- Что происходит? Вы так прекрасно репетировали.
- Не знаю, - грустно улыбаюсь я, - спросите режиссёра.
Глупые, глупые мужчины, готовые пожертвовать даже успехом собственного спектакля ради "мести горбуна". Конечно, я простила его.
Он всё-таки увидел во мне не только женщину, но и актрису, этот Чертогон. Спустя пару лет меня ждал после спектакля возле театра один мой знакомый. Он держал в руках огромный букет роз. Из дверей вышел Чертогон, посмотрел на него и спросил:
- Ты кого ждёшь? - Они раньше были знакомы.
- Викторию Лепко.
- Лепко, Лепко… Она мне тоже когда-то нравилась. Но она ничего не поняла.
Вот и приехали! Круг замкнулся. Помните, я в самом начале говорила, что мы с мужчинами совсем разные люди. Так что оказывается, что они нас тоже часто понять не могут.
* * *
Сколько у меня в кино таких историй было, даже не сосчитать. Ну, там всё ясно - не берут сниматься, и точка. Никаких вариантов. Вот тебе и вся "месть". Но с одним режиссёром очень забавно у меня получилось.
Пригласили меня на пробы. Роль! Только мечтать можно, классика. Не кто-нибудь, а сам Фёдор Михайлович Достоевский. Я ещё на первом курсе училась, мне 17 лет. Прошла я все пробы, все худсоветы. Утвердили! Какое чудо! Актёры знают, как это всегда не просто. Жду. Не звонят! Ничего не понимаю, в чём дело? Потом мне ассистентка звонит:
- Вика, вы извините, у нас другая актриса снимается.
- Почему? - спрашиваю, чуть не плачу. - Меня ведь худсовет утвердил.
- Ну, понимаете, она ему больше "глянулась". Он на ней женился.
Это, конечно, дело святое - любовь. Женился, так женился. Ничего не поделаешь. Погоревала я, но простила его. Проходит несколько лет, меня опять к нему же, на другой фильм, на главную роль утверждают. Конечно, я рада. Не классика, но роль интересная. Жду. Опять - ни звука! Неделя, другая. Не выдержала, звоню сама в группу.
- Что, - спрашиваю, - случилось? У вас что, другая актриса снимается?
- Извините, да.
- Понятно! Она ему больше "глянулась"!
- Дело в том, что он на ней женился.
Вот такое "кино" бывает.
* * *
Телевидение тоже "не обошло меня своим вниманием". Опять эти непонятные мужчины ввергли меня в ступор.
Пригласили меня сниматься в один сериал. Дело это давно было. Причём всё как-то удачно складывалось. И компания хорошая, и Режиссёр чудный человек. В общем, снимаемся все с удовольствием. А тут ещё как-то подружились мы с Режиссёром и Редактором. Иногда после съёмок посидим где-нибудь, то в кафе, то ко мне домой зайдём. Как-то очень хорошо нам втроём было, весело. Режиссёр когда-то с моим отцом работал. Он мне про него много смешных историй рассказывал, которых я не знала. Я им - папины анекдоты. В общем, посидим, посмеёмся, поболтаем. Я им что-нибудь вкусное приготовлю. И все очень довольные расходимся. Долго так продолжалось. Однажды у нас съёмки в Ленинграде были.
А я так люблю этот город. У меня там родная тётя жила. И ещё сёстры любимые. Поехали мы в Ленинград, и все в гостинице остановились, а я у сестры на набережной Фонтанки. Очень я любила в этой её чудовищной коммуналке жить. Там жило по 10 семей, длиннющие коридоры, в сортире - бачок деревянный. А на доме мраморная доска: "Здесь А. С. Пушкин встречался с А. Керн". Прелесть! Я всегда сестре говорила:
- Наверное, ещё Керн этим сортиром пользовалась!
Но короче. Вечером после съёмок Редактор мне и говорит:
- Пойдём в нашу гостиницу в ресторан? Поужинаем.
- Давай, - говорю, и - пошли. Сели в ресторане, заказали всё. Я спрашиваю:
- А где наш Режиссёр?
- Да он сегодня в БДТ пошёл.
Посидели мы хорошо, выпили немного, во всяком случае, я. Он мне предложил пойти к нему в номер кофе пить. Сколько раз мне отец говорил: "Никогда одна в номер к мужчинам не ходи".
