Теперь же (вот в чем причина беспокойства Бормана!), когда следовало выяснить, "нужны ли такие организации вообще", появились планы создания еще двух служб того же рода: лидер молодежной организации НСДАП Бальдур Ширах задумал учредить общество "Государственная молодежь" (к тому времени он возглавлял гитлерюгенд и ради обретения большей самостоятельности стремился вывести организацию из прямого подчинения партии), а министр авиации Геринг захотел сформировать подчиненную правительству полувоенную организацию Германские летно-спортивные корпуса. По мнению Бормана, в "Государственной молодежи" не было ни малейшей необходимости, ибо уже в течение нескольких лет 90 процентов молодежи в возрасте от десяти до восемнадцати лет проходили через гитлерюгенд. Более того, подобный шаг был бы абсурдным, поскольку в этом случае дело воспитания молодежи в духе национал-социализма перешло бы в ведение государственных чиновников, которые "не способны справиться с этой задачей".
Планы Геринга Борман назвал еще более пагубными. Фактически министр авиации создавал предпосылки для ситуации, когда юноше, мечтавшему служить в люфтваффе, пришлось бы сначала стать членом Германского летно-спортивного корпуса. По [156] утверждению Бормана, "члены подобных обществ не смогут в дальнейшем участвовать в политической жизни нации. Армия, авиация и флот получат возможность самостоятельно определять свою политическую позицию" и диктовать народу условия, опираясь на силу оружия. Из чего Борман сделал заключение о том, что "такое развитие событий угрожает самому существованию партии; НСДАП - это вовсе не преувеличение - будет обречена".
Неизвестно, кому были разосланы копии этого обзора. Конечно, не Герингу и не Шираху, но, несомненно, многим влиятельным деятелям партии. Поскольку каждый из лидеров ревниво следил за тем, чтобы никто не вторгался в сферу его интересов, Борман мог не сомневаться в поддержке тех, чьи интересы могли пострадать от создания этих новых ассоциаций.
Весной 1936 года Борману не составляло труда вручить свой меморандум непосредственно Гитлеру, ибо к тому времени он стал его личным финансовым распорядителем, управляющим по вопросам строительства и доверенным делопроизводителем. Еще не получив официального поста, обеспечивавшего право сопровождать каждый шаг фюрера, он уже фактически осуществлял функции секретаря по финансовым, хозяйственным, организационным и партийным вопросам (статус личного секретаря сохранял за собой Гесс, занявший это место еще во времена совместного пребывания в тюрьме.
Впрочем, одна лишь искушенность в делах бюрократических вряд ли позволила бы Борману снискать нечто большее, чем снисходительная терпимость властителя по отношению к добросовестному, но недалекому служаке. Ведь выполнение рутинных обязанностей отнюдь не производило впечатления на "артистическую" натуру фюрера. Мартин доказал, что способен справиться с любой щекотливой проблемой, [157] неизменно оставаясь в тени и демонстрируя бескорыстную (в понимании Гитлера, которого не беспокоила подковерная грызня подчиненных между собой) личную преданность.
Год спустя Геринг все-таки сформировал свои летно-спортивные корпуса. Это образование оказалось не столь масштабным, как планировал он вначале, однако сохранило независимость от партийных структур и подчинялось только министру воздушного транспорта. В конечном счете воплотились в жизнь и проекты Шираха: в декабре было объявлено об учреждении объединения "Государственная молодежь", которое представляло собой не что иное, как гитлерюгенд, перешедший в ведение правительства. Вопреки страшным пророчествам Бормана, партия нисколько не пострадала. Вместе с тем количество влиятельных организаций возросло - именно в этом состояла наиболее эффективная уловка Гитлера, при помощи которой ему удавалось натравливать своих приближенных друг на друга. В то время Ширах и Геринг были его фаворитами. Завистники приписывали первому претензии на место духовного преемника фюрера; второй же, из экс-капитана вмиг превратившись в генерала и начальника люфтваффе, возглавил контроль над германской промышленностью и стал человеком "номер два" в правительстве.
