- Что же вы? Ай-яй-яй… Вы любите белые батоны? Выпишите ему три батона. А колбаски хотите? Выпишите ему килограмм…
Но как только выяснилось, что намерений оплатить батоны и колбаску дачей своей подписи под показаниями нет, вопрос о них сразу же отпал.
Так проходил месяц за месяцем. Изнуряющие допросы. Инсценированные очные ставки. Карцер и другие изощренные наказания. Кровоточащие десны и выпадающие зубы. Мучительные мысли о Родине, о партии, о доме, о семье и близких.
В конце августа И. Аргинского привезли из Лефортово на Лубянку для очередного допроса. Но допроса не было. Следователь предъявил ему два полных тома и сказал:
- Вот обвинительное заключение и ваше дело. Ознакомьтесь и распишитесь в том, что вы прочитали дело.
Из обвинительного заключения Илья узнал, что он обвиняется в том, что, будучи сотрудником газеты "Труд", он, редактор газеты и ещё три журналиста, получив от американского художника-коммуниста Фреда Элиса, работавшего в тридцатые годы в "Труде", директиву от Л. Троцкого, во исполнение таковой переехали в Сочи. Здесь они поступили в редакцию "Курортной газеты" и, образовав террористическую группу, готовили покушение на Сталина, Чкалова, Байдукова и Белякова.
Аргинский сказал, что всё, что написано в обвинительном заключении и собрано в этих томах, является ложью и чепухой.
Следователь попросил расписаться в том, что он ознакомился с делом.
Илья был убежден, что теперь вся эта чепуха будет отброшена и начнется настоящее следствие. Однако никакого следствия больше не велось, и судебного разбирательства не было. А через несколько дней Аргинского вызвал начальник тюрьмы и в присутствии какого-то человека сказал:
- Вот, ознакомьтесь.
Это была выписка из постановления Особого совещания. В нем говорилось, что И.В. Аргинский, 1906 года рождения, обвиняется по 58-й статье УК, пункты 8, 10 и 11, и осуждается на 10 лет содержания в лагерях особого режима.
Задавать вопросы, возражать, возмущаться, просить - всё было бесполезно.
Потом была пересылка и жизнь в лагерях по распорядку и в условиях, достоверно описанных А. Солженицыным. Так шли годы. Изнуряющий труд. Туберкулез легких. Потеря почти всех зубов.
Но - в начале 1951 года И. Аргинский вдруг вызван был в комендатуру, посажен в арестантский вагон и отправлен в Вологду, оттуда в Москву. Снова внутренняя тюрьма МГБ на Лубянке. Обыск. Раздевание. Одиночка. Кратковременные ночные прогулки на крыше здания. Московская сиреневая ночь. Далекие и такие спокойные звезды. А рядом, совсем рядом, вот в этом направлении на Арбате - дорогие люди.
Через несколько дней Аргинский был отправлен в Лефортовский изолятор. Здесь он пробыл месяца три, Никакого пересмотра дела не было. Никаких допросов не велось. Зачем же его привезли в Москву?
И вот как-то лязгнула дверь и в комнату вошел моложавый человек с красивым надменным лицом и черной шевелюрой. На нем был новенький, великолепно сшитый костюм, От него буквально исходили лучи выхоленности, самодовольства и неоспоримого превосходства над всеми. Как выяснилось потом, это был следователь по особо важным делам МГБ Рюмин.
В течение нескольких лет он был мелким, никому не ведомым оперативным работником в системе МГБ. И вдруг сразу совершил головокружительную карьеру, став главным и интимным подручным Берии по фальсификации самых страшных и грязных дел. Основу их составляли дела черносотенные - антисемитские, наиболее чудовищным и изощренным из которых стало позорное "дело врачей".
Глядя на Аргинского холодным, безразличным взглядом, Рюмин произнес:
- Расскажите, что вам известно о вражеской деятельности Шепилова.
