И уже в записке от 22 марта 1943 года, адресованной ГКО, а фактически - Берии, Игорь Васильевич смог поставить перед разведчиками вполне конкретные вопросы, основываясь всего на одном донесении: "Ознакомившись с американскими публикациями (данными разведки. - Б. С.) по этому вопросу, я смог установить новое направление в решении всей проблемы урана. Перспективы этого направления необычайно увлекательны…
Бомба будет сделана из "неземного" материала, исчезнувшего на планете… До сих пор в нашей стране работы по трансурановым элементам и, в частности, по эка-осмию (ныне этот элемент называется плутонием, который, вопреки мнению Курчатова, в незначительном количестве все-таки присутствует в урановых рудах. - Б. С.) не проводились. Все, что известно в этом направлении, было выполнено проф. Мак-Милланом (Калифорния, Беркли)… Можно с несомненностью утверждать, что соответствующий материал у проф. Мак-Миллана имеется…
В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой дать указания Разведывательным Органам выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке…".
И уже в феврале 1944 года по распоряжению Берии для обработки информации по атомной тематике был создан специальный отдел "С". Однако при Вячеславе Михайловиче дело почти не двигалось вперед. В результате Курчатов 29 сентября 1944 г. написал Берии: "В письме т. М.Г. Первухина (наркома химической промышленности, курировавшего атомный проект до Молотова. - Б. С.) и моем на Ваше имя мы сообщали о состоянии работ по проблеме урана и об их колоссальном развитии за границей.
В течение последнего месяца я занимался предварительным изучением новых весьма обширных (3000 стр. текста) материалов, касающихся проблемы урана.
Это изучение еще раз показало, что вокруг этой проблемы за границей создана невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и инженерно-технических сил, уже добившихся ценнейших результатов.
У нас же, несмотря на большой сдвиг в развитии работ по урану в 1943–1944 гг., положение остается совершенно неудовлетворительным (за это время число сотрудников лаборатории № 2 возросло с 25 до 83. - Б. С.).
Особенно неблагополучно обстоит дело с сырьем и вопросами разделения. Работа лаборатории № 2 недостаточно обеспечена материально-технической базой. Работы многих смежных организаций не получают нужного развития из-за отсутствия единого руководства и недооценки в этих организациях значения проблемы.
Зная Вашу исключительно большую занятость, я все же, ввиду исторического значения проблемы урана, решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указания о такой организации работ, которая бы соответствовала возможностям и значению нашего Великого Государства в мировой культуре".
Следствием этого письма и стало то, что постановлением ГКО от 3 декабря 1944 года на Берию было возложено "наблюдение за развитием работ по урану" (так тогда именовался атомный проект).
Бывший начальник отдела "С" П.А. Судоплатов вспоминал: "В 1944 году Хейфец (резидент НКГБ в Америке, впоследствии - член Еврейского антифашистского комитета, арестованный по его делу в 1951 году, но счастливо избежавший расстрела. - Б. С.) доложил мне и Берии свои впечатления о встречах с Оппенгеймером и другими известными учеными, занятыми в атомном проекте. Он сказал, что Оппенгеймер и его окружение глубоко озабочены тем, что немцы могут опередить Америку в создании атомной бомбы.
Выслушав доклад Хейфеца, Берия сказал, что настало время для более тесного сотрудничества органов безопасности с учеными. Чтобы улучшить отношения, снять подозрительность и критический настрой специалистов к органам НКВД, Берия предложил установить с Курчатовым, Кикоиным и Алихановым более доверительные, личные отношения. Я пригласил ученых к себе домой на обед. Однако это был не только гостеприимный жест: по приказанию Берии я и мои заместители - генералы Эйтингон и Сазыкин - как оперативные работники должны были оценить сильные и слабые стороны Курчатова, Алиханова и Кикоина. Мы вели себя с ними как друзья, доверенные лица, к которым они могли обратиться со своими повседневными заботами и просьбами.
Однажды вечером после работы над очередными материалами мы ужинали в комнате отдыха. На накрытом столе стояла бутылка лучшего армянского коньяка. Я вообще не переношу алкоголя, даже малая доля всегда вызывала у меня сильную головную боль, и мне казалось, что наши ведущие ученые по своему складу и напряженной умственной работе тоже не употребляют алкогольных напитков. Поэтому я предложил им по чайной ложке коньяку в чай. Они посмотрели на меня с изумлением, рассмеялись и налили себе полные рюмки, выпив за успех нашего дела.
В начале 1944 года Берия приказал направлять мне все агентурные материалы, разработки и сигналы, затрагивавшие лиц, занятых атомной проблемой, и их родственников. Вскоре я получил спецсообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи.