Разумеется, Мартин знал, что, распространив меморандум, нажил себе двух могущественных врагов и задал головоломку тем, кто уже обратил на него внимание. Действительно ли Борман решился на этот шаг лишь ради защиты интересов - как он их понимал - партии и Германии? Или надеялся тем самым притормозить карьеру обоих фаворитов и ускорить собственную? Похоже, Борман хотел закрепить за собой роль стража истинной партийной доктрины, оберегавшего духовное наследие вождя. [158]
С той же дерзостью и пуританским фанатизмом Борман нанес удар еще одной троице из непосредственного окружения Гитлера. То были адъютанты фюрера: бывший капитан Фриц Видеманн, обергруппенфюрер СА Вильгельм Брюкнер и бригаденфюрер СС Юлиус Шауб, издавна составлявшие слаженную команду. Незадолго до этого герцог Кобургский оказал им высокую честь, присвоив всем троим традиционную фамильную награду. Борман узнал об этом, случайно услышав разговор в столовой рейхсканцелярии. Один из его секретарей немедленно получил распоряжение от имени рейхсляйтера НСДАП вручить награжденным копии указа Гесса от 1933 года, запрещавшего членам партии принимать награды за участие в германской революции или подобные им. Поскольку единственной выдающейся чертой Брюкнера были его невообразимые размеры, а Шауб более поднаторел в пьяных дебошах, чем в аргументированных спорах, ответить взялся Видеманн. Он указал, что заранее обратился за разрешением к Гитлеру: "Фюрер позволил мне, Брюкнеру и Шаубу принять эту награду".
Но не таков был Борман, чтобы останавливаться на полпути. Как указал Мартин в своем ответе, речь шла вовсе не об адъютантах, поскольку он якобы знал об упомянутом решении Гитлера. Просто возникла необходимость напомнить, что уже давно было объявлено о запрещении "прежним властителям" присуждать "фамильные награды". Причина настаивать на соблюдении этого правила, подчеркивал Борман, заключалась в том, что герцог присудил свою награду не только адъютантам фюрера. В числе отмеченных оказался, в частности, "группенфюрер Эрнст, впоследствии расстрелянный". Словом, истинному национал-социалисту надлежало отказаться от подобной "чести" из принципиальных соображений. [159]
Видеманн предпочел не ввязываться в дальнейшую полемику и просто подшил письмо Бормана в папку. Однако через пару недель он вновь оказался под огнем критики рейхсляйтера НСДАП. На проходившей в Мюнхене конференции некоторые партийные сановники выступили против самовольного использования начальником штаба СА Лутце титула "начальник штаба фюрера". Лутце отринул обвинение, указав, что не присваивал этого звания самолично: первыми таким образом поступили адъютанты фюрера. Борман немедленно направил Видеманну официальное письмо с пометкой "конфиденциально", в котором предупреждал:
"Вынужден настоятельно просить Вас об отказе от дальнейшего употребления упомянутого титула, поскольку это, во-первых, неправомочно и, как следствие, во-вторых, вызывает серьезное возмущение".
Борман все чаще провоцировал подобные стычки с адъютантами. Его уязвлял непосредственный доступ этих людей к Гитлеру, позволявший им заполучить подпись фюрера под теми или иными документами в соответствии с их собственными планами. Впрочем, выжить Видеманна, который не имел особых заслуг перед партией до назначения на пост адъютанта, оказалось делом не самым сложным. Гитлер познакомился с Видеманном еще в годы войны, когда офицер Фриц Видеманн руководил кадрами полка, а Гитлер служил курьером, стоял перед ним навытяжку и послушно щелкал каблуками. Теперь бывший капрал назначил бывшего капитана своим подчиненным. Видеманн безропотно воспринял эту перемену, но вскоре устал от бесконечных внутрипартийных дрязг и интриг. Незадолго до начала второй мировой войны он попросил об отставке и получил пост генерального консула в Сан-Франциско. [160]
* * *
Историю легендарного восхождения Мартина Бормана к вершинам власти достаточно полно можно проследить только по документальным свидетельствам, ибо он, следуя избранным принципам, старательно избегал громких ролей в драматичных событиях и никогда не оказывался в центре внимания широкой общественности, скрываясь в тени более крупных фигур. Он без колебаний брался за роль второго плана как на этапе своего влияния на судьбу одной лишь Германии, так и на последовавшем этапе, затронувшем уже судьбу всего мира. Фигуры, подобные ему, зачастую навсегда остаются за чертой круга, ярко освещенного прожектором истории. В народе его считали добросовестным сержантом в составе роты под командованием Гитлера; не всякий вспомнил бы даже его имя. Но в высших нацистских кругах лишь немногие решались схватиться с Борманом.
Конечно, бывали и исключения. Эрнст Ханфштангль, руководитель по связям НСДАП с иностранной прессой, писал в своих мемуарах:
"По-моему, его дисциплинированность, сдержанность и умеренность оказывали хорошее влияние. Вместе с Гессом он неутомимо боролся против коррупции в партии".