Илья, пораженный такой постановкой вопроса, сказал, что он знает Шепилова по фронту как боевого заслуженного генерала, знает также, что после войны он находится на работах, требующих полного политического доверия. Ни о какой "вражеской деятельности Шепилова" он не слышал и не допускает этого.
Рюмин слушал ответы с ледяной холодностью и надменно-презрительной миной. Он повторял свои вопросы, идущие в том же направлении, и получал все те же отрицательные ответы. Так наведывался Рюмин в камеру Аргинского несколько раз, но ничего из него выбить было невозможно.
К этому времени не стало А.А. Жданова, был уничтожен Н.А. Вознесенский. Но, судя по всему, Берия и Маленков продолжали осуществлять свой план, намеченный ещё несколько лет назад.
Через многие годы мне стало известно, что для осуществления этого плана и фабрикации обличительных материалов "против Шепилова" была попытка использовать даже несовершеннолетнюю дочь Ильи Аргинского, Ирэн.
Ирэн была школьницей десятого класса. Она родилась и воспитывалась в атмосфере коммунистических идей и интересов и не знала никаких других. Ирэн очень нежно и преданно любила своих папу и маму, свою школу, пионерию и комсомол, свой Арбат, Москву, Родину, Ленина и Сталина. Вместе с мамой она очень гордилась тем, что её папа прогнал немцев от Москвы, взял их всех в плен под Сталинградом и Корсунь-Шевченковским, а потом всё гнал и бил их у Днестра, Буга, в Румынии, Венгрии, Австрии. Ирэн следила за этим маршрутом по карте. Она очень беспокоилась за папу, плакала, когда представляла его себе лежащим раненого где-нибудь в поле, и очень ждала его домой.
Папа вернулся. Худой, загорелый, весь в орденах и медалях. Девочки и мальчики - друзья Ирэн тайком и с восхищением рассматривали эти сверкающие золотом и эмалью награды. Папа снова начал писать свои статьи. Мама работала на фабрике. Ирэн училась в школе, была очень счастлива.
И вдруг папа исчез. Его арестовали.
"Моего папу арестовали? За что? Разве мой папа мог сделать что-нибудь плохое? Нет, этому я никогда не поверю. Арестовали папу и у Жени, и тетю у Ирмы, и ещё у других ребят в 8-м и 9-м классах. А их за что? Ребята говорят, они ни в чем не виноваты".
На эти мучительные вопросы никто ответа не давал. А за ними шли и другие вопросы: почему у нас нарушаются законы? Почему об этом нельзя открыто сказать? А как всё было при Ленине? Разве разрешил бы такое Ленин?
Так возникла жгучая необходимость узнать: как всё было при Ленине, чему учил Ленин.
Тогда школьные друзья Ирэн - Боря Слуцкий, Женя Гуревич, Владик Фурман и другие ребята из 9-го и 10-го классов школы и ещё с первого курса университета, стали собираться то в школе, то у кого-нибудь на квартире, читать вслух и разбирать работы Ленина.
- Однажды, например, собирались у нас в комнате, - рассказывала мне позже жена Аргинского. - Сидели за столом и на диване. По полу ползали котята. Читали вслух Ленина. Задавали друг другу вопросы. Спорили. Потом прерывали чтение и играли с котятами. И снова спорили. Глядя на них, ни у кого не могло возникнуть и вопроса, что тут происходит что-то недозволенное. Я радовалась, что ребята так серьезно занимаются Лениным.
Участники этих чтений, которых набралось до двух десятков человек, стали именовать себя "Юными ленинцами".
Арестованы Ирэн и ещё 15 мальчиков и девочек были 18 января 1951 года. В маленькую, убого обставленную комнатку на Арбате двое военных пришли в 9 часов вечера. Спросили, где Ирэн. Антонина Николаевна сказала, что Ирэн у тетки, смотрит телевизор. Спросили адрес и телефон. Скоро Ирэн привели домой. Начался обыск. Ирэн не плакала, но губы у нее были очень белые и дрожали. Заплакала Антонина Николаевна, когда Ирэн уводили. Она была в школьном форменном платье.