"Ну, - думаю, - это - к мужчинам, а это ведь свой, друг". И пошла. Выпили мы кофе. Он ещё коньяку добавил. Стала я собираться домой. Поздно уже, а мне ещё ехать до Фонтанки.
Тут вдруг как он схватил меня и не пускает. Я говорю:
- Ты что, с ума сошёл?
А он такое понёс! Дескать, какой он идиот, столько времени я снимаюсь, а у нас с ним "ничего нет". Все, мол, думают, что я с ним сплю. А он, дурак, только дружит со мной. Я на него смотрю и не верю ни своим ушам, ни своим глазам.
Он чуть ли не на колени встаёт и просит меня с ним остаться. Всё это - как гром среди ясного неба. Мне и противно, и жалко его. Я сама начинаю плакать, умоляю его встать и успокоиться. А он заводится всё больше, вижу, злится уже. Я плачу, говорю:
- Ты что, с ума сошёл? Всё было так хорошо. Не могу я больше этого слышать, прости!!
И выскочила за дверь. Шла я ночью одна по Невскому и всю дорогу рыдала. Так мне было горько, обидно, как будто кто-то в колодец наплевал, из которого я пила.
На другой день встретились мы на съёмке, и я, как ни в чём не бывало, как раньше, с ним стала разговаривать. Сделала вид, что ничего не было.
Вернее, я серьёзно решила всё забыть. "Мало ли, - думаю, - всякое бывает. Выпил лишнее. Помутнение мозгов наступило". Он тоже вроде ничего не помнит. "Слава богу, - думаю, - переживу. А он всё-таки нормальный, друг".
Прошло месяца два, смотрю, что-то у меня роль стали сокращать. Один партнёр звонит:
- Слушай, для нас с тобой такая сцена была хорошая написана, а там тебя почему-то вычеркнули. Другой актрисе отдали.
Дальше - больше. Совсем стали из серий выключать.
"Ну, что ж, - думаю, - "месть горбуна" в действии". Но, честно говоря, я от него этого не ожидала.
Вскоре наш сериал закончился, да и дружба наша распалась. Режиссёр, святая душа, несколько раз меня спрашивал:
- Что у тебя с Редактором произошло? Чего это он на тебя бочки катит?
- Не знаю, - пожимала я плечами, - сама удивляюсь. Но вы не расстраивайтесь, я вас всё равно очень люблю.
Много лет с тех пор прошло. Умер Режиссёр. Я его помню и люблю. У него и правда была святая душа. А Редактора я тоже простила.
* * *
Что же это получается, дорогие мои, так я этих мужчин и не поняла. Не поняла, а простила?
Дура я, наверное. И чего, спрашивается, всю эту писанину затеяла? Кому всё это нужно было? Только ил со дна подняла. А может быть, всё-таки не зря? Очень мне хотелось, чтобы эти самые "мужчины-вульгарис" со стороны на себя посмотрели. Как это я себе иногда говорю: "Надо увидеть себя глазами партнёра". Мне просто никак не понять, почему они никогда этого не делают. И ещё. Очень мне всегда обидно было, когда на меня только как на женщину смотрели, а не как на актрису. Правда, мне одна подруга сказала: - Дура! Радуйся, что на тебя как на бабу смотрят! Вот когда перестанут смотреть, тогда - плачь.
Но эта подруга актрисой не была. А актрисы, я уверена, меня поймут. Мы, женщины, очень хорошо знаем, как эта "месть горбуна" способна сломать нашу судьбу.
Слава богу, мою - не сломала!
* * *
А пока мне только семь лет, и я очень счастлива. У меня есть всё, и даже больше. Мама, папа, Владимир Павлович и ещё его дочь Наташа, то есть теперь моя сестра, и плюс их многочисленные родственники, с которыми меня знакомят. А ещё у меня появляется няня, очень симпатичная восемнадцатилетняя Нюра.
Летом мы снимаем дачу на Левобережной, рядом с дачей друзей мамы и Владимира Павловича. Это семья Хачатуровых, и у них есть сын Гоша. Он только на год старше меня, и мы с ним влюблены друг в друга. Мы устраиваем концерты, вместе с Гошей поём, а я ещё и танцую на радость нашим родителям. А Наташа с Нюрой обе влюблены в сына нашей дачной хозяйки Пашу. Он катает всех на своём велосипеде. Причём сажает Наташку на багажник, а меня и Нюру на раму. А вечером я иду спать, а девочки плавают с Пашей на лодке по Москве-реке. Папа тоже приезжает на дачу. Взрослые вечерами сидят на террасе, и там опять раздаётся гомерический хохот. Нам с Гошей интересно, мы подкрадываемся к террасе и слышим, как отец рассказывает про нашу коммуналку. Одну историю я уже знаю.
