Особое место в литературной жизни тех лет занимало издательство "Каторга и ссылка" - при Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Герои легендарной "Народной воли" были еще живы - Вера Фигнер напечатала свой многотомный "Запечатленный труд", Николай Морозов, так же, как и Фигнер, просидевший в Шлиссельбурге всю свою жизнь, выступал с докладами, с воспоминаниями, с книгами.
Мы видели людей, чья жизнь давно стала легендой. Эта живая связь с революционным прошлым России и ныне не утрачена. В прошлом году я был на вечере в здании университета на Ленинских горах - на юбилее знаменитых Бестужевских курсов. М. И. Ульянова, Н. К. Крупская были бестужевками.
Еще живы были деятели высшего женского образования в России - синие скромные платья, белые кружева, седые волосы, простые пластмассовые гребни. Необычайное волнение ощущал я на этом вечере - то же самое чувство, что и на "мемуарных" вечерах когда-то в клубе б. политкаторжан.
Двадцатые годы были временем выхода всевозможных книг о революционной деятельности. Исторические журналы открывались один за другим.
Это - народовольцы,
Перовская,
Первое марта,
Нигилисты в поддевках,
Застенки,
Студенты в пенсне.
Повесть наших отцов,
Точно повесть
Из века Стюартов,
Отдаленней, чем Пушкин,
И видится
Точно во сне.
(Пастернак)
Очень важно видеть этих людей живыми, наяву. Я помню приезд в Москву Густава Инара - участника Парижской коммуны, седого крепкого старика.
Связь времен, преемственность поколений ощущалась как-то необычайно ярко.
…Я хорошо помню процесс Савинкова. Закрытое заседание Военной коллегии Верховного Суда. Есть прокурор, есть судьи, есть обвиняемый. Нет ни свидетелей, ни защитников. Идет исповедь, трехдневный рассказ о своей жизни ведет человек, литературный портрет которого Черчилль включил в свою книгу "Великие современники". Террорист Борис Савинков. Организатор контрреволюционных восстаний. Философ. Член русского религиозно-философского общества. Генерал-губернатор Петрограда в 1917 году. Эмигрант. Русский писатель Борис Савинков. Его романы "Конь бледный", "То, чего не было" были хорошо известны.
Вскоре после процесса вышла его книга "Конь вороной". Ропшин - его литературное имя.
Каждая из семи статей, ему предъявленных, угрожала расстрелом. Его и приговорили к расстрелу, но, "учитывая чистосердечное его раскаяние", расстрел был заменен десятью годами тюрьмы.
Савинков в заключении писал мемуары, рассказы, ездил даже иногда по Москве в автомобиле с провожатым - смотрел новую жизнь.
Он был оскорблен приговором. Он ждал освобождения. Писал заявления неоднократно. Ему отвечали отказом, и он покончил с собой, выпрыгнув из окна пятого этажа тюрьмы (1925 г.).
Луначарский в предисловии к сборнику рассказов Савинкова, вышедшем уже после его смерти в Библиотечке "Огонька", пишет, что правительство не могло принять иного решения. Его раскаяние могло быть вовсе не долговечным, а оставлять на свободе столь высокого мастера динамитных дел было опасно.
Москва, да и не одна Москва, была взволнована его процессом, его смертью…
…А общество "Долой стыд"! Ведь это не какой-нибудь рок-н-ролл или твист - члены этого общества гуляли по Москве нагишом, иногда только с лентой "Долой стыд" через плечо…
Мальчишки, зеваки шли толпами за адептами этого голого ордена. Потом московская милиция получила указания - и нагие фигуры женщин и мужчин исчезли с московских улиц. Года три тому назад я держал в руках выгоревший листок газеты "Известия" со статьей самого Семашко по этому поводу. Народный комиссар здравоохранения осуждал от имени правительства попытки бродить голыми "по московским изогнутым улицам". Никаких громов и молний Семашко не метал. Главный аргумент против поведения членов общества "Долой стыд", по мнению Семашко, был "неподходящий климат, слишком низкая температура Москвы, грозящая здоровью населения, если оно увлечется идеями общества "Долой стыд"". О хулиганстве тут и речи не было.