Когда я об этом проинформировал Берию, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о "шалостях" его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков.
Я был удивлен, что на следующий день Берия появился в лаборатории у Кикоина, чтобы окончательно развеять его опасения относительно брата. Он собрал всю тройку - Курчатова, Алиханова, Кикоина - и сказал в моем присутствии, что генерал Судоплатов придан им для того, чтобы оказывать полное содействие и помощь в работе; что они пользуются абсолютным доверием товарища Сталина и его личным. Вся информация, которая предоставляется им, должна помочь в выполнении задания Советского правительства. Берия повторил: нет никаких причин волноваться за судьбу своих родственников или людей, которым они доверяют, - им гарантирована абсолютная безопасность. Ученым будут созданы такие жизненные условия, которые дадут возможность сконцентрироваться только на решении вопросов, имеющих стратегически важное значение для государства.
По указанию Берии все ученые, задействованные в советском атомном проекте, были обеспечены приличным жильем, дачами, пользовались спецмагазинами, где могли наравне с руководителями правительства покупать товары по особым карточкам; весь персонал атомного проекта был обеспечен специальным питанием и квалифицированной медицинской помощью. В это же время все личные дела ученых, специалистов и оперативных работников, напрямую участвовавших в проекте или в получении разведывательной информации по атомной проблеме, были переданы из управления кадров в секретариат Берии. Тогда же в секретариат Берии из американского отдела передали наиболее важные оперативные материалы по атомной энергии, добытые разведкой. Из дела оперативной разработки "Эноммоз" по атомной бомбе… было изъято около двухсот страниц. В целях усиления режима безопасности без санкции Берии никто не имел доступа к этим материалам. Помню конфликт с заместителем Берии Завенягиным, который требовал ознакомить его с документами. Я отказал ему, и мы крепко поссорились; он получил доступ к материалам разведки только после разрешения Берии".
Сегодня история советского атомного проекта известна, казалось бы, во всех деталях. Однако до сих пор продолжаются споры между отставными физиками и отставными чекистами, кто сыграл решающую роль в создании советского ядерного оружия. Казалось бы, о чем тут спорить. Без действий разведки советские физики никогда бы не сделали атомную бомбу - фактически в четыре года, поскольку серьезно заниматься атомным проектом СССР начал с августа 1945 г., когда для этой цели был создан Спецкомитет во главе с Лаврентием Берия, располагавший практически неограниченными возможностями по привлечению сил и средств. Но материалы, добытые советскими атомными шпионами, просто некому было бы использовать, если бы в СССР не существовало хорошо развитой научной школы ядерной физики.
Но тем не менее споры продолжаются, теперь уже между представителями советских спецслужб. В начале 90-х годов сенсацию вызвала книга одного из руководителей советской внешней разведки в сталинское время, генерала госбезопасности Павла Судоплатова, утверждавшего, что участвовавшие в Манхэттенском проекте Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми и некоторые другие видные физики были советскими агентами и что многие советские агенты были внедрены в этот проект с помощью Оппенгеймера, причем решающую роль в сотрудничестве с Оппенгеймером играли советские разведчики Семен Семенов и Григорий Хейфец. Оппенгеймер будто бы еще в начале декабря 1941 г. рассказал Хейфецу о письме Эйнштейна Рузвельту, где говорилось об опасности, что Гитлер получит атомную бомбу.
(http://www.pereplet.ru/history/Author/Russ/S/sudoplatov/lub/atom1.html)".
Если почитать мемуары Судоплатова, то получается, что Оппенгеймер и другие всемирно известные ученые были негласными агентами и руководитель американского уранового проекта безропотно принимал под свое начало других советских агентов, уже безоговорочных, с формальным обязательством работы на НКГБ. Невольно создается впечатление, что в Манхэттенском проекте советский шпион на шпионе ехал и шпионом же погонял.
Павел Анатольевич Судоплатов скончался в 1996 г. А шесть лет спустя был опубликован документ, который как будто подтверждал правильность его утверждений относительно Оппенгеймера. Вот текст этого письма, факсимильно воспроизведенного на стр. 315 вышедшей в 2002 г. книги американского журналиста и историка Джеррольда Шехтера "Sacred Secrets: How Soviet Intelligence Operations Changed American History":
"2 октября (194)4 СОВ. СЕКРЕТНО
СРОЧНО Экз. № 2
1167/м
Резолюция: Л.Б. получено ВМер (В. Меркулов), 3 X
Народному комиссару внутренних дел СССР
Генеральному комиссару государственной безопасности
товарищу Берия Л.П.
В соответствии с Вашими указаниями от 29 IX. 1944 г. НКГБ СССР продолжает мероприятия по получению более полной информации о состоянии работ (о проблеме урана) и развитии за границей.