Наш сосед Абрам Александрович Юрьев, директор Театра оперетты, жил в трёх комнатах с женой, двумя перезрелыми дочерьми, которым было лет по тридцать, и с сестрой жены. Он всегда был необыкновенно вежлив и чистоплотен. Дамы занимались хозяйством, и в эти проблемы Абрам Александрович не вникал. Но однажды, уж не знаю, как это случилось, он остался в доме один и вынужден был сам себе готовить еду. Утром он раньше всех появился на кухне, гладко выбритый, в белоснежной рубашке и в брюках на подтяжках. Когда наши жильцы всем скопом вывалились на кухню, Абрам Александрович уже стоял у плиты и внимательно смотрел на кастрюлю, в которой что-то бурно пенилось.
- Что это у вас там? - спросила сердобольная уборщица Нина.
Она жила одна с огромным котом, которого кормила с ложки, подвязав ему салфетку.
- Абрам Александрович, - повторила она. - Чтой-то там у вас в кастрюле?
- Ничего особенного, - с достоинством ответил Юрьев, - просто варю курицу.
- Курицу? - удивилась Нина. - А вы хоть её помыли?
- Разумеется! - Он выразительно посмотрел на уборщицу. - С мылом!
А потом папа стал рассказывать всякие музыкальные истории. Как однажды пошёл на первую советскую оперу "Броненосец Потёмкин". Голоса были слабые, и к концу второго действия он задремал. В это время на корабле начинался бунт. Отец открыл глаза и увидел, как среди матросов вдруг появился огромный детина с большими чёрными усами. "Наконец-то, - оживился отец. - Сейчас, кажется, услышу бас". Детина, стоя на верхней палубе, резко указал пальцем на офицера и лирическим тенором пропел: "А мясо-то червивое!" От неожиданности отец чуть не свалился с кресла и захохотал на весь зал. На него зашикали, но он уже не мог остановиться, подбежавшая билетёрша попросила его покинуть театр.
Вообще отец очень здорово пародировал наших оперных певцов в их напыщенной статичности, когда герой и героиня объясняются в любви и при этом смотрят оба только на дирижёра. Когда он работал в театре "Кривое зеркало", там шла пародия на оперу под названием "Вампука". Особенно мне нравилось, что там в какой-то момент на сцену выходил хор. Все спокойно рассаживались на стульях и после этого начинали петь: "За нами погоня, бежим, спешим! Ужасная погоня, бежим, спешим!"
Мне онера всегда казалась самым неестественным из театральных зрелищ, не говоря уже о советской оперетте. Но с опереттой у меня были свои детские счёты. Я уже говорила, что родилась и жила в доме, где в то время был Театр оперетты. И у нас в нашей коммуналке была одна загадочная дверь. Она находилась в конце маленького коридорчика, прямо рядом с туалетом. А в коридорчике справа и слева размещались кладовки. У нас тоже была своя кладовка, в ней, в темноте и в нафталине, лежали какие-то коробки с вещами и книги. Но главное, каждый день с утра за той странной дверью, около туалета, раздавались разные голоса, слышались музыка и пение. До сих пор помню: "В кино мы не попали, билетов не достали, в театр оперетты мы пошли!" Или вот ещё: "Все давным-давно уснули, еду я верхом на муле, по маисовым и рисовым полям!" и т. д., и т. п. То есть, сидя в сортире, можно было выучить весь репертуар Театра оперетты. Но тогда, в пять лет, я никак не могла понять, почему в столь странном месте звучит музыка и пение? И куда ведёт эта всегда закрытая дверь?
В комнате никого не было, даже няня куда-то ушла. Только на столике у кровати родителей горела настольная лампа. "Нюра!" - позвала я, но никто не откликнулся. В полусне я надела тапочки и в длинной ночной рубашке вышла в коридор. Здесь тоже было темно и пусто, только над телефоном горел свет. "Куда они все подевались?" - подумала я, заглядывая в маленький коридорчик между кладовками. Странное это было видение. В конце коридорчика, под той самой загадочной дверью, горела полоска света. Любопытство взяло верх над страхом. На цыпочках я подошла к светящейся щели и толкнула дверь. Она открылась! И я оказалась в большом красивом фойе, в углу которого стоял белый рояль. Слева была ещё одна слегка приоткрытая дверь в ложу. Там я увидела тёмные силуэты сидящих людей. И где-то глубоко внизу, на самом дне огромного чёрного зала, ярким, праздничным пятном светилась сцена. Там играла музыка и двигались и пели маленькие разноцветные человечки! Так вот оно что было за этой загадочной дверью! Я вдруг вспомнила Буратино, который мечтал открыть волшебную дверь, но у него не было золотого ключика. "А может быть, это театр Карабаса-Барабаса?" - в ужасе подумала я. В этот момент какая-то голова в ложе повернулась ко мне. Не помня себя от страха, я выскочила в коридор и через минуту уже лежала с головой под одеялом, дрожа в каком-то ознобе. Утром всё было как прежде, опять за закрытой дверью раздавались знакомые реплики и звучала музыка. Может быть, вчера мне всё это просто приснилось? Никогда и никому я не рассказывала о тайне волшебной двери.
Прошло двадцать лет. Мы уже давно жили в отдельной квартире, у метро "Аэропорт". Ушёл из жизни мой обожаемый отец. Я работала в Малом театре. А на советском телевидении уже безраздельно властвовал "Кабачок 13 стульев". Я, как и вся страна, раз в месяц бежала к телеэкрану, чтобы увидеть своих любимых актёров, посмеяться и послушать зарубежные песни, которые тогда казались просто чудом. Как вдруг, в один прекрасный день, мне позвонили с телевидения и пригласили участвовать в "Кабачке". "Репетиция будет в Театре Сатиры", - сказал ассистент режиссёра. С Театром Сатиры у меня были непростые отношения.
Боль и обида за отца ещё были очень свежи в моём сердце. Но в "Кабачке" участвовали артисты Театра, которых я считала почти членами своей семьи. Они знали меня с детства, они любили моего отца и, наверное, любили и меня, раз вдруг вспомнили обо мне и пригласили на такую, как теперь бы сказали, "престижную" передачу. Разве я могла отказаться от такого счастья?! И я пошла на первую репетицию, даже не предполагая, чем может обернуться для меня этот подарок Судьбы.
В театре меня и впрямь встретили, как родную. И так как я плохо знала расположение театра, кто-то из артистов взялся проводить меня до Малого репетиционного зала. Помню, как мы поднялись наверх на лифте, потом сложными переходами прошли почти по колосникам и оказались в зрительном зале, на самом верху на галёрке. Когда мы прошли мимо самого последнего ряда, мой проводник вдруг открыл какую-то незаметную дверь, и я поняла, что попала к себе домой, в коммуналку, в своё детство. Я опять прошла через ту загадочную дверь, только с обратной стороны! Воистину неисповедимы пути Господни! Это и впрямь была волшебная дверь!
Я села на пол в том самом коридоре и не могла сдвинуться с места. Меня всю трясло, сердце отчаянно колотилось, я чувствовала, что теряю сознание.
- Что с тобой, Вика? - спрашивали окружавшие меня актёры. - Тебе что, плохо?
- Нет! Мне так хорошо!.. - ответила я и заплакала. Они с удивлением обступили меня.
- Ты что, никогда здесь не была? - спросил подошедший Георгий Васильевич Зелинский.
- Нет, с тех пор, как папа уехал отсюда. Мы ведь здесь прожили столько лет!
- Значит, ты даже не знаешь, что Малый репетиционный зал называется именем твоего отца? - удивился Георгий Васильевич. - Пойдём, я тебе его покажу. - Он взял меня за руку и повёл по нашему коридору.
Мы подошли к двери, ведущей в нашу комнату. Я остановилась, не в силах сделать ни шага.
Ведь вот здесь, за дверью, должен быть мой отец! Я была готова снова, как всегда, броситься в его объятия и повторять, повторять без конца: "Папочка! Если бы ты знал, как я люблю тебя!"
Но за дверью оказался большой светлый зал с тремя окнами, эркером в центре, которые и были окнами нашей комнаты. Боковые стены были сломаны, и за счёт соседних комнат зал стал большим. Не было, к сожалению, белого мраморного камина, который так украшал нашу комнату. Но слева на стене висел портрет, на котором мой любимый отец весело смотрел на меня. "Всё будет хорошо!" - вдруг подумала я и… засмеялась. Да, эта дверь действительно оказалась волшебной! Совершенно другая, неожиданная страница моей жизни начиналась за ней.