Сейчас объявляется
АНТРАКТ
на несколько страниц, во время которого состоится более подробное знакомство уважаемых читателей с личностью по прозвищу Головешка
Горшков, тот самый милиционер, который считал цирк пустой забавой, на время гастролей шапито был к нему прикреплён для дежурства.
И хотя в милиции дисциплина строгая и возражать начальству нельзя, Горшков сказал:
– Уж это не работа, товарищ капитан, а наказание.
– Правильно, Горшков, рассуждаешь, – ответил капитан, – для тебя это наказание. За то, что цирка не понимаешь. Постарайся понять, пока там будешь дежурить.
– Есть постараться понять, товарищ капитан! – грустно сказал Горшков. – Разрешите идти?
И пришёл в цирк и сразу встретился с Григорием Васильевичем.
– Вы же говорили, что ноги вашей здесь не будет? – сказал фокусник.
– Говорил, – мрачно согласился милиционер. – Не по своей я воле здесь. По долгу службы. А как насчёт Головешки?
– Какой головешки?
– Того самого Головешки, – объяснил Горшков, – у которого совести мало, а руки золотые. Мозговая система работает не очень, а парень хороший. Очень мне хочется вас с ним познакомить. На предмет его исправления. Может, приохотите его к фокусам-покусам. И у него кой-чему научитесь.
– Прошу вас, – обиженно сказал Григорий Васильевич, – не приставать ко мне со всякими Головешками. Надоело. Лучше верните мне мой портсигар.
– Какой портсигар?!
– Мой. Который вы себе в карман засунули. Вон в тот.
Горшков сунул руку в карман своих брюк, вытащил портсигар, проговорил восхищённо:
– Чисто работаете. Но берегите свой портсигар. Головешка вам докажет, на что он способен. Только не обижаться.
– А я покажу вам с вашим Головешкой, как я умею работать. Только не обижаться.
– Договорились.
Головешку милиционер разыскал в кассовом зале панорамного кинотеатра.
Маленький, худой, в старой ковбойке с продранными локтями, в штанах чуть не до подмышек, в огромных ботинках с загнутыми вверх носками, Головешка скалил зубы да посвистывал.
Увидев Горшкова, он улыбнулся ему, как самому дорогому другу, и приветствовал:
– Здравия желаем вам, товарищ дядя Горшков!
– Какой я тебе товарищ? – сердито отозвался милиционер. – Чего здесь делаешь?
– А они чего здесь делают? – Головешка показал на очереди у билетных касс.
– Они культурно расти пришли, – объяснил Горшков. – Купят билеты, кино посмотрят, умнее станут, образованнее. Ты давал слово, что больше не будешь грязными делами заниматься?
– Моё слово – каменная стена, това… гражданин милиционер дядя Горшков. И я тоже пришёл культурно расти.
– А деньги на билет у тебя имеются?
– Пока нет.
– Значит, опять по карманам?
– Никак нет. На жалость бью и высокую сознательность. Подхожу к тётеньке, выпрашиваю несколько копеечек. Глядишь, пошёл культурно подрасти.
– Беда мне с тобой, – грустно сказал Горшков. – У матери как здоровье?
– Обычно.
– Ну ладно. Сделаем ещё одну попытку в человека тебя превратить. Попрошайничать тоже не положено. Пойдём-ка.
Головешка покорно двинулся следом.
Они пересекли улицу, вошли в городской сад и присели на спрятавшуюся в кустах скамейку.
– Ты, главное, пойми, – начал Горшков, – включи свою мозговую систему на полную мощность. Вникай в каждое моё слово, и каждое моё слово постарайся понять. А если не поймёшь, так и заяви, не прикидывайся, будто понял. Вот слушай.
И Горшков рассказал о фокуснике Григории Васильевиче, который, по его твёрдому убеждению, мог заинтересовать непутёвого мальчишку, увлечь его так, что Головешка и думать забудет о своём карманном ремесле.
– Ты вникни, – убеждал Горшков, – навыки у вас вроде бы одинаковые. Только ты народу вред и горе приносишь своими навыками, а он – вроде бы пользу. Во всяком случае, вреда нет. Законом разрешается. Понравится ему твоя работа, он тебя в обучение возьмёт. Артистом будешь. А это всё-таки, как ни крути, лучше, чем жуликом. И опять же законом разрешается. Понимает твоя мозговая система или нет, в чём тут дело?
– Система понимает, а я нет, – признался Головешка.
– Колония тебя, дурака, ждёт! – вскипел Горшков. – Это ты понимаешь? Сколько я ещё с тобой воспитательной работой заниматься должен? Включай мозговую систему снова!
И Головешка понял: он должен достать из кармана фокусника портсигар и тем самым доказать, как выразился Горшков, высокое качество своей подлой работы. Фокусник будет поражён ловкостью рук и начнёт учить Головешку цирковым фокусам.
