В годы оккупации гитлеровцы взорвали уже смонтированную часть пролетных строений начатого предвоенного моста, разрушили его опоры. Патону было ясно, как сложно в условиях разрухи вести кессонные работы, поэтому в новом проекте моста он сохранил прежнюю разбивку на пролеты и их величину. Полтора километра планируемой дороги над водами должны слагаться из четырех судоходных пролетов по 87 метров, 18 пролетов по 58 метров и еще двух, меньшего размера, над проездами у правого и левого берегов. Но на этом сходство довоенного и послевоенного мостов кончалось. Дальше все решали новаторские идеи и предложения.
Но в 1946-м, как и до войны, противники Патона пользовались известными аргументами: мировой опыт сварки мостов в военное время был отрицательным – возникают трещины усталости, нельзя рисковать на дорогах движением и безопасностью людей. Министерство путей сообщения налагает вето: сварку мостов запретить!
Патон решил пролетные строения делать пока клепано-сварными. Но сразу же неудача – в фермах Истринского моста в угловых соединительных швах – трещины. До метра… По указке сверху мост разбирают.
Евгений Оскарович понимал, что сам процесс автоматической сварки ни при чем. Нужно думать о специальной стали. Необходимо использовать другой флюс.
Поиск стали для сварных мостов Патон поручает бывшему фронтовику Б. Касаткину. Тот бесконечно варьирует рецептуры малоуглеродистой стали: разный химический состав, разное раскисление. "Уловите, нет ли связи между сульфидными строчками и трещинами в швах", – подсказывает ему из подмосковного санатория "Узкое" Евгений Оскарович. Письмо датировано 5 марта 1947 года, это был день его рождения, в который ему исполнилось семьдесят семь лет! Вот уж действительно "человек-работа"! Даже в день рождения мысли его были не о себе.
Отвечать за флюс, который должен был изготавливать завод "Автостекло" № 25 в Константиновке, Патон поставил Исидора Ильича Фрумина. В 1937 году Евгений Оскарович не побоялся взять в институт сына "врага народа", которого из-за репрессированного отца выгнали из аспирантуры и нигде не брали на работу. Через руки Исидора Ильича прошли все флюсы, созданные в тридцатых, сороковых и начале пятидесятых годов. Исидор Ильич Фрумин стал доктором наук, первым лауреатом премии имени Е. Патона, а затем и Госпремии СССР.
За действиями Патона и его команды пристально наблюдали "Главмостострой", Ленинградский НИИ мостов, "Главстальконструкция", Министерство путей сообщения. Записи из его блокнота той поры лаконичны, как сводки с фронта:
"1948. Мост на р. Снежеть – первое опытное пролетное строение, но с клепаными монтажными узлами".
"1949. Мостовой переход установлен. Успех".
"1950. Добился: мосты по этому типу пойдут в серию".
"1951. 31 янв. Канада, устье реки Св. Лаврентия. Рухнул сварной пролет. На Патона вешают всех собак. "Киевский проект отложить! Сварные монтажн. узлы запретить!!!""
"1953. Орский з-д металлоконструкций – серия св. 100 мостов. По технологии Снежети. Работают на ж. д. до сих пор".
"Sic! 140 км Московско-Киевской ж. д. – мост через р. Болтву; 66 м. Цельносварной (наконец!)".
Почти ежедневно Евгений Оскарович открывал дверь лаборатории сварных мостов – и по очереди подсаживался к каждому сотруднику: "Покажите-ка, батенька, что наработали за прошедший день?"
Разработку проекта вело киевское бюро "Проектстальконструкции", а возглавляли ее Шумицкий и Маракин. Последний был студентом Патона еще на кафедре мостов КПИ и привлекался им к восстановлению Цепного моста.
Патон заранее поставил задачу: проектировать крупные, удобные для сварки блоки. В виде двутавровых балок длиной 29 метров, с высотой стенки – ни много ни мало – в полтора этажа современного жилого дома.
Наконец проект был готов и вынесен на утверждение Совмина УССР. Собрались комиссии, проектная организация, эксперты. Это было 1 апреля 1949 года. И тут Патон сыграл со своими оппонентами поистине первоапрельскую шутку. Встал да и говорит, как об обыденной вещи: "Проект давайте утвердим, но монтажные стыки будем делать не клепаными, а сварными". Что тут началось! Все согласовано, а он ломает почти что утвержденный проект! Но Патон стоял на своем, он был тверд в своих убеждениях: "Мы делаем не просто мост, а уникальное сооружение".
Это было действительно уникальное сооружение, но только через 40 лет после смерти Евгения Оскаровича, в 1995 году, этот мост получит признание Американской ассоциации сварки (AWS) как выдающаяся сварная конструкция, и Институту имени Патона будет вручен Памятный знак AWS. Такого успеха не было бы, если бы на заседании в Совмине Патон не одержал победу. Но он победил!
Он очень хотел завершить начатое, увидеть результат своих многолетних трудов. Но время поджимало. Евгений Оскарович не знал об этом, но жить и работать ему оставалось только два года.
Успех первых опытных мостов, а затем серий в Орске и Кременчуге и помог Патону преодолеть сопротивление. Фронт его противников раскололся, сварку им уже трудно было остановить.
Касаткин разработал рецептуру новой низкоуглеродистой стали Мст-3; Константиновка, откуда не вылезали Фрумин и Лейначук, освоила для нее отличный флюс АН-348. А Георгий Зосимович Волошкевич изобрел вертикальную сварку с принудительным формированием шва, без которой невозможно представить сварное мостостроение. Эта его разработка была удостоена Ленинской премии.
По состоянию здоровья Евгений Оскарович уже не мог постоянно бывать на стройке моста. Врачи позволили ему посетить монтаж один-единственный раз. Весной 1952-го с шофером Колтуновым на подаренном Хрущевым "Линкольне Зефир" Патон добрался до деррик-крана (крана со стрелой и опорной поворотной мачтой). А дальше – пешком по настилу со шпалами, опираясь на чье-то плечо. Его интересовало буквально все.
В июне 1953 года все пролетные строения были смонтированы и все сварочные работы на мосту были успешно завершены. Это была победа. Победа всей многотрудной жизни Евгения Оскаровича Патона.
Когда в 1925 году испытывали на прочность мост имени Евгении Бош, на нем по рельсам трамвая пускали тяжелый, удвоенный товарный поезд – 14 вагонов, груженных песком, по 1450 пудов в каждом. Машинист с самого малого давал полный ход, резко тормозил, силами натяжения проверяя пролет за пролетом. Автору же проекта по традиции полагалось в это время стоять под новеньким мостом, по колено в воде, поскольку он должен был быть абсолютно уверен в надежности моста.
Когда станут испытывать мост Патона, то по нему пустят бронетанковую колонну. Для этого выберут те самые знаменитые "тридцатьчетверки", которые были сварены на Урале – его же, патоновским, швом.
Позже, когда Евгения Оскаровича не станет, мосту присвоят его имя.
Евгений Оскарович Патон умер 12 августа 1953 года на 84-м году жизни. Он похоронен на Байковом кладбище Киева. В последний путь его провожали его тысячи людей.
21 июня 2002 года на территории Киевского политехнического института Евгению Патону был торжественно открыт памятник, созданный скульптором Александром Скобликовым. Скульптура выдающегося ученого и инженера установлена во дворе первого корпуса КПИ, рядом с аудиторией № 2, где Евгений Патон создал первую в Украине кафедру мостов. На постаменте памятника сбоку начертаны слова: "С глубоким уважением к великому учителю, ученому, основателю мировой школы сваривания и мостостроения от студентов и преподавателей Киевского политехнического института". На постаменте памятника спереди написано: "Евгений Оскарович Патон: "С надеждой я смотрю на нашу талантливую молодежь"".
Сын продолжает дело отца. В 1950 году Борис Евгеньевич Патон был назначен на должность заместителя директора Института по научной работе, а с 1953 года, после кончины Евгения Оскаровича Патона, он стал директором Института электросварки им. Е. О. Патона Академии наук УССР. Борис Евгеньевич Патон в полной мере унаследовал качества, свойственные своим предкам. Он – лидер, боец, творческая личность, глубоко порядочный и добрый человек, обладающий фантастической энергией и трудоспособностью, огромным опытом, глубокими знаниями. У него острый аналитический ум, он демократичен, доброжелателен, открыт для общения с каждым человеком независимо от его социального положения, всегда готов поддержать в беде, помочь.
В жизни ему повезло с учителями. Борис Евгеньевич с теплотой вспоминает о своем школьном учителе математики Глебе Федоровиче Балине, умевшем пробудить у своих учеников интерес к новому, логично связывал предмет урока с примерами из жизни, техники. Он всегда интересовался стремлениями и склонностями школьников, олимпиады и конкурсы, которые он проводил, отличались оригинальностью, искренним желанием привлечь молодежь к творчеству. Вместе с тем это был искренний, очень добрый и чуткий человек. Глеб Федорович любил и уважал своих учеников и во всем проявлял заботу о них.