Сначала Ирэн привезли на Малую Лубянку, где помещалось Московское областное МГБ. Но вскоре всё "дело юных ленинцев" передано было в следственную группу Рюмина, и всех школьников перевели в Лефортово. Ирэн прошла по всем тем мукам, что и её отец.
Каждому мальчику и девочке по разработанному сценарию инкриминировалась подготовка террористического акта против определенного руководителя: Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна и других. Ирэн Аргинской по этому сценарию досталась подготовка убийства Маленкова. Всё заранее и красочно в протоколе показаний было расписано: как она задумала убить Маленкова, как хотела достать оружие, как занималась выслеживанием намеченной жертвы и т.д.
Ирэн, как и другим школьникам, только и оставалось подтвердить всё своей подписью, что они и сделали. Потом вдруг на одном из допросов она расплакалась:
- Я не хочу убивать Малиновского. Он хороший человек. Он маршал. Он воевал вместе с папой. Папа рассказывал о нем, говорил, что он хороший. Я не хочу говорить, что собиралась убить Малиновского…
Следователь был разъярен:
- Что вы всё перепутали? Никто вам не предлагает показывать, что вы готовили убийство Малиновского. Вы хотели убить Маленкова. Поняли? Маленкова, а не Малиновского. Маленков - это секретарь ЦК партии. Он - небольшого роста. Одевается в гражданское платье. А маршал - это Малиновский. Не путайте.
Ирэн ещё долго всхлипывала. Но когда убедилась, что ей не нужно было убивать маршала Малиновского, который воевал вместе с папой, успокоилась и подписала очередные показания, подсунутые следователем.
…Я не знаю всех обстоятельств дела. Пишу со слов членов семьи Аргинских. Знаю лишь, что сценарий и по этому делу готовился Рюминым с учетом конъюнктуры. Так как в это время обострение отношений между СССР и Югославией дошло до предела, школьникам предъявили обвинение, что они были завербованы для шпионской деятельности югославской разведкой и являются сторонниками Тито.
Так как в это же время была в полном разгаре зловонная кампания по борьбе с "космополитами", некоторым школьникам инкриминировано было, что они являются "еврейскими националистами".
И так далее, в таком же духе.
Рассказывали, что на вечера чтений "Юных ленинцев" как-то незаметно стал ходить "взрослый человек". Он высказывался и подавал всякие советы так, что это выходило за принятые у них рамки. Только много позже, из сопоставления разных фактов, стало ясно, что это был провокатор из МГБ. Он старался хотя бы внешне обставить дело так, чтобы всё было похоже на сборы нелегального кружка. А к таким сборам можно было бы привязать все планы террористических действий, разработанные в сценарии. Показания этого "взрослого" стали главными доказательствами в инсценированном деле. Но этот таинственный человек официально не фигурировал ни на следствии, ни на суде.
Приговором Военной Коллегии Верховного Суда все 16 учащихся были признаны виновными в контрреволюционной деятельности. Слуцкий, Гуревич, Фурман были расстреляны. Ирэн и другие приговорены были к 25 годам лишения свободы в лагерях каждая, а самая младшая из них, ученица 9-го класса Нина, приговорена была к 10 годам.
Ирэн отбывала наказание в лагерях строгого режима сначала на медных рудниках в районе Джезказгана Карагандинской области, затем на слюдяной фабрике в районе Тайшета Иркутской области, затем в Сельскохозяйственном лагере Новосибирской области.
Я рассказал здесь о муках и лишениях только одной советской семьи, связанных с ежовско-бериевским произволом. А нужно взять тысячи, десятки, сотни тысяч таких семей, которые стали жертвами этого произвола, чтобы представить себе действительно океан человеческих страданий. Только тогда можно понять, какое величайшее значение имели принятые партией и Советским государством меры по восстановлению в стране революционной законности после XX съезда партии.
Примерно в то самое время, когда следователь по особо важным делам Рюмин допрашивал И.В. Аргинского обо мне, он учинил такой же допрос дочери Ильи Владимировича Ирэн. Но естественно, он ничего не мог выжать из этой девочки, что помогло бы ему в изготовлении его грязного следственного варева.
