да бог с ним, - думаю, - пусть гоняет, это его "черти", а не мои". Ладно бы, только это. Он, оказывается, очень не любит, когда женщины курят, носят брюки или цветные колготки. А я как раз в те годы курила, с детства люблю в брюках ходить, а цветные колготки тогда самые модные были. Все наши артистки "хвосты поджали" и стали все эти правила соблюдать.
"Нет, - думаю, - это не для меня!"
Я ведь вам уже говорила про своё отношение к "массовым мероприятиям". Ещё не хватало, чтобы какой-то дядька, хоть и режиссёр, указывал мне, что носить! Ни за что не поддамся! Кто он мне? Отец родной или муж? Да я и мужу не позволила бы мне диктовать. Прислушиваться к мужу или отцу можно, из уважения к ним, но не более того. Короче, я как ходила в брюках, так и хожу, как курила, так и курю. Меня девочки встречают в Театре:
- Вика! Сума сошла! Он вчера одну нашу актрису в брюках увидел, так он ей такое сказал!
- Ну, это ведь "одной нашей актрисе", - отвечаю, - мне он этого никогда не скажет.
Даже не пойму, откуда у меня такая самоуверенность появилась. А может быть, это просто чувство собственного достоинства было. Не могла я видеть, как наши уважаемые дамы, известные артистки, стали с сигаретами по углам прятаться.
Помните, не так давно появилось такое выражение: "покорно-послушное большинство"? Так вот, я никогда ни в этом, ни в "подавляющем большинстве" не состояла.
До поры до времени всё шло нормально. То есть я этого Чертогона просто не встречала. Как-то вечером шёл у нас спектакль типа "советская классика". Я там роль дочери одного аристократа играла. Естественно, в длинных платьях, так как дело было в 1917 году. Переоделась я на очередной выход, сигарету закурила и вышла из уборной к телефону. Мне надо было гримёра вызвать, причёску поменять. Телефон местный, на стене висит, я звоню: в одной руке трубка, в другой - сигарета. Вдруг вижу, по коридору Чертогон идёт, а за ним сзади две женщины. Одна - режиссёр, а другая - его жена. Она давно в этом Театре работала. Актриса чудная и человек замечательный. Лицо у неё просто иконописное было, такое мученическое. Я думаю, много она в жизни натерпелась.
Приближается ко мне вся эта компания, и я вижу, что дамы за его спиной начинают мне всякие знаки делать и страшные глаза. Мол, брось сигарету! Они обе ко мне очень хорошо относились, и я их уважала. Но сигарету всё равно не бросаю. Тут Чертогон остановился, смотрит на меня пристально и спрашивает:
- Так это и есть Лепко?
- Лепко, Лепко, - поддакивают дамы, чуть не подавившись.
- Вот ты, оказывается, какая, - продолжает он. - А ты что ж это, куришь?
- Нет, - отвечаю я, не моргнув глазом, - это я по роли.
- А-а-а! - протянул он и двинулся дальше. Вижу, мои дамы за его спиной чуть не прыснули от смеха.
В общем, гроза миновала. Потом я его несколько раз в коридоре встречала. Посмотрит он на меня в упор:
- Ну что, Лепко, как дела?
- Нормально, - говорю, - спасибо.
Вот и всё.
Слышала я, что он, придя в Театр, все спектакли отсматривал. Слышала, что и на моих был. Ну, был и был, ему это положено.
Однажды мне сообщают, что наш главный Чертогон велел мне к нему на приём прийти. Пришла. Я тогда первый раз за все годы работы в Театре в этот кабинет вошла. Стол буквой "Т", он - в центре, а я в самом конце этой буквы.
- Ну что, - говорит, - Лепко, рассказывай, как живёшь.
- Нормально, - говорю, - спасибо.
- Я ведь знал твоего отца, мы с ним одно время вместе работали.
"Господи! - думаю. - Неужели опять?.." Сижу ни жива ни мертва. Потом взяла себя в руки:
- Да, - говорю, - я знаю. Мне папа о вас рассказывал.
Но он продолжает. И потекли разные воспоминания о его жизни в том театре. Слушаю, молчу. Вдруг:
- Ты замужем?
- Да. У меня сыну 7 лет.
- Да знаю я, знаю! Ты сколько лет в этом театре работаешь?
- Десять лет.
- А зарплата у тебя какая?
- Восемьдесят пять рублей.
- Я твои спектакли видел, хорошо работаешь. Ну, иди, Лепко!
Далась ему моя фамилия, что он её сто раз повторяет. Вышла я счастливая, что всё так хорошо окончилось, а главное, что он мою работу похвалил. Не так страшен чёрт, как его малюют!
И месяца не прошло, смотрю на доску приказов и не верю своим глазам. Мне зарплату прибавили! Впервые за 10 лет! А главное, формулировка: "За творческий рост".