Действительно, Борман оказался не подвержен приступу накопления огромных состояний, охватившему всю нацистскую верхушку после прихода к власти. И хотя он боролся против этого явления, на самом деле его не сильно беспокоили проблемы морального свойства, отрицательно сказывавшиеся на отношении общества к партии. Если к Борману попадали документы, которые свидетельствовали о богатствах, полученных неправедным путем, он просто складывал их в досье, хранившиеся в стальных сейфах "коричневого дома", накапливая компрометирующие [161] материалы и терпеливо выжидая удобного случая для нанесения - если понадобится - решающего удара. Отмеченная Ханфштанглем умеренность была редчайшим качеством среди представителей партийной элиты, а у Ханфштангля имелись собственные веские причины ценить его: отпрыск богатого рода, он часто ссужал партию деньгами в "период борьбы". Когда же он попросил возместить долг, заворовавшиеся лидеры наци обвинили его... в жадности! [162]
В свите фюрера
Утро Бормана в Оберзальцберге начиналось с ознакомления с ходом строительства, проверки меню (в том числе и в столовой эсэсовцев), изучения пришедшей в партийную канцелярию корреспонденции и отчетов. К исполнению обязанностей при фюрере он должен был приступать не раньше полудня, когда Гитлер, имевший обыкновение бодрствовать до глубокой ночи, только вставал с постели. Если оказывались подготовленными новые архитектурные эскизы, он предлагал вниманию хозяина именно их, откладывая на более позднее время работу с документами, изучение которых было для Гитлера ненавистным занятием. Тем временем в приемной собирались гости, приглашенные присутствовать на ленче: адъютанты, врачи, секретари, те или иные влиятельные партийные лидеры, Альберт Шпеер (фюрер поселил его в здании, где располагался штаб архитекторов Оберзальцберга), Ева Браун с подругами, Генрих Хофман (Ева работала в его фотоателье в качестве модели). Естественно, на ленче присутствовал и Борман. Все они составляли личное окружение Гитлера в Оберзальцберге.
Борман не только много работал, но и умел создать о себе мнение как о неутомимом труженике, без которого не обходится ни одно архиважное дело. Иногда, напустив на себя озабоченный вид, он в последний [163] момент отказывался садиться за стол, объясняя свой уход некими совершенно неотложными делами. Однако в тех случаях, когда в числе приглашенных оказывались молодые красивые женщины, Борман неизменно оставался. Он не мог сравниться со своим хозяином в умении с сентиментальным венским шармом прикладываться к дамской ручке или перебрасываться пустыми цветистыми фразами, но компенсировал этот недостаток величайшей заботой о комфорте прелестной гостьи.
За обеденным столом фюрера за Борманом было закреплено постоянное место: рядом с Евой Браун, которую он обычно сопровождал к столу и которая сидела по левую руку от Гитлера. Место справа от фюрера по очереди занимали другие женщины из числа приглашенных. Не вызывало сомнений, что Ева Браун и Борман не испытывали друг к другу симпатий, однако они старались не проявлять неприязнь прилюдно. Она знала, что для нее политика навсегда останется запретной областью: однажды в ее присутствии Гитлер заявил, что истинно интеллигентный человек должен жениться на глупой женщине, которая не могла бы оказывать влияние на его решения. Ева Браун с легкостью смирилась с таким положением, ибо ее интересовали только кинофильмы, звезды кино и друзья, с которыми можно было приятно провести время, потанцевать или прогуляться на лыжах. Она по-своему любила Гитлера; в мае 1935 года Ева даже попыталась покончить с собой, приняв огромную дозу снотворного, когда посчитала себя брошенной, ибо Гитлер в те дни воздерживался от физической близости с ней. В своем дневнике она тогда писала: "Адольф просто использует меня". Поскольку сексуальная жизнь Гитлера носила особый характер, Еве Браун было свойственно скорее по-матерински терпеливое отношение к нему. Она оказалась достаточно холодна, чтобы преодолеть в себе нормальную [164] страсть. Рассудительное отношение партнерши привело к тому, что Гитлер не попал в зависимость от нее, как это произошло в случае с эмоциональной Гели Раубаль. Борману не приходилось опасаться влияния Евы Браун, и потому она оставалась единственной в ближайшем окружении фюрера, против кого он не затевал интриг.