И тогда Ирэн доставлена была в огромный и торжественный кабинет министра государственной безопасности Абакумова. Перед ней сидел человек высокого роста, статный, широкоплечий, в генеральской форме. На груди - несколько рядов с орденскими ленточками. Породистое лицо. Серые глаза под полуприкрытыми веками. Густые черные брови нависали над глазницами. Время от времени движение бровей поднимало веки, и тогда на собеседника устремлялся тяжелый кабаний взгляд.
- Что вы можете сказать о вражеской деятельности Шепилова? - отрубая, словно топором, каждое слово, спросил Абакумов.
- Я ничего не знаю.
- Ничего?
- Ничего.
- Но вы знаете Шепилова?
- Нет, не знаю.
- Как, и фамилию такую не слышали?
- Слышала.
- От кого?
- От мамы.
- Что же вы слышали?
- Что это генерал, папин начальник на фронте.
- А он у вас дома бывал?
- Да, был один раз.
- И какие он вел разговоры с вашим отцом?
- Никаких, папа в это время был на фронте.
- А зачем он приходил?
- Он привез нам с мамой посылочку от папы.
- Что привез?
- Засахаренные фрукты, сладости.
- С кем же он говорил?
- С мамой. Он был несколько минут.
- А вы где были в это время?
- В школе.
- Значит, вы его никогда не видели?
- Не видела.
Вся нелепость, трагикомизм и бесплодность допроса были совершенно очевидны. Но если сам зловещий Рюмин и сам министр госбезопасности снизошли до личного допроса рядового советского журналиста, мои отношения с которым не выходили за пределы обычных отношений двух фронтовых политработников, уважающих друг друга; до допросов его дочери - 16-летней школьницы - следовательно, в этой процедуре заинтересованы были самые высокие верхи.
Но к счастью или несчастью, в то время я об этом не знал ничего.
Много позже станет известно, что в период, когда я стал депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК партии, выполнял ответственные задания, - в секретных лабиринтах МГБ продолжали создаваться зловещие материалы против меня. Абакумовым фабрикуется справка, что, будучи в тридцатых годах слушателем Института Красной профессуры, я будто бы выступал с критикой Центрального Комитета партии. И вот сам министр госбезопасности ведет допрос школьницы - дочери моего однополчанина, чтобы наскрести хоть какой-то материал, опорочивающий меня как патриота и воина!
Мне неизвестно, какое очередное "дело" вынашивалось в недрах МГБ и роль в чем обвиняемого отводилась по сценарию мне. Неизвестно также, почему замысел не был доведен до конца.
Возможно, что Берия и Маленков, по зрелом размышлении, пришли к тому несомненному выводу, что я не являюсь никаким препятствием на их пути: советский интеллигент, ученый, я, после возвращения с фронта, настойчиво добивался единственного - возвращения меня на научную работу в Академию наук, и не претендовал ни на какие посты, больше того, решительно отказывался, когда их мне предлагали.
Возможно, что смерть А. Жданова и уничтожение Н. Вознесенского сделали ненужным стряпню очередного "дела" с ранее задуманным сюжетом и намеченными действующими лицами.
Девятнадцатый съезд
"Поселиться в избе, забрать библиотеку и писать, писать…" Сталин как оратор. Лебединая песня диктатора. Меня избирают членом ЦК. Молотов, Ворошилов и Микоян не заслуживают доверия. "Дело врачей". Прекрасная дама - Идеологическая комиссия. Я возглавил "Правду". Сталин пошутил.
Морозным февральским утром 1952 года мы, авторы учебника, снова направляемся в "изгнание". Теперь уже не в благословенные Горки-2. Нам отвели для работы в Подмосковье комнаты в доме отдыха ЦК партии "Нагорное".
Ленинградское шоссе. Грандиозный в этом месте канал Москва-Волга и Химкинское водохранилище. Немного в стороне от главного шоссе Москва-Ленинград небольшое русское село Куркино. Церковь на переднем плане. Деревянные избы. Иззябнувшие на морозе кусты сирени в палисадниках. Старые, старые липы. Набитые снегом грачиные гнезда на ветлах.