Поехали к цирку.
Дождались, когда вышел Григорий Васильевич и направился к трамвайной остановке.
Головешка – за ним.
Сели в один вагон.
Головешка пристроился за спиной фокусника.
Когда на повороте трамвай затормозил и пассажиры повалились друг на друга, Головешка раз – и нащупал портсигар.
И потянул…
Не тянется…
Будто прилип к подкладке.
Пришлось убрать руку.
В таких случаях мозговая система Головешки работала на полную мощность.
Каждый мускул, каждая мышца, каждый нерв были включены.
На носу даже выступили капельки пота.
Но ничего не мог понять Головешка.
И когда на остановке пассажиры снова повалились друг на друга, он снова сунул руку в уже знакомый карман, снова нащупал портсигар, потянул…
Не тянется!
Да что же это такое?
Головешка вытащил пустую руку, и тут Григорий Васильевич обернулся, взглянул на него насмешливо и вышел из вагона.
Обескураженный Головешка вернулся к цирку.
– Ну? – спросил Горшков.
– Включил всю свою мозговую систему на полную мощность – не понимаю. Вот этой самой, – Головешка протянул правую руку, – два раза цапался за портсигар, а вытащить не мог. Он у него как приклеенный.
– Эх! Один раз попросил тебя доброе дело сделать, и то…
– Завтра попробую.
– Попробую, попробую, – почти передразнил милиционер, – а всё от твоей несознательности проистекает.
– Я тут ни при чём. Я работал качественно. Чего-то у него с этим портсигаром сделано. Устройство там.
– А ты должен его перехитрить. И уст…
ПЕРВЫЙ ЗВОНОК!
…ройство, и фокусника. Понимаешь? Обязан его перехитрить. Тогда, повторяю, в цирке работать будешь.
Конечно, поведение Горшкова может кого-то и удивить, и даже показаться неправильным. Кто знает – наверное, имелись и другие способы убедить Григория Васильевича заинтересоваться судьбой Головешки.
А Горшков придумал свой способ.
Ведь он относился к мальчику как к попавшему в беду человеку и старался ему помочь.
Жил Головешка без присмотра и в любой момент мог попасть в дурную компанию.
Так вот, на другое утро мальчишка сидел в сквере напротив гостиницы, ждал Григория Васильевича; дождался и вместе с ним сел в трамвай.
Но в трамвае было всего несколько человек. Действовать в подобных условиях почти невозможно, но, помня наказ милиционера, Головешка включил свою мозговую систему на сверхполную мощность.
Всего какое-то мгновение потребовалось ему, чтобы, проходя мимо фокусника, чуть задеть его плечом и…
Портсигар был в кармане Головешки.
Вот вам и фокусник!
На эт…
ВТОРОЙ ЗВОНОК!
…о и рассчитывал Горшков.
Увидя подходившего к цирку Григория Васильевича, он приложил руку к козырьку, улыбнулся во весь рот и приветствовал во весь голос на всю улицу:
– Здравия желаю, гражданин фокусник!
Григорий Васильевич поздоровался, тоже улыбнулся и прошёл мимо.
А Головешка приближался с важным видом, неторопливо, смотря по сторонам независимо.
– Ну? – нетерпеливо спросил Горшков. Мальчишка отдал ему портсигар.
– Золотые руки, – растроганно проговорил милиционер, – научить бы их чему-нибудь хорошему. Можешь считать, что ты в цирке работаешь. Идём.
ТРЕТИЙ ЗВОНОК!
КОНЕЦ АНТРАКТА
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ – ПРОДОЛЖАЕТСЯ
НАЧИНАЕМ ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ НАШЕЙ ПРОГРАММЫ
ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Второе отделение нашего представления открывают Горшков и Головешка. В номере принимает участие иллюзионист Григорий Ракитин!
– Молодец, молодец, – сказал Горшков, – всегда я надеялся, что человеком ты станешь. – Он повертел портсигар в руках. – Хорошая вещица.
Горшков нажал кнопочку замка, крышка отскочила…
раздался оглушительный
ВЗРЫВ,
полетели клубы дыма…
Головешка закричал.
Горшков, окутанный дымом, отскочил в сторону.
Хорошо ещё, что поблизости никого не было, – быть бы тогда переполоху.
С минуту они смотрели друг на друга.
Вдруг мальчишка хихикнул, пальцем показывая на милиционера.
Горшков спросил хриплым голосом:
– И я такой же?
– Как трубочист!
– Пошли отмываться.
У входа стоял Григорий Васильевич. Он удивлённо спросил:
– Что с вами такое? Трубы чистили?
– Проиграл один – ноль, – ответил Горшков, – нате вашу машину. – И отдал портсигар.
– Два – ноль вы проиграли, – поправил Григорий Васильевич, – вчера этот молодой человек чуть-чуть мне карман не оторвал. Золотые руки, да голова… не очень золотая.
– Это мы ещё проверим, – сказал Горшков. – А за такие шутки можно к ответу призвать.
– У меня душа в ботинки залезла! – восхищённо признался Головешка.
– Душа, душа, – проворчал Горшков. – Вот у меня душа куда-то упрыгала. Только сейчас вот обратно вернулась. А знаете, кто во всём виноват? Горшков. Так и его тоже надо понять, гражданин фокусник. Он, он во всём виноват. Ведь если бы не Горшков, пропал бы Головешка давным-давно. А Горшков жалеет его и вас пожалеть его просит.
– Идите умойтесь, – сказал Григорий Васильевич, – потом побеседуем.
Умывание длилось довольно долго, пришлось ведь ещё и одежду чистить.
Горшков всё это время говорил:
– Иногда человека воспитать легче лёгкого. Бывают люди, их и воспитывать не надо. Такими хорошими они и родились. А попадётся иной раз, так сказать, человечек – наука перед ним в тупик встаёт, не то что милиция. Вот Головешка с виду человек. Руки, ноги имеются. Говорит человеческим голосом, а сознательности – кот наплакал.
– Гражданин дядя Горшков! – взмолился Головешка. – Вы же знаете, что в последнее время сознательность у меня повысилась!
– Идём беседовать.
Войдя в зрительный зал, Головешка глаза вытаращил.
На арене работали акробаты-прыгуны. Чего они только не выделывали! Они подбрасывали друг друга со специальных подкидных досок, переворачивались в воздухе. А опускались они не на арену, а на плечи товарищей.
– Вот это да! – прошептал Головешка. – Законно!
Но тут прыгуны упрыгали, а на манеж выпустили красивую белую лошадь.
В центре арены встал дяденька в чёрном пиджаке, белых галифе, с длинным хлыстом в руке.
Лошадь бежала ровно и сильно.
На барьере появилась маленькая девочка в розовой балетной пачке и чёрных чулках.
– Ух, какая куколка! – крикнул Головешка и сразу примолк, потому что куколка на всём скаку прыгнула лошади на круп и сделала стойку на руках.
– Вот тебе и куколка, – мрачно сказал Горшков, – покалечиться в любой момент может.
А девочка и не собиралась калечиться.
– Ап! – командовал дяденька, и она, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.
Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головешка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.
– Законно, – шептал Головешка.
Милиционер взял его за руку и повёл.
В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем – тройным зеркалом.
Мальчишка сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать.
Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головешек – один в середине и два по бокам.
– Что ты умеешь делать? – спросил Григорий Васильевич.
– С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.
– Короче говоря, ничего не умеешь делать.
– А основная работа? – спросил Горшков. – Ловкость-то рук!
– Руки у него ловкие, – согласился фокусник. – Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.
– Не могу с вами согласиться, – мрачно проговорил Горшков. – Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.
– Не знаю, – спокойно ответил Григорий Васильевич. – Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.
– За три месяца можно многому научиться.
– Давайте сделаем так, – предложил Григорий Васильевич, – пусть приходит на представление. А там будет видно. Я за это время подумаю.
– Вот правильно! – Горшков крепко, от всей души пожал фокуснику руку. – Так будет ближе к делу. Я, конечно, понимаю, что легче моржа там или бегемота с носорогом к работе приучить, чем Головешку. Но бросать его на произвол глупой судьбы мы права не имеем.
Двенадцатый номер нашей программы. На арену действия проникает дедушка. Оркестр, сыграйте в таком случае что-нибудь не очень весёлое. Прошу!
С рынка Лёлишна вернулась усталая, до того усталая, что как села на табуретку, так и сидела. Дедушка спросил:
– Что с тобой?
– Устала немного.
– Ничего себе, немного! – возмутился дедушка. – Я вижу. Так вот, с завтрашнего дня я хожу на рынок, я хожу по магазинам!
– А сзади я на "скорой помощи"?
– В этом не будет необходимости. Выдержу.
– Я тоже выдержу. Сейчас отдохну и начну готовить обед.
– А почему не я?
– Потому что у тебя обязательно что-нибудь сгорит, убежит, уплывёт. А потом будет плохо с сердцем. А скоро вернётся Эдуард Иванович, его надо накормить.
– Нет, нет, так больше продолжаться не может! – разгорячился дедушка. – Я обязан о тебе заботиться, а не ты обо мне. Я старше. Отныне я всё беру на себя. И никаких "скорых помощей"! Мне всего семьдесят шесть лет! – Он схватился за сердце.
И сел.