…Цензура в те времена действовала не очень строго - о том, чтобы приглушить, спугнуть молодой талант, никто не мог и подумать.
Я знаю всего два случая конфискации журналов, уже вышедших, с перепечаткой изданного.
Оба раза журнал был разослан подписчикам, продавался в киосках.
В Ленинграде один очеркист заключил пари на ведро пива, что напечатает матерщину, - вещь, немыслимая в России. Именно поэтому мы никогда не читали полного Рабле.
Вышедший в 1961 году новый перевод Н. Любимова также подвергся "целомудренным" купюрам.
Матерщину, всю как есть, можно было найти только в словаре Даля, да в докладах-отчетах Пушкинского Дома Российской академии наук.
Однако речь шла не о классиках, не о научном тексте, а об обыкновенном хулиганстве. И само пари - ящик пива! - характерно.
Журнал, где был напечатан сей криминальный очерк, вышел в свет.
Через несколько дней номер журнала продавался до 20 рублей золотой валюты - червонца с рук. Журналист выиграл пари. Как он это сделал?
Был напечатан большой очерк о фабрично-заводском быте. В текст очерка была вставлена восьмистрочная часттушка-акростих, заглавные буквы составили матерное слово.
Журналиста судили и дали ему год тюрьмы за хулиганство в печати. Редакция получила выговор. К суду привлекался и корректор издательства, но тот виновником себя не признал, заявив, что он, корректор, "обязан читать строки слева направо, а не сверху вниз. Он не китаец, не японец". Объяснения были признаны заслуживающими внимания, и корректор был оправдан.
Второй случай касается "Повести непогашенной луны" Бориса Пильняка. У моих знакомых долго хранились присланные издательством два пятых номера "Нового мира" за 1926 год. В одном есть повесть Пильняка, в другом - нет. Я сам читал эту повесть в библиотеке, в читальном зале, но когда захотел перечесть - не нашел.
Повесть эта небольшая. Посвящение: "А. К. Воронскому, дружески. Б. Пильняк". "Подсечка" петитом: "Если читатели предполагают, что в рассказе речь идет об обстоятельствах смерти тов. Фрунзе, то автор заявляет, что это - не так".
Говорили, что Пильняк отнес рукопись в "Красную новь", редактором которой был Воронский. Воронский отказался печатать такую повесть. Тогда Пильняк передал рукопись в "Новый мир" Вячеславу Полонскому и посвятил "Воронскому дружески". Полонский напечатал "Повесть непогашенной луны".
Нашим любимым театром был Театр Революции. Нашей любимой артисткой - Мария Ивановна Бабанова.
Я слышу и сейчас ее удивительный голос - будто серебряные колокольчики звенят. Нам все нравилось в ней: и то, что она плакала в театре Мейерхольда, отказываясь от роли проститутки, и то, как играла мальчика-боя в пьесе Третьякова "Рычи, Китай", Стеллу в "Великодушном рогоносце", Полину в "Доходном месте".
Мы любили ее за то, что она ушла от Мейерхольда, и с восторгом твердили сочиненные кем-то плохонькие вирши:
Вы знаете, от вас ушла Бабанова,
И "Рогоносец" переделан заново.
Но "Рогоносец" был великодушен,
А режиссер как будто не совсем.
Мальчик Гога в "Человеке с портфелем" - одна из любимых ее ролей, наконец, Джульетта, Джульетта, Джульетта.
Я помню, как Дикий рассказывал о первой работе Бабановой в Театре Революции, где он был режиссером.
Бабанова читала с тетрадкой. Сказала фразу и спросила:
- Здесь переход. Куда мне идти - налево или направо?