Вплотную к селу пристроились два корпуса дома отдыха "Нагорное". За корпусами - молодой фруктовый сад, молочная ферма, а дальше - пшеничные и овсяные поля.
В субботний вечер и на воскресенье сюда, в дом отдыха, приезжают работники аппарата ЦК с семьями. На столах - множество закусок, горячих, мучных и жирных блюд, батареи графинов и бутылок с водками и винами.
Но мы с этой жизнью не связаны. Теперь в течение шести дней в неделю (до субботнего вечера) здесь царство политэкономии. Полное безмолвие. "Ученые у нас работают", - таинственно перешептываются между собой работники дома отдыха.
У нас - железный распорядок. Время подъема, приема пищи, работы, прогулок нами же самими строго регламентировано. Питание легкое, разумное, никаких излишеств. Абсолютный "сухой закон". За год предстоит проделать огромную работу: капитально переработать проект учебника. И мы трудимся с полным напряжением сил.
Рабочий день длился у каждого из нас не менее 10 часов. Проект очередной подготовленной главы учебника подвергался всестороннему обсуждению и критике на авторском коллективе. В дни обсуждений мы засиживались часто допоздна. Словесные баталии порой бывали очень жаркими.
21 апреля 1952 года мы получили "Письмо Сталина А.И. Ноткину". Затем последовали его теоретические работы "Об ошибках т. Ярошенко Л.Д." и "Ответ товарищам Саниной А.В. и Венжеру В.Г.". Все эти работы, вместе с "Замечаниями…", составили затем его книгу "Экономические проблемы социализма в СССР". Само собой разумеется, что в своей авторской работе мы должны были теперь учесть эти новые работы Сталина.
Словом, и в "Нагорном" мы трудились в поте лица своего.
В свободные часы ходили на лыжах или совершали пешеходные прогулки по окрестностям. Правда, частенько во время этих прогулок мы невольно возобновляли свои споры, хотя много раз давали зарок в свободные от работы часы отключаться от политэкономических мыслей полностью.
В феврале над "Нагорным" бушевали метели. Деревню по макушку завалило снегом. Лес - в глубоком сне. Голубовато-белые дымы курятся по утрам из закоптелых труб. Вкусно пахнет печеным хлебом. Заиндевелые куры жмутся к завалинкам. Беспокойно шныряют взъерошенные воробьишки. Над церковью, домами, парком, закованной во льды Сходней - великий покой.
Я смотрю на эти шоколадные избы, погруженные в сугробы, на весь этот уклад деревенской жизни, и предаюсь мечтаниям: хорошо бы поселиться вот в такой избе на постоянно. Забрать сюда библиотеку, и писать, писать… В окна бьют осенние косые дожди. Зимой на полях бушуют метели. А ты сидишь и работаешь. В конце концов, много ли мне нужно? Я сам могу сварить в чугуне и картошку в мундире, и кашу гречневую… Зато какая тишина, как легко дышится, как хорошо думается…
Наши прогулки по окрестностям стали особенно привлекательными, когда в "Нагорное" начала стучаться весна.
Вспухли дороги. Появились лужи. Сине-голубыми сделались дали. Скоро забурлила Сходня, что твой Терек. Набухли сережки ольхи. Нежно-сиреневой акварелью стали светиться березы.
Как-то в сверкающий до боли в глазах полдень в "Нагорном" появились грачи - чистые, черные, словно отлакированные. И началась строительная работа. Сидя за своим письменным столом, я видел через стеклянную балконную дверь, с каким остервенением грачи выдергивали щепу с крыши сарая и укладывали её в громоздкие гнезда.
Позже мы перебрались для работы в "Пушкино" по Северной дороге. Поселились в "партизанском домике" на территории санатория ЦК. Так его называют потому, что во время последней войны здесь помещался Главный штаб партизанского движения, руководимый П.К. Пономаренко.