Вот это Чертогон!
Когда я пришла в театр после окончания театрального вуза "с отличием", зарплату мне дали 69 рублей. Это была первая, самая низшая ставка. На дверях Театра висело объявление: "Требуется уборщица. Оклад - 75 рублей". Когда я стала получать 75 рублей, уборщица получала 85 рублей. Когда мой оклад стал равен 85 рублям, уборщица рванула на 100 рублей. Так что догнать уборщицу не представлялось никакой возможности. Я даже стала шутить, что "повышалась по низам". И тут вдруг 120 рублей! Такой реванш! Интересно, что теперь уборщица обо мне подумает?
Я была счастлива, все мои друзья меня поздравляли.
В это время в Театре на выпуске был один спектакль на современную тему. А кроме этого, наш Главный затеял поставить классику со Смоктуновским в главной роли. Как-то утром звонят мне домой и приглашают на репетицию классики. Боже! Даже поверить трудно в такое счастье! Репетиции пока "застольные". Читаю. Прямо во время читки Иннокентий Михайлович говорит:
- Наконец-то! Столько времени искали! Вот же она - княжна!
Все одобрительно поддакивают. Радости моей не было предела. Не ем, не сплю, мечтаю о репетициях!
Вдруг снова звонок из Театра. Вызывают на репетицию современной пьесы. Ничего понять не могу. Там ведь уже спектакль на выпуске. По телефону велели взять какой-нибудь костюм для репетиций. Беру простую белую кофточку и клетчатую юбочку в складку. Вроде мне это идёт, но скромно. К роли подойдёт. Прихожу в Театр, вижу, в гримёрной сидит актриса, которая эту роль играла, а Чертогон её отстранил. Я в ужасе, это что же, мне на "чьих-то костях" карьеру строить? Нет, тут что-то не чисто. Она плачет, а я зашла к ней в гримёрку, обняла и говорю:
- Послушай, не плачь, это долго не продлится. Вот увидишь, скоро опять ты играть будешь.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, я ведь себя знаю, - сказала я и пошла на сцену.
В общем, репетировали мы недели две. Причём днём на сцене, а вечерами в зале. И держал он всех до двух - до трех часов ночи. Все терпят, молчат, а за спиной его кроют. А я, как только время без четверти час, встаю и домой собираюсь. Он в крик:
- Куда?!! Всё к мужу своему спешишь?!!
- Вы меня извините, у меня ребёнок дома, а метро сейчас закроется.
- На машине отвезут!
- Спасибо, не надо.
И ухожу. Все смотрят и молчат. Тогда он на другой день всех в 10 вечера отпустил, а меня одну оставил. И снова о моём папе начал вспоминать. А меня от этого просто передёргивает. А он говорит, говорит, уж не помню что, а сам ко мне всё ближе подходит. Волосы всклокоченные, немытые, изо рта брызги во все стороны летят. Я невольно отступаю. Он заметил, остановился и спрашивает:
- Я тебе что, противен?
Я ему прямо в глаза смотрю и говорю:
- Знаете, я терпеть не могу ничего чужого и ворованного. - Он посмотрел на меня внимательно и вышел.
На другой день я пришла на сценическую репетицию в другом костюме.
- В чём дело?!! - слышу его крик из зала. - Почему в этом платье? Иди, переоденься!
- Мне не во что.
- Как это? Где та кофта и юбка? - кричит.
- Я их постирала.
- Стоп! Репетиции не будет, пока ты не переоденешься! - кричит на весь театр.
Ухожу со сцены к себе в гримёрку.
"Вот глупость, - думаю, - какая разница, в чём я одета?" Неожиданно открывается дверь, и вбегает его святая жена:
- Вика, милая, прошу тебя, надень то, что он просит.
- Слушай, ты что, с ума сошла? Ты за него ещё хлопочешь?
- Девочка, милая, прошу, ты с ним не спорь, сделай как он хочет.
"Ну, - думаю, - такого я ещё не видела. Наверное, это и есть жертвенная любовь".
- Да пойми ты, я ведь правда всё постирала! Просто с утра погладить не успела. Я не думала, что это так важно.
В общем, репетиция сорвана. Чертогон в бешенстве. И завтра репетирует та самая первая артистка, а я вместо неё сижу в зале. Во время перерыва я ей шепчу:
- Вот видишь, я же тебе говорила, что всё долго не продлится.
Он издевается над ней ужасно, и всё на моих глазах. Периодически, глядя на меня, кричит:
- Вот видишь, Лепко меня возбудила, а я тут с тобой должен возиться!
Бедная, бедная моя коллега! Как она всё это терпит? Моментами мне хочется за неё дать ему по морде. Он, видно, это чувствует и отпускает меня с репетиции. Вскоре вместо меня и в классике репетирует другая. Смоктуновский, случайно столкнувшись со мной в дверях, удивлённо поднимает брови: