А кому-то из безымянных "улучшителей" песни удалось высказать главную мечту всех одесситов, ставшую для Утёсова эпиграфом всей его жизни:
Одесса-мама радует мой глаз,
И об ее вздыхает моя лира,
И верю я, что недалек тот час,
Когда Одесса станет центром мира!
В ту пору Утёсов был уже достаточно знаменит в Ленинграде не только как артист Свободного театра и "Теа-джаза", но, может быть, больше всего как исполнитель "блатных песен", поэтизирующих нравы не только мира отверженных, но и уголовной среды. Героями этих песен были потомки не только персонажей ранних рассказов Горького, его пьесы "На дне", рассказов Гиляровского. Не случайно в пьесе "На дне" впервые прозвучала тюремная песня "Солнце всходит и заходит". Но тогда, в двадцатых годах, появились новые песни этих старых героев: "Ужасно шумно в доме Шнеерзона" (текст Михаила Ямпольского, писавшего миниатюры специально для Утёсова еще в 1910-е годы), "Алеша - ша!" Натана Эфрона, "Жора, подержи мой макинтош!". Тогда же, в 1929 году, Утёсов в сопровождении своего "Теа-джаза" исполнил песню "Гоп со смыком":
Жил-был на Подоле гоп со смыком.
Славился своим басистым криком.
Глотка была прездорова,
И мычал он, как корова,
А врагов имел мильон со смыком!Гоп со смыком - это буду я!
Вы, друзья, послушайте меня.
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом тоскует без меня…
После исполнения таких песен популярность Утёсова стала в буквальном смысле феерической. Этому способствовала, как часто бывает, и ругательная критика. В особенности - рапмовская. В вышедшей в ту пору книге "Эстрадные жанры" эстрадоведа, общественного деятеля, редактора журнала "Цирк и эстрада" Сергея Александровича Вознесенского резкой критике подвергся Владимир Хенкин за интерпретацию со сцены рассказов Зощенко, а уж "Теа-джаз" Утёсова был разгромлен в пух и прах. В чем только не обвиняли Утёсова! В цыганщине, оболванивании советских зрителей, навязывании им мещанских вкусов и представлений. Правда, так рассуждали далеко не все.
Важно отметить, что на "Теа-джаз" Утёсова работали популярные в то время поэты - упомянем Анатолия Д'Актиля (Анатолия Адольфовича Френкеля), человека высокообразованного, в прошлом студента Томского, Петербургского и даже Нью-Йоркского университетов. Он не был новичком в поэзии - еще в начале 1910-х годов публиковал свои стихи и фельетоны в знаменитых сатирических журналах "Бегемот" и "Сатирикон". Вовлеченный в стихию Гражданской войны, по заданию штаба Первой конной армии написал "Марш Буденного" (вместе с молодым композитором Дмитрием Покрассом), ставший символом не только конницы Буденного, но и Гражданской войны. Песню эту, весьма далекую не только от цыганщины, но и от классических русских романсов, исполнял Утёсов в сопровождении своего "Теа-джаза". Специально для "Теа-джаза" Д'Актиль написал стихи "Пароход", ставшие с легкой руки композитора Н. Минца очень популярной песней в народе. Ее распевали не только в Ленинграде - она быстро "доплыла" до других городов и весей СССР. С этой песней выходили из портов туристические теплоходы:
Ах, что такое движется там по реке,
Белым дымом играет и блещет металлом на солнце?
Что такое слышится там вдалеке?
Эти звуки истомой знакомой навстречу летят.
Ах, не солгали предчувствия мне,
Да, мне глаза не солгали -
Лебедем белым, скользя по волне,
Плавно навстречу идет пароход!
Леонид Утёсов, улавливая дух времени и прислушиваясь к советам Симона Дрейдена ("Один из основных, решающих дело вопросов - репертуар. "Теа-джазу" надо твердо встать на позиции высококачественного, профессионального и музыкального текстового материала"), понял, что наряду с блатными песнями народ воспримет и современные. Он создает в "Теа-джазе" песенное обозрение "Песни моей Родины", в которое вошли "Партизан Железняк" начинающего тогда композитора Блантера, "Полюшко-поле" Книппера, "Тачанка" Листова, "Каховка" Дунаевского. Но это было уже позже, в середине тридцатых годов. А тогда, в конце двадцатых, когда "эстрадоведы в штатском" беспощадно громили утёсовский "Теа-джаз", они не достигали своей цели, скорее наоборот - способствовали возрастанию популярности Утёсова. Вскоре у "Теа-джаза" появились "дети": в 1929 году молодой тогда Борис Ренский организовал в Харькове свой "Теа-джаз"; в ту же пору возникли джаз-оркестры Александра Цфасмана, Якова Скоморовского (он, как мы помним, участвовал в создании утёсовского "Теа-джаза") и Владимира Коралли - музыканта, впоследствии ставшего ближайшим другом Утёсова.
Жанровая широта творчества Утёсова воистину не знала границ. Был лишь один жанр, в котором он даже не пытался участвовать - это опера. Когда-то Иван Семенович Козловский, рассказывая мне об Утёсове, сообщил: "Когда я услышал, как Леонид Осипович исполняет "Куда, куда вы удалились…", то не замедлил предложить ему попробовать себя в опере. На что он, не раздумывая, выпалил: "Ты что, Иван, хочешь, чтобы даже зрители оперных театров узнали, что у меня нет голоса?""
Здесь я снова нарушу хронологию, так как мне очень хочется рассказать историю, связанную с тремя именами - Козловский, Михоэлс, Утёсов.
Трио "КозМиЛедия"
Эти трое родились в разные годы, но в одном месяце. 16 марта 1890-го - Соломон Михайлович, 21 марта 1895-го - Леонид Осипович, 24 марта 1900-го - Иван Семенович.
Судьбы их складывались по-разному. Михоэлс при жизни был отмечен всеми символами официального признания - от звания народного артиста СССР и ордена Ленина (1939) до Государственной премии. Удостоив его таких почестей, "отцы отечества" жестоко расправились с ним в 1948 году - на самой вершине взлета. С Утёсовым власти обошлись по-иному: народным артистом он стал лишь в 70 лет, а высших наград и премий так и не получил. Зато прожил отпущенное Богом количество лет, избежав и сумы, и тюрьмы. Судьба Ивана Козловского на их фоне - самая благополучная. Он был удостоен всех наград, включая звание Героя Социалистического Труда. Это и понятно - его искусство отличалось от искусства Михоэлса и Утёсова тем, что ни в какой мере не шло вразрез с господствующей в стране идеологией.
Еврейский театр Михоэлса был для властей предержащих явлением, мягко говоря, нежелательным. Ставя спектакли, угодные режиму ("Клятва", "Пир"), режиссер позволял себе и такие "крамольные", как "Суламифь" или "Бар-Кохба", которые возвращали еврейский народ к его историческому прошлому и традициям, противореча мысли вождя о том, что "евреи - это не нация, а различные народности", что у них нет общей истории… Утёсов, воспевший в "Веселых ребятах" советский строй и свою эпоху, тоже был не вполне угоден системе: делом всей его жизни был джаз - искусство не только "ненужное", "чуждое", но и "вредное" для советских людей - "строителей коммунизма".
Утёсова, Михоэлса и Козловского объединяет не только время, в котором они жили, но и большая личная дружба, глубокое уважение к искусству друг друга и понимание его.
Сейчас стало модным отмечать пышными шоу дни рождения популярных артистов, появившихся на свет под одним и тем же знаком зодиака. Не все знают, что задолго до этого в артистической среде бытовала традиция ежемесячно поздравлять своих именинников, устраивая общий праздник с непринужденным застольем и остроумнейшими "капустниками" - для себя, а не на публику. В Москве такие праздники было принято отмечать в уютном Центральном доме работников искусств, у "домового" - так называли директора ЦДРИ Б. М. Филиппова. Следуя суеверию (артисты, как известно, народ суеверный), запрещающему справлять еще не наступивший день рождения, собирались в конце месяца, в день самого "позднего" именинника.
С особым нетерпением ждали дня рождения "трио КозМиЛедия" - Козловский, Михоэлс, Утёсов, который отмечался 24 марта. В 1945 году отмечали 50-летний юбилей Утёсова, 45-летие Козловского и 55 лет "старшего", любимого ими обоими Михоэлса. На эту "закономерность", само собой, не мог не обратить внимания такой остроумный человек, как Михаил Аркадьевич Светлов, находившийся на юбилейном вечере. Рассказали, что он произнес тост примерно такого содержания: "Глубоко ошибаются те, кто утверждает, что гении рождаются раз в столетие. Во всяком случае, это не относится к нашей стране. У нас гении рождаются раз в пятилетку! Свидетельством этому - наши сегодняшние именинники…"
В тот день, когда Иван Семенович рассказал эту историю, он был в прекрасном настроении, и я не преминул задать ему давно интересующий меня вопрос:
- Иван Семенович, а о какой тайне Утёсова вы говорили в ЦДРИ на юбилее Филиппова (это было в 1978 году)? Может, откроете мне сейчас этот секрет?
- Ну, сейчас это уже совсем не тайна. Ее разгадку вы найдете в книге Дмитриева "Леонид Утёсов".
В тот день, возвращаясь от Козловского, я зашел в театральную библиотеку, взял книгу Дмитриева и прочел: "Группа Д. Рогаль-Левицкого в 1923 году создала небольшой оркестр, приближенный к джазу. Музыканты были первоклассные. Некоторыми концертами Первого экспериментального камерного синтетического ансамбля (ПЭКСА, как его называли участники) дирижировал сам Лео Гинзбург… В 1928 году в Малом зале Консерватории с оркестром пел И. С. Козловский".
- Так вы, Иван Семенович, с Утёсовым отчасти коллеги? - спросил я Козловского при следующей встрече.
- Нет, с джазом Утёсова я никогда не пел, но оркестр Леонида Осиповича всегда любил. Конечно, он был музыкант от Бога. А его руки… Это руки прирожденного дирижера! Сделать в искусстве что-то свое, неповторимое дано только настоящему артисту. Можно спародировать его (сейчас это, пожалуй, слишком популярно), но воспроизвести, подменить - нельзя. Знаете ли вы поучительную историю с "Веселыми ребятами"? Одного талантливого актера попросили озвучить вместо Утёсова этот фильм в обновленном варианте. И что из этого получилось? Ничего! Правда, Леонид Осипович был очень огорчен и не раз мне звонил по этому поводу. Я утешал его, говорил, что "Веселые ребята" без его пения существовать не могут.
Первое путешествие за границу
Успешно выступая в Свободном театре, Утёсов в то же время чувствовал, понимал, что это не совсем "его" амплуа. К тому времени оперетта уже надоела ему. И вовсе не потому, что участие в этом жанре было для него безуспешным - скорее, наоборот. В подтверждение этому небольшая цитата из дневников знаменитого поэта Серебряного века Михаила Кузмина. В своей статье "Баядерка" в 1923 году он, критикуя постановку этой оперетты Кальмана в "Палас-театре", замечает при этом, что рецензент В. А. Милашевский зря выругал Тиме и даже талантливого Утёсова. Заметим, эпитет "талантливый" Михаил Алексеевич применил не к Тиме, знаменитой еще в дореволюционном Петербурге, а именно к Утёсову. Это говорит о многом.
Но казалось, что Утёсов в ту пору забыл свои опереточные роли. Чаще всего ему вспоминались работа в тихом провинциальном Кременчуге и роли, сыгранные в тамошнем театре: "В душе я чувствовал, что больше всего склоняюсь к театру". Возможно, так бы и произошло, но и на сей раз госпожа Судьба внесла неожиданные коррективы. Слухи о концертах Утёсова в Свободном театре дошли до, как бы теперь сказали, ближнего зарубежья, и Утёсова пригласили на гастроли в Ригу. Одного, без коллег - в качестве актера и чтеца. Было это весной 1927 года. Особого обновления репертуара не требовалось: Зощенко, Бабель, Багрицкий, может быть, удастся почитать что-то из Аверченко, да и "Мендель Маранц" Фридмана вполне пригодится. В Риге тогда было много людей, для которых русский язык был родным - ведь еще десяток лет назад Прибалтика была частью Российской империи. Гуляя по столице независимой Латвии, он скоро пришел к выводу, что "приехал не в Прибалтику, не в "заграницу", а в прошлое, еще не очень далекое, но уже основательно забытое".
Гастроли в Риге оказались (впрочем, в этом не было ничего неожиданного) более чем успешными. Но произошел и неприятный инцидент, о котором Утёсов узнал многим позже. Точнее, ему напомнили о нем работники Центрального государственного исторического архива Латвийской ССР. "В архиве сохранились документы, - пишет он, - свидетельствующие о том, что я якобы прибыл в Прибалтику не просто на гастроли, а со "специальным заданием вести коммунистическую агитацию и пропагандировать коммунистические идеи". Сохранилась даже фотография, такая, как обычно снимают преступников - анфас и в профиль, и протокол моего допроса. Конечно, никакого "специального задания" у меня не было. Но, наверно, в буржуазной Латвии дела были так плохи, что в одном только соседстве слов "богатый" и "бедный" политохранке чудились крамольные намеки. Действительно, в пьесе "Обручение", где я играл главную роль, речь шла о богатых и бедных, и я, естественно, был на стороне бедных и на сцене этого отнюдь не скрывал. Из-за этого меня посчитали "опасным актером" и поставили вопрос о высылке из Латвии…"
Поездка в Прибалтику вдохновила Утёсова на другие путешествия. Когда ему в 1928 году представилась редчайшая для того времени возможность поехать в Европу туристом, он конечно же воспользовался ею. Им двигали не только естественное любопытство, но и огромное желание увидеть другие города и страны - ведь не одна же Одесса есть на свете! Посетив Францию и Германию, Утёсов, разумеется, побывал и в Лувре, и в Дрезденской галерее. Посещал он и театры: "В Берлине и Париже я видел много великолепных актеров, но ни один не произвел на меня такого впечатления, не оставил такого глубокого воспоминания, как клоун Грок… Я видел Грока в театре "Скала" в Берлине. На сцену вышел человек в традиционном клоунском костюме: в необъятных брюках путались ноги, на бесстрастном, застывшем лице, обсыпанном мукой, - ярко-красный рот. Малейшую гримасу лица этот рот делал заметной, преувеличенно резкой, а неподвижному лицу придавал трагическое выражение. Грок музыкальный эксцентрик, поэтому все его номера связаны с инструментами, которыми он виртуозно владеет - роялем, скрипкой, концертино, саксофоном".
Неудивительно, что Грок - профессиональный клоун - произвел на Утёсова такое впечатление. Леонид Осипович был уверен, что искусство эстрады невозможно без клоунады. Вот еще мысли Утёсова о Гроке, записанные много лет спустя: "…прошло уже более сорока лет с тех пор, как я видел Грока, но каждый раз, когда я вижу артиста оригинального жанра, - я вспоминаю Грока; когда я вижу людей, пренебрегающих здравым смыслом и удивляющихся, что у них ничего не получается, - я вспоминаю Грока; когда я вижу людей, идущих кривыми путями к ясной цели, - я вспоминаю Грока; когда я сам поступаю вопреки очевидной логике и только потом обнаруживаю свой промах - я вспоминаю Грока".
Позже Утёсов вспомнил еще об одной запомнившейся встрече во время путешествия с семьей по Франции. Однажды, гуляя по провинциальному городку Сен-Жан-де-Люз, соскучившись уже не только по России, но и по русскому слову, он размечтался: "Боже мой, хоть бы встретить одного русского! Поговорить на родном языке!" И вдруг Леонид Осипович обратил внимание на огромного, слегка ссутулившегося человека, рассматривавшего у витрины магазина картины неведомого художника. Поравнявшись с ним, Утёсов, обратившись к жене, сказал: "Лена, я задыхаюсь. Знаешь, кто это? Федор Иванович Шаляпин". У Елены Осиповны от волнения подкосились ноги. Они остановились рядом с витриной. Дита, не понимавшая их волнения, вопросительно смотрела то на отца, то на маму, то на незнакомого человека и, наверное, пытаясь разрядить обстановку, обратилась к отцу, спросив: "Папочка, а что здесь нарисовано?" Услышав русскую речь, Шаляпин повернул голову в сторону Утёсовых и заговорил с ними.
"- Вы русские? - спросил он. И в его чудесном голосе я уловил интонацию удивления.
- Да, Федор Иванович, - сказал я.
- Давно оттуда?
- Да нет, недавно, второй месяц.
- Вы актер?
- Да.
- Как ваша фамилия?
- Утёсов.
- Не знаю. Ну, как там?
- Очень хорошо, - сказал я с наивной искренностью и словно спрашивая: "А как может быть иначе?" Наверно, Шаляпин так это и воспринял. Брови сошлись на переносице.
- Федор Иванович, я могу передать вам приветы.
- От кого это?
- От Бродского Исаака, от Саши Менделевича, - я знал, что он был дружен с ними.
- Спасибо. Значит, жив Сашка?
- Жив и весел, Федор Иванович.
- А что с Борисовым?
- Борис Самойлович в больнице для душевнобольных.
- А с Орленевым?
- И он там же.
- Значит, постепенно народ с ума сходит?
Я почувствовал, что он задал мне вопросы о Борисове и Орленеве, зная об их болезни.
- Ну почему же, - сказал я, - вот я-то совершенно здоров.
- Не зарекайтесь…
На это я не знал что ответить, но был с ним решительно не согласен. И он вдруг сказал:
- У меня тут на берегу халупа, заходите, поговорим.
"Халупу" я увидел утром. Это была прекрасная белая вилла. Я не пошел к нему. Я боялся. Боялся разговора. Ему было горько вдали от родины, а мне на родине было хорошо, и я боялся, что разговор у нас не склеится, мы не сможем понять друг друга, об одном и том же мы будем говорить по-разному".
Быть может, встреча с Шаляпиным оказалась самым впечатляющим моментом в путешествии в Европу. Любовь свою к Шаляпину Утёсов бережно хранил всю жизнь. Из воспоминаний искусствоведа Леонида Марягина: "В последнюю нашу встречу Утёсов показывал карандашный рисунок Шаляпина, изображавший Глазунова. Рассказывал историю этой реликвии. Рисунок был сделан на бланке "Поставщик двора Его Величества Дидерихс". Сын императорского поставщика роялей, саксофонист оркестра Утёсова, нашел рисунок в бумагах отца…" В комнате Утёсова висел прекрасный портрет Шаляпина, кажется, работы Ларионова. Последний раз, когда я был в его доме, уже после кончины Антонины Сергеевны, я этого портрета не увидел, и без него комната Утёсова воспринималась как-то по-иному…
Глава шестая
УТЁСОВСКИЙ ОРКЕСТР
Музыкальное семейство
Возвратись из дальних стран, Леонид Осипович твердо решил заняться созданием джаза, оркестра, словом - музыкального коллектива. Оркестр Утёсова - явление уникальное по многим причинам. Во-первых, он на протяжении почти пятидесяти лет хоть и изменялся в составе, но всегда был детищем одного человека, имя которому - Леонид Утёсов. Неудивительно, даже закономерно, что не только после смерти Утёсова, но еще при его жизни, когда он в силу разных обстоятельств вынужден был покинуть свой оркестр, тот практически сразу же переставал существовать.