- А куда хотите, туда и идите, - безжалостно сказал Дикий.
С Бабановой сделался истерический припадок, слезы. Репетиция была прервана.
Ведь у Мейерхольда, где Бабанова играла раньше, было все размерено по ниточке, все мизансцены рассчитаны точно и переходы актера намечены мелом.
Дикий рассказывал, что он сделал это нарочно, чтобы сразу выбить все "мейерхольдовское".
Двадцатые годы - расцвет русского театра. Большие артистки заявляли о себе одна за другой: Алиса Коонен, Тарасова, Еланская, Гоголева, Пашенная, Бакланова, Попова, Глизер - им нет счета.
На Большой Дмитровке, в том здании, где сейчас Оперно-музыкальный театр им. Немировича-Данченко и Станиславского, размешался один из интереснейших экспериментальных театров Москвы того времени, времени больших исканий.
Это был "Семперантэ" - театр импровизации под руководством актера А. Быкова.
Спектакли здесь игрались без текста, был лишь сценарий, сюжетный каркас, а диалоги актеры должны были импровизировать. Внутренняя работа актера над ролью обнажалась, актер работал, что называется, на глазах зрителя.
Быков и его жена, артистка Левшина, сумели увлечь своими идеями многих актеров. Этот театр существовал несколько лет, да и тогда, когда его закрыли, Быков и Левшина продолжали выступать с "Гримасами" - лучшим своим спектаклем - еще несколько лет на случайных сиенах…
Но все же уменье и талант Быкова не нашли дороги в большое искусство.
Театр этот оказался как-то без будущего.
Любовь зрителей, интерес и внимание возвратились к Художественному, Малому, Вахтанговскому театрам, студии МХАТ, Театру им. Мейерхольда.
…Славин написал великолепную пьесу "Интервенция" и поставил ее в театре Вахтангова. Спектакль был замечательный, солнечный. Я был на одном из первых спектаклей и помнил несколько лет "Интервенцию" наизусть. Мы повторяли в общежитии сиены из этой пьесы. Журавлев - Жув, Толчанов - Филипп, Горюнов - Селестен. Мансурова - Жанна Варбье - запомнилась мне на всю жизнь. И пусть я знал, что настоящей Жанне Барбье было 45 лет, когда Ленин послал ее в Одессу, а Мансурова играла знаменитую французскую подпольщицу-большевичку юной девушкой - чепуха. Почему у нас не напишут книгу о Жанне Барбье? О Джоне Риде написано очень много, а Жанна - не менее красочная фигура. Расскажут о жизни, сгоревшей в огне революции, о героической смерти французской революционерки.
На примере спектакля "Интервенция" я узнал, что такое "заигранная" пьеса, и хорошо понял и почувствовал Мейерхольда, который каждый вечер, буквально каждый вечер сидел в зрительном зале своего театра, следя, чтобы пьесу не "заиграли".
…Театры, один за другим, брали новые рубежи. Первым был театр МГСПС, руководимый Любимовым-Ланским. Он поставил "Шторм" Билль-Белоцерковского. Это был первый спектакль о современности на сиене "настоящего" театра… Спектакль был принят горячо и бурно - жизнь заговорила со сценических подмостков громким, полнозвучным голосом. Спектакль много лет оставался в репертуаре театра.
Пьеса обошла провинцию с триумфом. Реализм председателя укома, братишки, профессора был бесспорен. Такими эти герои и были в жизни.
Прошло много лет. В пятидесятые годы Билль-Белоцерковского пригласили написать сценарий для фильма. Драматург написал, повторив характеры пьесы без изменений. Фильм провалился. Рецензенты твердили в один голос, что такого безграмотного председателя укома быть не могло, что братишка нереален, профессор надуман. Вкусы и точки зрения изменились. А Билль-Белоцерковский старался честно повторить старый спектакль, для своего времени в высшей степени правдивый в каждой фразе, в каждой ситуации…
В студенческом общежитии в нашей комнате освободилась койка, которую занимал студент консерватории по классу виолончели. Виолончель в комнате звучала как автомобильная сирена низких тонов. Нам виолончелист мешал заниматься, и мы были рады, когда он получил место в консерваторском общежитии.