Помнит Борис Евгеньевич и преподавателей КПИ, среди которых были замечательные лекторы, блестяще читавшие свои курсы. "Мы их слушали с удовольствием, перед нами раскрывались новые горизонты, и звонок, который сообщал об окончании лекции, был неприятным и досадным, – вспоминал о годах учебы Борис Евгеньевич в одном из своих интервью. – Однако лекции – это одно, но задача вузовского преподавателя еще и в том, чтобы привлечь студента к творчеству, к самостоятельным небольшим исследованиям, изобретательству, технике, производству".
Среди своих вузовских учителей Борис Патон особо выделяет двух преподавателей кафедры электрооборудования промышленных предприятий, которую он закончил, – Виктора Леонтьевича Иносова и Леонида Александровича Радченко. Это были разные по характеру люди, но с ними всегда было интересно, они умели увлечь студентов и пробудить желание заниматься исследованиями, учиться. Борис Евгеньевич считает, что именно глубокие знания, человечность, принципиальность, честность и справедливость, юмор делают преподавателя кумиром студента.
Но самым главным учителем для Бориса Евгеньевича был его отец.
В одном из интервью Патону-младшему задали вопрос: "Среди ваших учителей и наставников – такое случается далеко не с каждым – был и ваш отец. Как это все происходило? И вообще, как это происходит в науке: наставник и ученик? Какими, по вашему мнению, должны быть отношения между ними?" Борис Евгеньевич ответил: "Само слово "наставник" очень емкое. По-моему, здесь речь идет не только о специальности и обучении ей. Наставник вырабатывает в том, кого наставляет, свое жизненное кредо. Он умелыми, заботливыми руками создает Человека. Когда наставник твой отец – это и хорошо, и тяжело. Хорошо потому, что много общаешься в рабочей и домашней обстановке, всегда перед твоими глазами пример любимого человека. Ну, а тяжело потому, что такой наставник чуточку требовательнее, суровее к сыну. Неслучайно я, инженер-электрик, оказался сварщиком. Я до сих пор признателен отцу за то, что мне, как и брату, была предоставлена полная свобода выбора. Не было, да и быть не могло в нашей семье и речи о протекционизме, звонках, проталкивании, особом положении. Отец – это тоже одна из родственных традиций Патонов – настаивал на том, что мы сами должны выбирать и проторять себе пути, хотя, возможно, втайне надеялся, что рано или поздно (так и произошло) мы придем к свариванию.
К технике я тянулся с детства. Однако важную роль сыграл и психологический фактор. В Киевском политехническом институте мой отец проработал тридцать пять лет, создал две кафедры: мостов и электросварки. Жили мы, пока мне не исполнилось одиннадцать лет, на территории Политехнического. Это был мой дом. Тут, в профессорском корпусе, я родился. На аллеях институтского парка прошло мое детство. Все мне здесь было знакомым и близким. Поступая в институт, я словно возвращался домой".
Борис Евгеньевич до сих пор помнит себя маленьким мальчиком, когда отец взял его на открытие моста через Днепр: "Так и стоит перед моими глазами красавец мост, праздничный, увитый гирляндами зелени и красными полотнищами. Колонны со знаменами и громкими оркестрами. Сияющие глаза отца. Кто-то перерезал красную ленту. По мосту покатились первые трамваи. В одном из них, рядом с вагоновожатым, стоял наш отец. Хорошо помню день вскоре по возвращении отца в освобожденный от гитлеровцев Киев… Начало августа 1944 года. Склоны Днепра. Мы вдвоем на высоком, отвесном берегу. Внизу – в бурунах, в кипящих волнах – пролеты моста, взорванного фашистами. Отец молчал. Тем не менее, я знал, о чем он думал, что ощущал в эти минуты. Двадцать лет спустя я уже хорошо осознавал, чем был этот мост для профессора Патона. Мост к новой жизни, к людям труда.
В тот августовский полдень 44-го отец не сказал ни единого слова. И, кажется, уже видел он над седыми бурунами Днепра, над скелетами пролетов первый в мире цельносварной мост. Лишь три месяца не дожил отец до открытия движения по этому вновь сооруженному мосту, которому решением правительства было присвоено его имя.
Я часто проезжаю по мосту Патона и всегда по дороге, хотя бы ненадолго, останавливаюсь возле другого. Легкий, почти невесомый, с серпообразными ажурными фермами пешеходный мост на бывший Петровской аллее, построенный по проекту Е. О. Патона в начале столетия, и ныне радует глаз. Прихожу к мостам, как на свидание: "Здравствуй, батя!"".
Выбирая свой путь в науку, Борис Евгеньевич хорошо понимал, что наука, честное служение ей – это не только большая радость, но и огромная, временами изнурительная работа, работа на всю жизнь. Именно отец воспитал в нем любовь к работе, добросовестность и чувство искренней общительности, именно он сумел разбудить в сыне стремление к науке и творческим знаниям, оставил богатое духовное и физическое наследство: гены, трудолюбие, высокий ум, чистоту мыслей, доброту.