В период 1941–1943 гг. важные данные о начале исследований и работ в (США) по этой проблеме были получены нашей закордонной агентурой с использованием контактов тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ и в связи с выполнением ответственных поручений по линии (ИККИ).
В 1942 г. один из руководителей научных работ (по урану в США проф. Оппенгеймер (негласный член) аппарата (т. Броудера) проинформировал нас о начале работ.
По просьбе т. ХЕЙФЕЦА, подтвержденной (т. Броудером) им было оказано содействие в допуске к исследованиям наших проверенных источников, в том числе родственника (т. Броудера).
В связи с осложнением оперативной обстановки (в США), роспуском (Коминтерна), а также принимая во внимание объяснения тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ по делу МИРОНОВА, представляется целесообразным немедленно прекратить контакты с.2 руководства и активистов (КП США) с учеными и специалистами, участвующих в работах по (урану).
НКГБ просит получить согласие Инстанции.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ
Комиссар государственной безопасности I ранга
/МЕРКУЛОВ/
(Верно: Юрьев
2 X 44 г.)
Отпечатано
Экз № 1 - т. Берия
№ 2 - Секр. НКГБ
№ 3 - I Упр. НКГБ
Исп. т. КОССОВ
Секр. НКГБ СССР
(Слова в скобках вписаны от руки)".
На первый взгляд это письмо может показаться подлинным. И стиль вроде бы похож на подлинные документы НКГБ/НКВД, и канцелярское оформление соответствует, и наиболее конфиденциальная информация вписана в машинописный текст от руки. Но при более тщательном анализе текста и реквизитов приходишь к выводу, что перед нами - фальшивка.
Начнем с грифа. Документы, в которых речь шла об агентах такого уровня, обычно шли под высшим грифом секретности "Особая папка" и составлялись в единственном экземпляре. Так, когда в 1949 г. тогдашний министр внутренних дел Сергей Круглов докладывал Сталину о том, кто из пленных немецких генералов, которых предполагалось отпустить на родину, был завербован в качестве советских агентов, то не только фамилии генералов были вписаны министром от руки, но и сам документ был изготовлен в единственном экземпляре. А гриф "Сов. секретно, срочно" в 1942 г. НКВД присваивал, например, документам, где речь шла о настроениях жителей территорий, освобожденных от немецкой оккупации, на основании материалов почтовой цензуры. Составленное же в трех экземплярах письмо Меркулова Берии должно было бы стать достоянием, кроме Лаврентия Павловича, еще добрых двух десятков человек, включая работников секретариата НКГБ и сотрудников 1-го управления, занимавшегося внешней разведкой. Но письмо, составленное в единственном экземпляре, должно было печататься на бланке наркома госбезопасности. А тот, кто изготовлял письмо, вероятно, не имел под рукой подходящего бланка или не знал, какие именно бланки использовались осенью 1944 г.
Есть и другие несообразности. Так, пометку о том, что письмо вручено адресату, обычно делал не сам нарком, а сотрудник секретариата. И уж совсем невозможно себе представить, чтобы сам Меркулов или его секретарь позволили себе столь фамильярную резолюцию на документе: "ЛБ получено". О подобной фамильярности Лаврентию Павловичу могли тотчас донести. По всем канонам канцелярской этики полагалось писать: "т. Берия получено".
Еще более странно, что Меркулов обращается к Берия только как к наркому внутренних дел. Между тем он просит Лаврентия Павловича походатайствовать перед Инстанцией, т. е. Сталиным, чтобы компартии США было приказано прекратить контакты с участниками американского уранового проекта. Но это явно не входило в функции Берии как наркома внутренних дел, зато прямо соответствовало его работе на двух других, более высоких постах - заместителя председателя ГКО и заместителя председателя Совнаркома. Однако эти должности Берии Меркулов в письме почему-то не упоминает.
Но еще более странным выглядит содержание письма. Просить американских коммунистов прекратить контакты с участниками уранового проекта было в тот момент совершенно неуместно по двум причинам. К октябрю 1944 г. Москва основательно испортила отношения с генеральным секретарем компартии США Эрлом Браудером, который выдвинул идею мирного сосуществования капитализма и социализма и в мае 1944 г. на съезде провел резолюцию о роспуске компартии. Кремль поддерживал антибраудеровскую фракцию, которая в 1945 г. и отстранила Браудера от руководства. Главное же, просьба Меркулова выглядит совершенно непрофессионально, а ведь он все-таки был профессионалом с многолетним стажем. Ни в коем случае нельзя было просить руководство американской компартии прекратить контакты только с участниками уранового проекта. Учитывая густую инфильтрацию партии агентами ФБР, это означало бы прямо указать американской контрразведке на повышенный интерес Москвы к атомной бомбе. Проще и безопаснее было бы попросить американских коммунистов вообще воздержаться от контактов со всеми негласными членами партии. И уж совсем нелепым выглядит настойчивое упоминание в этом письме контактов советских агентов и резидентов с Оппенгеймером, а также того факта, что с его помощью удалось внедрить в урановый проект свою агентуру. Сталина такие детали вряд ли интересовали, Берия их и так должен был бы знать, а американским коммунистам сообщать их и вовсе было ни к чему.