– Тебе нельзя волноваться, – сказала Лёлишна, – а устала я оттого, что много переживала. Мы были в цирке на репетиции, и Виктор попал в клетку ко льву.
– Когда похороны? – прошептал дедушка.
– Всё окончилось хорошо. Но мне до сих пор страшно.
– Даже мне стало страшно. Со львами шутки плохи. Я, пожалуй, прилягу.
Лёлишна помогла ему лечь и принялась готовить обед.
Работа всегда отвлекала её от грустных мыслей, но сейчас этого не случилось. Она всё вспоминала и вспоминала лицо Виктора, когда к нему приближался Цезарь…
– Хочется теперь тебе быть укротителем? – спросила Лёлишна, когда они вышли из цирка.
– Не знаю, – ответил Виктор.
"А вот мне захотелось стать укротительницей, – думала она, разжигая духовку, – захотелось и – всё! Мне не забыть, как ворвался в железный коридор Эдуард Иванович. Лев мог убить его одной лапой, а… убежал!"
Эх, если бы она была мальчишкой!..
Она бы стала учеником Эдуарда Ивановича.
СТАЛА БЫ!
И Лёлишна представила, как она в ярком цирковом наряде, с бичом в руке, с пистолетами за кожаным поясом под звуки марша выходит на манеж.
На тумбах сидят гордые львы и львицы.
Она их не боится нисколечко.
Они слушаются её, как отличники учительницу.
И со всех сторон раздаются голоса:
– Да ведь это Лёлишна!
– Это у которой дедушка с больными нервами?
– Которая квартиру не может обменять?
– Она! Она!
– Вот это да!
И наступает главный номер, такой, какого ещё не было в цирках.
Лёлишна садится на самого большого льва и кричит:
– Но-о-о-о!
Лев скачет.
Она держится руками за его гриву. Он бежит и рычит. Рычит и бежит.
– Тпру! – останавливает его Лёлишна и под гром аплодисментов спрыгивает на землю.
Но вдруг один из львов бросается на маленькую дрессировщицу.
Она стреляет из обоих пистолетов.
Грохот.
Дым.
– Лёля! – слышит вдруг она голос дедушки. – Что там за дым? Что горит?
Дым шёл из духовки – горело мясо.
Лёлишна вытащила кастрюлю, раскрыла окна и полотенцем стала выгонять дым.
Такое с ней случилось впервые, и она, конечно, расстроилась. Во-первых, просто жаль мяса, во-вторых, она вообще не любила, если что-нибудь получалось не так, как надо.
"Размечталась тут! – мысленно ругала себя Лёлишна. – Верхом на льве кататься вздумала!"
И ещё она вспомнила, как на днях рассердилась на дедушку за сгоревшую рыбу.
– Вот, – виновато произнесла внучка, когда он вышел на кухню, – размечталась и прозевала.
– Бывает, бывает, – улыбаясь, сказал дедушка и уточнил: – Со всеми бывает. А о чём размечталась?
– Да так, – уклончиво отозвалась внучка, – о разных разностях.
Но дедушка не уходил. Он стоял в дверях, словно пришёл за чем-то, а за чем именно, забыл. Лёлишна срезала с мяса горелую корку.
Помявшись, дедушка спросил:
– Видимо, этот случай с Виктором подействовал на тебя? Быть дрессировщиком – занятие, как ты поняла, не из безопасных? Ничего в нём привлекательного, конечно, нет?
– Что ты! – вырвалось у Лёлишны. – Это так здорово!
– Но ведь в перспективе – их обязательно едят. Укротитель ошибается один раз в жизни, ты ведь слышала? И потом… девочек-дрессировщиц не бывает.
– Не было, ты хотел сказать?
– И не будет. Кстати, – напомнил дедушка, – мне ведь нельзя волноваться. У меня, и ты это хорошо знаешь, больные нервы.
– Волнуешься ты напрасно. Ни в какие дрессировщицы никто меня не возьмёт, – грустно проговорила Лёлишна. – А нервы мы тебе вылечим.
– Ты должна дать мне честное слово, – раздражённо сказал дедушка, – что ты забудешь о всяких там хищниках вроде львов! Я жду!
– Я не могу дать такого слова, – тихо, но твёрдо сказала Лёлишна, – потому что я ещё ничего не знаю. Пока я ещё только думаю.
– Хо-ро-шо! – почти крикнул дедушка. – Поступай как хочешь! Но учти: я не пе-ре-жи-ву! А если переживу, то с никуда не годными нервами. Налей мне валерьянки. Тридцать четыре капли – норму и сверх нормы ещё… столько же. Я ложусь. Мне плохо.
И дедушка лёг на диван с таким видом, словно Лёлишну уже лев ел.
Дедушка даже слышал, как хрустели её косточки.