Ева Браун не стремилась к роли первой леди, но очень хотела обладать вещами, на покупку которых у нее не было денег. Гитлеру нравилось дарить ей - милый жест - конверты с наличными, но, очевидно, он не удосужился поинтересоваться, во сколько обходились ее косметика и гардероб. Когда ему приходило на ум подарить Еве ювелирное украшение, он отправлялся в маленький магазинчик мюнхенского ветерана партии и покупал вещицу, которую всякий делец средней руки мог подарить своей супруге. Хранитель кошелька ее возлюбленного понимал молодую женщину гораздо лучше. Он вез ее к ювелиру и позволял выбирать украшения, не обращая внимания на цену. Если ей нужны были наличные, она всегда могла обратиться непосредственно к нему. Сначала Ева Браун относилась к Борману с пренебрежением, но затем ее поведение изменилось, ибо он всегда был с ней предупредителен и готов услужить. Когда же Мартина не было поблизости, она отпускала насмешки в его адрес, удивляясь, как подобострастие и неуклюжая услужливость уживались в нем с бесцеремонностью и грубостью, характерными для его обращения с собственными секретарями и помощниками.
Борман не старался участвовать в общей беседе за ленчем. Точнее, фюрер вещал в полной тишине, а перемолвиться вполголоса несколькими словами с соседом дозволялось лишь во время недолгих пауз оратора. Гитлер был вегетарианцем, но не требовал того же от гостей. Время от времени Борман тоже заказывал себе вегетарианские блюда, а затем рассказывал [165] всем, что получает от такой диеты мощный заряд энергии. Кстати, в собственной кладовой его ждали ветчина и сосиски домашнего приготовления, и он не упускал случая подкрепиться несколькими изрядными ломтиками мяса, едва выйдя из-за гитлеровского стола. Ежедневные прогулки в чайную не вызывали у Бормана восторга, но хозяин неизменно звал его с собой, и ему приходилось терпеливо ждать окончания ритуального чаепития с пирожными, во время которого Гитлер нередко погружался в дрему прямо в своем кресле. Затем в течение двух часов рейхсляйтер инспектировал строительство ("Необходимо всех подгонять, подгонять и подгонять", - записал он в дневнике), диктовал секретарям, вел деловые переговоры по телефону и выписывал чеки. В восемь часов вечера он вновь занимал свое место возле Евы Браун в обществе постоянных сотрапезников хозяина, стараясь не пропустить указаний фюрера, которые тот формулировал, расправляясь со сваренными вкрутую яйцами, картофелем и творогом.
Затем все рассаживались в просторном зале гостиной и смотрели фильмы. Во время сеанса Борман любил пристроиться в уголочке и подремать. Во-первых, это позволяло отчасти компенсировать постоянное недосыпание, а во-вторых, после просмотра от него не ждали критического анализа фильма или активного участия в традиционном обсуждении игры актеров, поскольку сие не входило в его обязанности. Но в последующие несколько часов высокие требования предъявлялись именно Борману. Фюрер мог позволить себе удовольствие произнести монолог или, похлопывая себя по бедрам, посмеяться по поводу досужих вымыслов и сплетен об отсутствовавших. Всегда оставаясь начеку, Борман неустанно делал пометки в дневнике. Порой, далеко за полночь, Гитлер мог поинтересоваться какой-либо информацией - например, розничной ценой на яйца в 1900 году. Борман [166] срочно направлял по телефону или телетайпу соответствующий запрос в свой штаб, поднимая с постели десять - двенадцать человек, которые стремглав бросались выполнять поручение рейхсляйтера. Всего час спустя он мог с гордостью продемонстрировать свое усердие, предоставив фюреру исчерпывающие сведения. Если на Шпеера, по его собственному признанию, однообразные будни Бергхофа, где царила атмосфера угодничества и ничегонеделания, действовали угнетающе, издергивали нервы и даже отрицательно влияли на его профессиональные способности, то для неутомимого бюрократа - то есть для вездесущего Бормана - каждый такой день становился новой возможностью показать себя персоной значимой и незаменимой. Он напоминал собою паровой котел с избыточным давлением, готовый вот-вот взорваться. Крепкое здоровье позволяло ему выдерживать такой жизненный ритм, когда приходилось вставать ранним утром после нескольких часов сна и обходить огромную территорию строительства, на ходу устраивая разгромные скандалы, выписывая чеки, определяя порядок охраны, отдавая распоряжения строителям, водителям, партийным чиновникам и уборщицам.