Характерно, что в письме Меркулова главная информация, которая доводится до адресата, это тот факт, что Оппенгеймер - наш агент, а вовсе не доказательство необходимости, что надо просить Сталина, чтобы американские коммунисты не контактировали с участниками уранового проекта. И информация, содержащаяся в письме, не выходит за рамки той, которая приведена в мемуарах Судоплатова. Это касается и дела Миронова. Бывший сотрудник нью-йоркской резидентуры НКГБ Василий Миронов написал донос на Василия Зарубина и его супругу, которые в результате были отозваны. Судоплатов утверждает, что вице-консул в Сан-Франциско Григорий Хейфец (кличка "Харон") был также отозван из США в связи с историей с Мироновым (последнего в конце концов признали шизофреником).
В действительности и с Хейфецем, и с Оппенгеймером дело обстояло совсем не так, как представляется в мемуарах. Материалы НКГБ, связанные с атомным шпионажем в США, давно уже изданы на Западе и доступны в Сети. Это сделано в тетрадях Александра Васильева. Васильев - бывший офицер КГБ, участвовавший в совместных проектах Службы внешней разведки и американских издательских центров по изучению деятельности советской разведки в США в 90-е годы. В 1996 г. он эмигрировал в Англию, а позднее сумел вывезти и опубликовать десяток тетрадей своих выписок из архивов СВР, посвященных в значительной мере атомному шпионажу. Поскольку выписки опубликованы факсимильно, то, учитывая их объем, трудно заподозрить столь масштабную фальсификацию с российской стороны. Так вот, в бумагах приводятся обширные выдержки из доклада начальника 1-го управления НКГБ генерала Павла Фитина, относящегося к ноябрю 1944 г. И там, в частности, говорится, что "Хейфец отозван из США как не справившийся с работой", без какой-либо связи с делом Миронова. Здесь же перечислялись многочисленные претензии к работе Хейфеца: и утверждалось, что он "прислал в центр только одно более или менее заслуживающее внимания сообщение (содержание беседы Рузвельта с Бенешем (о встрече президента Бенеша с Рузвельтом сообщил Богуш Бенеш, генеральный консул Чехословакии в Сан-Франциско. - Б. С.); вся остальная информация, поступившая от "Харона", носила характер частных высказываний и слухов, не подкрепленных никакими данными". В вину Хейфецу как раз и ставилось, что он не разрабатывал активно участников американского уранового проекта. Утверждалось также, что "за это время "Харон" завербовал только двух агентов "Мап" (негласный член КП США, дочь миллионера, нигде не работает) и "Парк" по линии "ХУ" (научно-технической разведки)". Имена этих агентов сегодня известны, и никакого отношения к Манхэттенскому проекту они не имели.
Не исключено, что Судоплатов информацию Хейфеца о беседе Рузвельта с президентом Бенешем трансформировал в сообщение о письме Эйнштейна Рузвельту, где великий физик предупреждал об опасности, что Гитлер может получить в свое распоряжение атомную бомбу.
Что же касается Роберта Оппенгеймера, то в документах, приводимых в тетрадях Васильева, наоборот, отрицается какое-либо его содействие в делах атомного шпионажа. Так, в телеграмме Хейфецу от 25 января 1943 г. отмечалось, что "Роберт Оппенгеймер разрабатывается соседями (военной разведкой. - Б. С.) с июня 1942 г. - его привлечение не представляется возможным". Также Р. Оппенгеймер, который проходит в документах НКГБ как "Химик" и "Честер", ни разу не упоминается в качестве советского агента, равно как и какая-либо информация, от него полученная. Хейфец в отчете писал, что "один из знакомых подготавливал мне встречу с "Химиком", но по разным причинам эта встреча провалилась…". Никаких следов, что Оппенгеймер давал хоть какие-либо сведения советской разведке, а уж тем более устраивал кого-то в Манхэттенский проект по просьбам советских агентов, в архивах СВР нет. А в одном из отчетов 1-го управления НКГБ в июле 1945 г. прямо констатировалось: "Со времени отъезда Харона никакой работы по ХУ на Западе США не велось".