Новый сосед был татарин, маленький, стройный, гибкий, плохо владевший русским языком. По вечерам, когда все пять жителей комнаты брались за книги и конспекты и громко говорить было запрещено, новый жилец раскладывал на койке тетрадки и, размахивая руками, что-то шептал. Это был Муса Залилов, будущий Джалиль. К нему скоро все привыкли, часто просили читать стихи, русские, конечно. Залилов охотно читал Пушкина, только ошибался в ударениях в произношении:
Сижу за решэткой в темнице сúрой…
Пушкин! Хорошо! А вот, слушайте! - Залилов прочел стихотворение, глаза его заблестели.
- Это твое, Муса?
- Да.
Какие кому суждены испытания, в двадцатые годы сказать было нельзя.
Вместе со своим другом прошагал я не одну ночь "по московским изогнутым улицам", пытаясь понять время и найти свое место в нем. Нам хотелось не только читать стихи. Нам хотелось действовать, жить.
Москва, ноябрь 1962 г.
Комментарий
В 1924 году В. Т. Шаламов приезжает из Вологды в Москву, работает дубильщиком на кожевенном заводе в Сетуни, а в гущу общественных и литературных событий попадает, став в 1926 году студентом 1-го МГУ (2-й МГУ был создан в 1918 году на базе Высших женских курсов, знаменитых Герье).
Многочисленные литературные группировки отстаивают свои взгляды на диспутах, в журналах, газетах… ВАПП (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей, 1920–1928), затем переименованная в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей, 1928–1932), "Кузница" выдвигали задачу строительства классовой пролетарской культуры, резко противопоставляя ее культуре буржуазной, а это приводило к недооценке культурного наследия прошлого. Одним из теоретиков ассоциации был Л. Л. Авербах. С группировками пролетарских писателей полемизировала группа "Перевал" (1923–1932), возглавляемая А. К. Воронским, которая состояла в основном из писателей-попутчиков, отстаивавших преемственные связи советской литературы с традициями русской и мировой литературы.
Великие революционные сдвиги встряхнули устоявшиеся системы общественных и эстетических ценностей… По-новому осмыслить место литературы в жизни страны, ее социальные функции пытаются группы Леф, конструктивисты.
Леф (Левый фронт искусств, 1922–1929) выдвигает теорию "социального заказа", принцип непосредственной пользы, утилитарности искусства. Живо описанный Шаламовым диспут "Леф или блеф" состоялся в марте 1927 года после появления в "Известиях" статей В. П. Полонского, известного литературного критика, который возглавлял тогда (1926–1931) редакцию журнала "Новый мир" и активно выступал против издания журнала "Новый Леф".
Тезисы диспута (по афише) были таковы: "Что такое Леф? Что необходимо, чтобы называть лефистом? Где теория Лефа? Где практика Лефа? С кем вы? "Блеф" - его пригорки и ручейки. Можно ли разводить людей для плача? Лев Толстой и Леф. Лев Толстой и блеф. Александр Пушкин как редактор. Будущее по Эдгару По. Куда идет нелефовская литература и что в нее заворачивают? Леф и кино. Формальный метод и марксизм. Значение тематики сейчас".
"Лефистом мы называем каждого человека, который с ненавистью относится к старому искусству. Что значит "с ненавистью"? Сжечь, долой все старое? Нет. Лучше использовать старую культуру как учебное пособие для сегодняшнего дня, постольку поскольку она не давит современную живую культуру. Это одно. И второе, что для передачи всего грандиозного содержания, которое дает революция, необходимо формальное революционизирование литературы" (В. Маяковский).