В 1958 году Борис Евгеньевич Патон был избран действительным членом Академии наук Украинской ССР. Под его руководством институт вырос в крупнейший мировой центр по сварке. Он принимал активное участие в развитии фундаментальных исследований сварочных процессов, разработке оборудования, материалов, технологий, создании новых НИИ и заводских лабораторий, строительстве специализированных заводов по производству сварочного оборудования, материалов, сварных конструкций.
Вот как пишет о Патоне Борис Мовчан, академик НАН Украины, директор Международного центра электронно-лучевых технологий Института электросварки им. Е. О. Патона: "В Институте электросварки им. Е. О. Патона я работаю с января 1951 года. У меня крайне тяжелый характер. И, наверное, если бы не умение Бориса Евгеньевича работать с людьми, внимательно выслушивать все их проблемы, вопросы и предложения, я давно бы ушел из института. Я всегда по-доброму завидовал директору, когда в тех или иных ситуациях он проявлял поразительное спокойствие и выдержку.
В нашем институте никогда не было диктатуры руководителя. Институт, скорее всего, можно назвать своеобразной парламентской республикой, где каждый имеет право заявить и отстоять свою точку зрения.
Борис Евгеньевич работает в очень напряженном графике, проводит первую половину дня в институте, а вторую в Академии. Но тем не менее всегда успевает "подбросить" своим коллегам новую идею для разработки. Со временем, когда идея изучена и проработана, руководители отделов собираются у директора и вместе обсуждают пути ее реализации.
Хочу отметить интересную и важную деталь: будучи руководителем столь большого института и Президентом Академии, Борис Евгеньевич остается очень увлекающимся человеком. Он быстро реагирует на новые и интересные идеи, всячески поддерживая их. Прикладывает максимум усилий для их реализации.
Крайне тяжело идет на увольнение сотрудников. Прежде чем принять решение об этом, пытается найти для человека подходящую должность, где он смог бы себя проявить наилучшим образом. Патона часто обвиняют в гигантомании: мол, создал огромный институт, непозволительно расширил штат Академии. Но Борис Евгеньевич умеет собирать и ценить талантливых людей.
В нашей стране во времена Союза разрушили несколько ученых школ, создать их заново так никому и не удалось. А ведь без них ни одна страна не может назвать себя цивилизованным государством.
Патон пытается в сегодняшних тяжелых экономических условиях сохранить интеллектуальный потенциал нашей страны. Дай Бог, чтобы ему это удалось".
Борис Евгеньевич Патон многое сделал для того, чтобы Советский Союз стал ведущей страной мира в области сварки, а американские ученые назвали Киев "столицей сварщиков мира".
Для Патона главное – это идея и единомышленники, помогающие ее осуществлять. В начале 1960-х годов один из посетителей кабинета Бориса Евгеньевича, удивленный небольшими размерами и скромностью помещения, сказал: "Вам нужно бы иметь другой кабинет". На что Патон твердо ответил: "Он таким был при отце, таким и останется". Он действительно все оставил, как было при Евгении Оскаровиче, даже стол не переставил.
Так же верен Борис Евгеньевич и делу своего отца. Он считает, что в обозримом будущем основой сварочного производства останется дуговая сварка в ее разновидностях.
Конец 1950-х годов для сварочного производства СССР был сложным периодом: недоставало качественных сварочных материалов, их технический уровень был низким, частыми были профессиональные заболевания сварщиков. Борис Евгеньевич организовал исследование металлургических и электрофизических проблем дуговой сварки на новом уровне. По его инициативе были исследованы процессы плавления и переноса электродного металла, взаимодействия металла с газами и шлаком, определена взаимосвязь между плотностью и полярностью тока, а также температурой капель электродного металла, установлены закономерности процессов абсорбции и десорбции газов. Было создано новое поколение низкотоксичных сварочных электродов, усовершенствована технология их изготовления, народное хозяйство страны было обеспечено сварочными материалами. Коренным образом улучшились условия труда сварщиков и рабочих смежных профессий, во много раз снизились профессиональные заболевания сварщиков.
В 1958 году Борис Евгеньевич выступил с инициативой создания новых способов механизированной сварки конструкций в полевых условиях, на монтаже, на стапелях, под водой и предложил использовать для этих целей порошковую проволоку. Это направление и сейчас является одним из ведущих в мировой сварочной науке и технике. Исследовательские работы и создание способа полуавтоматической сварки порошковой проволокой под водой открыли новые возможности в освоении континентального шельфа, возведении и ремонте портовых сооружений, трубопроводных переходов через реки и других объектов.