В поисках поэтических путей Шаламов отдал дань увлечения Лефу, а потом, правда очень мимолетно, - конструктивизму, явно заинтересованный сборниками "Мена всех" (1924), "Госплан литературы" (1925), "Бизнес" (1929).
В сборнике "Мена всех" была опубликована "Знаем (Клятвенная конструкция конструктивистов-поэтов)", где провозглашались эстетические требования группы: "конструктивизм есть центростремительное иерархическое распределение материала, акцентированного (сведенного в фокус) в предустановленном месте конструкции", то есть провозглашался не интуитивный поиск художественных средств, а "конструирование поэтического материала".
ЛЦК (литературный центр конструктивистов) самораспустился в 1930 году.
Упоминаемый в тексте ученик И. Л. Сельвинского К. Н. Митрейкин (1905–1934) - автор четырех поэтических сборников, из них особый отклик в прессе получил первый - "Бронза" (1928). Журнал "Красное студенчество" (1925–1935) издавался ЦК ВЛКСМ, в кружке при этом журнале Сельвинский воспитывал "констромольцев".
Название литературной группы "Серапионовы братья" (1921–1929) дано по названию кружка друзей в одноименном романе Э. Т. А. Гофмана. Группа собиралась в Доме искусств на Невском, в Петрограде. Писатели ставили своей задачей совершенствование профессионального мастерства. Душой группы был рано умерший талантливый писатель Л. Н. Лунц (1901–1924).
Имажинисты декларировали самоценность слова-образа, неизбежность антагонизма искусства и государства, издавали журнал "Гостиница для путешествующих в прекрасном" (1922–1924).
Конечно, уложить живое творчество поэтов и писателей в рамки деклараций и манифестов было невозможно. И Пастернак не умещался в Лефе, а Есенин - в имажинизме, и вообще - в живых отношениях все было переплетено густо, сложно, неоднозначно.
Литературные группировки двадцатых годов были объединены с созданием Союза советских писателей. В 1932 году было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций" и создан Оргкомитет во главе с A. М. Горьким для подготовки и проведения Съезда советских писателей, который состоялся в 1934 году.
Литературные группировки активно пропагандировали свои взгляды в журналах, альманахах, сборниках. Какой острой была полемика в этих журналах, какие яркие имена украшали эти страницы, увы, издававшиеся на плохой газетной бумаге и от времени теперь пожелтевшие!
Интересно не только перечитать эти журналы, но даже в руках подержать: дерзкий, неукротимый, плакатно оформленный "Леф" (1923–1925, с 1927 - "Новый Леф"), серьезную и сдержанную "Красную новь" (1921–1942), демократичный, общительный "Огонек" (созд. 1923), элегантную, хоть и бедную "Россию" (1923–1925, 1926 г. - "Новая Россия"), "Красную ниву" (1923–1931) и, наконец, непримиримый орган пролетарских писателей - журнал "На посту" (1923–1925), затем - "На литературном посту" (1926–1932) и многие, многие другие.
Именно эти журналы впервые принесли читателю строки B. Маяковского и Б. Пастернака, А. Фадеева и И. Бабеля, С Есенина и М. Булгакова…
Имели свое непохожее на других лицо и издательства. Крупнейшее издательство "Земля и фабрика" (1922–1930) выпускало до 80 % художественной литературы, в том числе собрания сочинений советских писателей.
Издательство "Огонек", созданное в 1925 году, а в 1931-м преобразованное в знаменитый "Жургаз" (Журнально-газетное объединение), специализировалось на массовых тиражах дешевых, доступных изданий классики и советской литературы. Государственное издательство (1919–1930), возглавляемое В. В. Воровским, более занималось политической, агитационной работой. По инициативе A. М. Горького было создано издательство "Всемирная литература" (1918–1924), знакомившее советского читателя с сокровищами мировой литературы.